— Да, со мной всегда ходил Жар. — Линн знала, что должна молчать как утопленница, что сейчас любая необдуманная фраза равносильна смертному приговору. Но она больше не могла удерживать это внутри.

— И однажды он все-таки прикоснулся к тебе.

— Ну… он не просто прикоснулся. Он...

— Довольно! — Полковник шлепнула тяжелой ладонью по столу. — Твоя болезнь, Эрвинс, характеризуется словами, которые ни одна порядочная женщина не должна произносить вслух, если хочет сохранить чистоту и ясность мысли. Впрочем, это не так уж и важно, если учесть, чего мы все лишились.

Линн отказывалась верить собственным ушам. Может ей померещилось? Эльза продолжила вещать, как ни в чем не бывало:

— Ты ведь уже не можешь без этого жить. Это как амфетаминовая ломка, я права? Большой лысый удав у тебя на шее, который время от времени хочет жрать. Ты принесла мне бумажку на подпись? Замечательно! Просто великолепно! С тем же успехом я могла бы оформить тебе путевку в Дом Отчуждения. Подумай, что будут означать в твоем нынешнем состоянии четыре недели полного уединения.

Дом Отчуждения, приют для умалишённых. В последние годы такие места всегда переполнены. Вообще-то Линн не думала ни о чем подобном. Зато она постоянно ловила косые взгляды знакомых и сослуживцев и, когда она начинала говорить, всем вокруг становилось не по себе. Ее неразумное женское естество дымилось жаром греха, опаляя всякого, кто находился рядом.

— А теперь просто сиди и слушай, — Эльза разместила широкие ягодицы на краю стола, сцепила между собой пальцы, наклонилась вперед, опершись ладонями о колено. — Ты просишь отправить тебя в отпуск. В отпуск, твою мать! Если бы я вовремя не нажала на нужные кнопки, ты бы уже проводила свой самый длинный в жизни отпуск. В тюремной камере, в ожидании аутодафе.

— Что?

— Не перебивай меня, цыплячий помет!

Линн стиснула зубы. Страх и возмущение раздирали ее изнутри как два пса, дерущиеся из-за кости.

«Тюрьма Падших! Она говорит о Тюрьме Падших! И, эта жирная черная сука, только что обозвала меня куриным говном!»

Эльза повесила на нос очки, взяла со стола записную книжку в красном виниловом переплете, перевернула несколько страниц, пробежала глазами по строкам.

— Я напомню некоторые из твоих лучших перлов: «жизнь в отрыве от природных законов нарушает естественное равновесие и ведет к упадку». А вот еще: «Сумма двух величин дает полноту и гармонию. Каждая половинка в отдельности не значит ничего». Помнишь, когда ты это сказала? Нет? Хорошо, что у меня все записано. Девять дней назад, в офицерском клубе, за ленчем. Присутствовали Шарлотта Гарфилд, Анастасия Трост, Патриция Оуэнс и еще кое-кто из младших офицеров. А вот это самое вкусное, здесь ты превзошла саму себя: «мы боимся наших естественных желаний, потому что признать их безусловное влияние, означает потерю нравственных устоев». Так-так… «Эти устои не более чем гнилой мешок, в котором мы прячем себя от остального мира. Нам кажется, что без него мы задохнемся, но воздух снаружи гораздо чище!» Впечатляюще, Эрвинс! Впечатляюще глупо с твоей стороны говорить такие вещи в компании с шестью задастыми сучками, у которых яблочный пудинг вместо мозгов.

— Как... как ты узнала, что я... — Линн замолчала на полуслове. Оправдываться и задавать вопросы не имело смысла — все равно что запирать двери стойла, когда лошадь уже выбежала.

— Очень просто. — Эльза потрясла перед ней блокнотом. — Твои подружки прибежали ко мне раньше, чем успел остыть кофе, поданный на обед. Я убедила их не подавать письменный рапорт. Только поэтому твоим делом еще не занялась коллегия Священного Трибунала. — Она разглядывала Линн поверх очков как блоху под микроскопом, — Но не обольщайся, Эрвинс. Я могу передумать в любой момент.

Линн обвела кабинет затравленным взглядом. Никелированная центрифуга на столе Эльзы вращалась как детский волчок. Световое панно на торцевой стене изображало Великую Мать с безупречным лицом ангела и огромным животом, заключающем в себе еще не рожденную Вселенную. Ее чело сияло как Пальмира в зените. Бесполые меньшие боги держались за ее подол — испуганные цыплята у ног наседки.

Цыплячий помет… Паршивая аллегория.

— Ты намерена меня посадить?

Полковник швырнула блокнот на стол позади себя.

— С такой железобетонной доказательной базой можно надолго посадить тебя под замок или даже поставить перед расстрельной командой. Ты наговорила чепухи на дюжину смертных приговоров. Слухи о тебе расползлись по всей Леоре. Это преступление против общественной морали, худшее из всех. Но я не стану ничего делать.

— Почему?

— Потому, что ты права, черт возьми!

Эльза выпрямилась, убрала очки в футляр, потерла двумя пальцами переносицу.

— Я подпишу твое заявление. Ты ходишь по краю безумия, и скорее всего оступишься рано или поздно. В любом случае, сюда, в центр специальных операций, ты уже не вернешься. В службе контроля за состоянием генофонда служат только лучшие из лучших. Ты упустила свой шанс. Думаю, это более чем понятно.

— Более чем. — Изнутри ее продолжал терзать страх, но внешне Линн оставалась спокойной. Одни боги знают, каких усилий ей это стоило.

— Мы больше не можем закрывать глаза на правду, — заявила она. — Если ты признала мою правоту, то должна признать и то, что это... нездорово. Весь мир разделен на две части, и только мы изо всех сил боремся за право быть несчастными. Но так больше продолжаться не может!

— Почему нет? Наши предки жили так на протяжении трех веков.

— Ты знаешь, что времени почти не осталось. У нас обеих нулевой допуск, разве нет? Шестьдесят лет назад статистика регистрировала всего три процента тяжелых врожденных патологий, а теперь эта цифра выросла втрое. Положение усугубляется год от года. Во имя спасения души мы разогнали институт репродукции, отказались от прямого зачатия и ликвидировали всех тафу в профилакториях генного центра. День Очищения — так это принято называть. Хрень собачья! Я бы сказала: День Мясника. Неудивительно, что три миллиона недовольных сбежали за Узкий канал и теперь забрасывают нас ракетами. Им не удалось утащить с собой ни одного тафу, и за это они ненавидят нас больше всего. Черта стала единственным источником жизни. Загвоздка в том, что термоконтейнеры снижают качество исходного материала. Церковь воспевает ЭКО как панацею от греха, но Очищение сделало нас слабее. Когда-то Великий Излом стал началом. Сегодня мы несемся к концу со скоростью пули.

Линн прервалась на миг, чтобы успокоить дыхание, потом закончила:

— Если какая-нибудь дура уляжется посреди скоростного шоссе, наплевав на то, что к ней приближается груженый самосвал с заклинившими тормозами, будет ли это означать, что самосвал чудесным образом остановится?

Эльза нахмурилась, снова провела пальцем по переносице. В ее глазах впервые промелькнуло нечто похожее на сочувствие.

— Тебе не приходило в голову, что наши предки по доброй воле легли под колеса?

— Они — может быть. Но не мы. Нам этот выбор навязали!

— Мы приняли его с благодарностью.

— Не все!

— Я подпишу твое заявление.

— В жопу заявление! Почему ты это сказала?

— Что «это»?

— Не засерай мне мозги! Ты знаешь, что я имею в виду!

— Вы забываетесь, капитан Эрвинс. — Тон полковника стал ледяным. Она взяла в руки заявление. — Хочешь, чтобы я это завизировала или нет?

Линн глубоко вдохнула, мысленно досчитала до десяти и кивнула. Эльза достала из ящика стола ручку и раздраженно вывела свою подпись в нужной графе.

— У тебя есть одна мерзкая черта, Эрвинс. — Она протянула Линн заявление с таким видом, словно давала милостыню. — Ты не понимаешь, когда нужно остановиться. Впрочем, это не так уж и плохо. Благоразумие всегда останавливало меня в самый последний момент. Теперь я начинаю об этом жалеть.

— В самом деле?

— У нас еще может получиться. И прости за «цыплячий помет».

— Все в порядке.