П л е х а н о в (еще пауза). Неожиданно…

С а в и н к о в. Россия ждет вашего ответа.

П л е х а н о в. Впрочем… нечто подобное я ожидал… с момента своего возвращения на родину…

С а в и н к о в. Я благодарю вас от ее имени!

П л е х а н о в. Но… Но в России сегодня есть правительство?

С а в и н к о в. Вы возглавите настоящее правительство, как только это так называемое «советское правительство» будет свергнуто, что произойдет в ближайшие дни, если не часы! Европейская пресса единодушно и убежденно предсказывает самые близкие сроки…

П л е х а н о в (перебивая). От чьего имени это лестное предложение, Борис Викторович? Кто был бы за мной, в случае моего согласия?

С а в и н к о в. Пока я не могу назвать вам эти имена, вы должны понять…

П л е х а н о в. Что за конспирации!.. (Вдруг.) Что, если я сам их назову?

С а в и н к о в. Это меняет дело.

П л е х а н о в. Некоторых, во всяком случае… Генерал Алексеев? Адмирал Колчак? Родзянко? Пуришкевич? Можете мне не отвечать, пойму сам. Они ведь уже были у меня… Тоже с визитами! (Помолчав.) Однако… Однако! Только теперь мне становится ясен истинный смысл тех посещений…

С а в и н к о в. Вы… колеблетесь?

П л е х а н о в. Борис Викторович, я сорок лет своей жизни отдал пролетариату, и не я его буду расстреливать…

С а в и н к о в (перебивая). Тогда они сами вас расстреляют! При следующем обыске или аресте! Те самые, которым вы отдали эти сорок лет!

П л е х а н о в. Может быть, но я все равно не буду их расстреливать. И вам не советую этого делать.

С а в и н к о в. Я решительно отказываюсь вас понимать!

П л е х а н о в. Зальете кровью Россию-матушку, каяться потом будете… Ведь вы — старый революционер, герой… Почти цареубийца!..

С а в и н к о в. Не трогайте, это святое, а кругом грязь, прах… (После паузы.) Помню летнее утро. Петроград. Измайловский проспект. Пыльные камни. На мостовой распростертый Сазонов, раненый, со струйкой крови. И я стоял над ним. Рядом — разбитая карета Плеве, и пристав, с дрожащей челюстью, подходит ко мне, а у меня в руках револьвер. И помню я Москву и Кремль. Была зима, шел снег. Я целую в губы Каляева, а через две минуты раздается взрыв, и великий князь Сергей убит. И помню я далекий Глазго. Русский корабль «Рюрик». И я обдумываю, где спрячусь в трюме. И будет царский смотр на «Рюрике», и будет взрыв. Взрыва не было, потому, что был Азеф… (После новой паузы, меняя тон.) А эти… они снова явятся, Георгий Валентинович! Если, конечно, успеют…

П л е х а н о в. Если успеют: должна прибыть охрана из Питера. От военно-революционного комитета. Так мне передали.

С а в и н к о в. Караул.

П л е х а н о в. Охрана.

С а в и н к о в. Часовых у ваших дверей выставят.

П л е х а н о в. Охрану. По личному распоряжению председателя Совета народных комиссаров. Так мне передали.

С а в и н к о в. Председателя «Совета народных комиссаров»!..

П л е х а н о в. Председателя Совета народных комиссаров.

С а в и н к о в. Ульянова!..

П л е х а н о в. Ленина.

С а в и н к о в. Парадокс истории!.. Я ведь, как вы знаете, начинал социал-демократом, пропагандистом в его санкт-петербургском «Союзе борьбы», арестован был, сослан… Он даже назвал замечательной по своей «правдивости и живости» одну из моих статей тех лет о питерских рабочих, цитирует ее многократно в своей программной брошюре «Что делать?». И вот Ульянов-Ленин российский премьер… Он? Не — вы? Где историческая справедливость? Не вы, проложивший марксизму столбовую дорогу в Россию? Не вы, основатель движения, ученик Маркса, друг Энгельса?..

П л е х а н о в (перебивая). Я не пойду против Ленина.

С а в и н к о в. Это… ошибка!

П л е х а н о в. Я не пойду против Ленина.

С а в и н к о в. Это… трагедия! Разве не вы, совсем недавно, вновь напомнили всем шекспировское: «Желающий получить пшеничный пирог должен подождать, чтобы смололи муку»?..

П л е х а н о в. Я и сейчас думаю, что русская история еще не смолола той муки, из которой будет со временем испечен пшеничный пирог социализма… но против Ленина я не пойду.

С а в и н к о в. Я напрасно пришел, Георгий Валентинович.

П л е х а н о в. Напротив, я благодарен вам за этот визит. Именно благодаря вам, вашему… предложению я и принимаю это свое решение.

С а в и н к о в. Ваше имя будет предано забвению… Или — проклятию? Через два-три дня, две-три недели большевизм будет сметен с лица земли русской, и тогда…

П л е х а н о в (качая головой). Большевики — это надолго… Может быть, навсегда… Говорите, знаете Ленина? Не заблуждайтесь!.. Кто его знает, как я? В наше время Керенских, — этой Сары Бернар политической сцены, у которой, кроме нервного голоса, способного исторгать сентиментальные восторги у публики, и не было иного таланта, — в эту нашу эпоху засилья псевдореволюционеров и фразеров, обывателей в жизни и политике, — эта цельная натура Ленина. Самая цельная, самая смелая и последовательная из всех, что я знаю и знал за свою долгую жизнь… Да, он непоколебим и неумолим в своих политических требованиях. Да, джентльменства, пожалуй, в нем нет… Но эта его убежденность, эта фанатичная целеустремленность, эта железная логика, несокрушимая энергия и воля… Ленин напоминает мне титанов Великой Французской революции, чье дело Европа делает и доделывает уже полтора века. Как все это не признать за ним? Если быть честными с самими собой?.. С первого дня, с первого часа своего возвращения в Россию, он, как пущенная стрела, проникая все препятствия и преграды, неостановимо движется к своей цели. Вспомните, тогда, полгода назад, в апреле, когда мы возвращались, — кто, кроме горстки его фанатически преданных приверженцев, воспринял его знаменитый тезис о власти Советов? Социалистическом переустройстве? Сегодня за ним — Россия…

С а в и н к о в. Ошибаетесь!

П л е х а н о в (сурово). Не будем обманываться. Массы — с Лениным. Россия жаждет перемен… Великих перемен!.. А то, что иные с изумлением или потрясением, а другие — с преклонением открывают для себя в Ленине сегодня, в октябре одна тысяча девятьсот семнадцатого года от рождества Христова, — так все это было в нем и раньше… Да-да! В девятьсот пятом… И еще раньше! В девятьсот третьем, на втором съезде… И еще тогда, когда он не был Лениным, а совсем молодым Ульяновым, при самой первой нашей с ним встрече в тысяча восемьсот девяносто пятом году… там, в Швейцарии, в Женеве… в эмигрантском кафе Ландольта!..

И вновь рабочий кабинет В. И. Ленина в Кремле…

Л е н и н. Если бы в ту ночь… ночь петроградского восстания… штурма Зимнего дворца… если бы тогда, в Смольном, нам сказали, что будет то, что есть сейчас… будет вот эта наша победа… никто, даже самый заядлый оптимист, этому не поверил бы! Произошло чудо… Да, тогда, в октябре семнадцатого года, мы представляли себе грядущее развитие в более простой, в более прямой форме, чем оно получилось. Мы клали в основу всей нашей политики быструю, прямую, непосредственную поддержку от трудящихся масс всего мира… Мировую пролетарскую революцию! Судьба осудила нас на одиночество… Да, произошло чудо! В самом деле, с точки зрения простого учета сил — как мы могли выстоять? Слабая, обессиленная, отсталая страна — против бешено-враждебных империалистических держав, сильнейших стран мира? Наша победа казалась немыслимой ни в политическом, ни в военном отношении! И все же это историческое чудо свершилось… (С силой.) Массы! Нас поддержали массы… Октябрь был потребностью громадного большинства трудящихся масс, требованием радикальных революционных преобразований! Ради этого, во имя этого были принесены невероятные жертвы, пережиты неслыханные разорения и мучения! И — свершилось это «чудо»… Мы оказались правы, Октябрь был настоятельнейшей потребностью масс, ибо русская история уже смолола ту «муку» для того самого «пшеничного пирога социализма», во что Плеханов так и не поверил, — и смолола именно в России, раньше, чем в любой другой несравнимо более культурной и развитой стране! Не поверил… Не понял… Не принял… Какая судьба!.. Рабочее движение корректирует, а если необходимо — исправляет концепции самых выдающихся руководителей. Так было… И так будет, когда эти руководители будут цепляться за устаревшее, отжившее, мертвое… попытаются тормозить, заставить жить прошлым… На крутых переломах в жизни общества массы решительно требуют назревших перемен, коренных преобразований от этих руководителей… Либо — их замены, на каком бы Олимпе они ни восседали!.. И эти острейшие революционные требования жизнь ставит сегодня, как ставила вчера, и, вне сомнений, поставит завтра, ибо поколение революции сумеет решить лишь задачу уничтожения старого капиталистического порядка, задачу создания прочного фундамента, строить на котором — новым поколениям… от способности которых к поступательному движению, к пониманию требований времени и к обновляющим переменам… от их успеха или неуспеха в конечном счете зависит и оценка сделанного нами! И если наша работа была трудной, очень трудной, то разве задачи будущих поколений не будут еще трудней? Еще значительней?.. (С пачкой депеш, взятых со стола, энергично направляется к висящей на стене кабинета карте страны; взгляд на депешу — взгляд на карту, взгляд на другую телеграмму, на третью — и вновь на карту, — с озабоченностью, с надеждой, с тревогой.) Ошибки, масса ошибок и промахов, неудачи… Масса неудач… Поражения!.. Сопротивление велико… все еще велико… невероятно велико!.. Но что-то уже удается… Что-то положительное уже безусловно удается… Перелом наметился… Коренной перелом определенно намечается… Обновление началось… Революция начинает побеждать… Революция побеждает… Революция побеждает… (Страстно, и в этом — все, вся жизнь.) Революция победит…