— А по-моему, он хорошо к людям относится, — настаивал Карл.

— Это неважно, — ответила я.

А про себя с отчаянием подумала, что лучше б он поскорее ушел.

***

Папаша Якобс вернулся внезапно.

Мы ждали его только через пару дней.

Но, видимо, у него сердце было не на месте, как там его таверна. И уж не знаю, как он прорвался, какими путями вернулся, раз основную дорогу размыло. Да только вечером, в самый разгар очередного празднования, он появился на пороге, мокрый, грязный злой.

В таверне дым стоял столбом.

Наши гости пили пенящееся холодное пиво и покуривали трубочки.

У ярко пылающего камина — какое расточительство! — наяривал наш небольшой оркестр, отплясывали нарядные парочки.

А в печи, на огромном противне, в горячем жиру, запекались до золотистой корочки куриные окорочка.

С утра я замариновала их в большом котле.

Посыпала солью, перцем, добавила пахучих приправ и свежего, сочного давленого чеснока. А потом смешала маринады, красный жгучий и полюбившийся Карлу майонез, и полила ими мясо.

Все это отстоялось половину суток, до вечера, в погребе.

И теперь зажаривалось, шкворча, брызжа жиром.

И в этом жиру, под окороками, томилась картошка, золотясь и пропитываясь мясным соком и ароматом.

Папаша Якобс со своими двумя жалкими мешками круп был просто жалок, если честно.

На фоне жаркого золотого огня в печи, на фоне жарящегося мяса и дивных ароматов всего пара мешков?! Серьезно?

Он за этим ездил чуть ли не неделю?!

Этим собрался людей кормить долгие дни? На этом хотел заработать?!

Я чуть не прослезилась, глядя, как он ошалело рассматривает собственное заведение, фыркая, как мокрый еж. В один момент мне даже показалось, что он сейчас как заорет: «А ну, все пошли вон!». Но обошлось.

Гости продолжили танцевать и угощаться.

А он лишь недобро на меня посмотрел, внимательно так, пронизывающе. У меня аж сердце в пятки ушло!

Да еще Карлу велел помочь ему с мешками. И торопливо ушел к себе наверх.

Карл прибежал от него, трясясь, как овечий хвост.

— О-о-он требует выручку! — от волнения и страха мальчишка даже заикаться начал. — Де-де-денег и ужин с пивом! Да побольше! Посмотрел на мои новые вещи, грозился у-у-убить, если недосчитается денег!

— Требует — отдай, — твердо ответила я. — Он в своем праве. И знаешь что? Отсчитай мне дюжину серебряных, а все остальное себе возьми. На всякий случай. Вдруг папаша разбушуется и…

У меня язык не повернулся сказать «выгонит из дома».

Но могло пойти и так, мало ли, чего ожидать от этого страшного и жадного человека. Да еще и если он напьется.

Успокаивало одно: в нашей копилке были эльфийские золотые. Я себе взяла лишь один, первый, что дал мне эльф. Он был какой-то особенный. Не знаю, почему.

Когда я касалась его, я как будто бы чувствовала тепло рук эльфа…

Остальные деньги мы положили в копилку. На них Карл спокойно мог купить домик, лошадь, пару овечек, да и жить себе припеваючи.

Я бы даже посоветовала ему это.

Но кинуть родной дом, который, возможно, ему и принадлежит?..

Оставить таверну, в которой есть такой волшебный шкаф? Да он всю жизнь кормить будет! Это же как «горшочек, вари!».

Нет, удирать из таверны — это последний выход.

Выручку за неделю папаша Якобс взял и не поморщился. Слопал ужин. Высосал три больших кружки пива. Карлу и слова больше не сказал.

Но от этого молчания мне становилось тревожно с каждым мигом.

Спустился вниз Якобс уже глубоким вечером, когда посетители наши разошлись, и помощницы наши, перемыв посуду и получив оплату, отправились по домам.

Угрюмый, вонючий, пьяный. Он шатался и громко отрыгивался, раздувая щеки. Перегаром и потом от него разило за версту. Видно, мыться этот господин не очень любил. Да и одежду спирать — это лишнее!

Папаша Якобс, словно большая крыса, нетвердой рысью промчался по всем уголкам, всюду сунул свой нос.

Жадно пересчитал и бочонки с пивом, попробовал и мясо, маринующееся в котле на завтра.

Я следовала за ним как тень.

И когда он, пересчитав все поленья, вернулся в таверну, похмыкивая, я встала перед ним, исполненная решительности.

В кулаке моем была зажата золотая эльфийская монета. Я в ней словно искала поддержку. И чувствовала себя так, будто эльф стоит за моей спиной и охраняет.

Странная, конечно, фантазия. Этот важный господин явно не стал бы со мной возиться и следить, чтоб старикашка меня не обидел.

Но все же так мне было спокойнее…

— Господин Якобс, — как можно тверже сказала я, — мы с вами говорили о моей свободе. Помните?

Якобс трясущимися руками расстегивал пуговицы плаща. За окном снова лил дождь и старик вымок до нитки. Но глаза его горели, как угли. И в лицо было страшно смотреть.

Якобс выглядел так, будто я не приумножила его состояние, а наоборот, по миру его пустила.

Казалось, его вот-вот хватит удар.

— Что, — прошипел он зло и радостно. — О какой свободе ты говоришь?

Я с трудом перевела дух.

— Иверсиль, — произнесла я четко, накладывая заклятье на старика. — Белое Слово.

— Чего ты там бормочешь?! — расхохотался он. Незнакомое слово он не понял, подумал, что я дар речи потеряла. Бормочу бессвязную кашу из проглоченных возмущений.

— Вы, — как можно тверже и как можно более отчетливее произнесла я, — обещали дать мне свободу в обмен на дюжину серебряных. Было это? Так вот, возьмите. С этого дня я вам не принадлежу!

И я протянула ему деньги.

Эльф многого мне не рассказал о Белом Слове. Я сама додумалась, что если старикашка возьмет деньги и не сдержит данного слова, Иверсиль его выжмет, как белье в центрифуге.

А не взять серебро старикашка не мог.

Мой расчет оказался верным.

Якобс, увидев деньги, пакостно рассмеялся, и вырвал у меня монеты с ужасной, отталкивающей жадностью и грубостью.

Пересчитал их, гнусно посмеиваясь, и ссыпал себе в кармашек.

— Так я свободна? — спокойно произнесла, глядя, как он поглаживает набитый монетами карман. — Вы обещали!

— Не раньше, чем ты скажешь, откуда взяла мясо и специи, — прокаркал он злорадно.

— А вот это вас не касается, — сохраняя достоинство, ответила я. — Я никого не убила, не ограбила. Я заработала эти деньги честно. Я отмыла вашу таверну и привела ее в порядок в соответствии с вашим приказом. И считаю, что договор исполнила. Так что…

— Да мало ли, что ты там считаешь! — закричал Якобс мерзко. — Я тут хозяин! Я буду считать, что исполнено, а что нет!

— Вы взяли деньги! — вспыхнула я, не выдержав.

Якобс осклабился.

— И что же? — гадко произнес он. — Взял и взял. Неси еще столько же, тогда получишь свободу! Может быть! Цены-то растут! Так что и на тебя цена выросла… вдвое!

— Но вы обещали, — в страхе произнесла я, растеряв свой боевой пыл и отступая. Мне показалось, что Иверсиль не действует. Испарилась магия?! Или эльф что-то напутал?

Или вообще… обманул, чтобы о меня отвязаться?!

На миг я почувствовала себя полной дурой. И мне стало страшно до черноты в глазах, потому что папаша Якобс наступал на меня с мерзкой ухмылкой.

Что он задумал?!

Взгляд у него был плотоядный, сальный. Он осматривал меня с головы до ног, медленно, оценивающе, и ничем хорошим это кончиться не могло…

— Ничего я тебе не обещал, — гадко ответил он, протягивая ко мне руки с более чем понятными намерениями. — Ты — моя собственность. И весь твой заработок принадлежи мне. Поняла? Какая еще свобода?

— Но продукты, на которых я заработала, вам не принадлежали! — в отчаянии вскрикнула я, цепляясь за надежду, что Иверсиль все же сработает.

И он сработал!

Якобс вдруг поперхнулся своим гадким смехом, выпучил глаза и присел.

Его в бараний рог скрутило, будто у него печеночная колика началась. Он упал на пол на четвереньки, рыча от ломающей его тело боли.

— Врача! — прохрипел он. По лбу его градом катился пот. — Врача-а-а…