Я не хочу быть лучшей бегуньей. Да и марафоны мне бегать не хочется. Не моя мечта – делать двадцать подтягиваний. И десятка из сорока минут – не моя цель. Просто хочу часами играть с сыном в футбол и не прятать живот на пляже под парео. Хочу с легкостью подниматься домой по лестнице, если не работает лифт, и без посторонней помощи менять бутылку в кулере. Хочу говорить «а давай», если позвали завтра в горы. Хочу быть уверенной, что смогу убежать от опасности, если это вдруг потребуется. Хочу, чтобы мое тело было мне другом! И мы вместе дерзали каждый день!

Пять тридцать утра – самое безопасное время. Встретить кого-то в такой час даже в самом центре города – большая редкость, но мне часто везет на случайности и совпадения. Выбегаю из двора и сразу вижу ее: в вязаной жилетке семенит мне навстречу. Ну вот откуда? Первые автобусы только выехали с окраин, всех сменщиков ближайших аптек и круглосуточных магазинов я знаю в лицо. Свернуть или забить? Поздно. Жилетка уже замерла, как фонарный столб, и пытается разглядеть, что там у меня между топом и шортами.

Прикрыться мне нечем, поэтому остается лишь продолжать бежать и перебирать в голове, какую фразу услышу в свой адрес: «Господи ты боже мой», «Идиотка»? Жилетка не отрывает глаз от моего семимесячного блестящего от масла против растяжек живота (обычно он не такой большой, но вчера на ночь я ела яблоки), наконец, дожидается максимального сближения и прямо как «родная» почти с заботой тянет: «Ты ж его убьешь так, дура». Не угадала.

Чувствую, как учащается сердцебиение. Успокойся, это потому, что она ничего про тебя не знает. Вдох на три шага, выдох на три. Держи пульс в пределах ста сорока пяти. Надо просыпаться еще раньше, чтоб не натыкаться на таких вот. Да и вообще, скоро вы меня тут не увидите!

Я живу в центре, поэтому каждое утро выхожу на пробежку в самом сердце города-миллионника. В такую рань он встречает меня угрюмым дворником, первыми такси и запахом рассвета. У каждого утра он свой: иногда влажный и прибитый пылью, порой медово-вишневый – если свернуть в частный сектор. Но всегда без духо́в, сигаретного дыма и чужих проблем. Он только мой, и я первая наполняю его собой: как захотела, так и будет.

Бегу вдоль цепочки ларьков уличной еды: гамбургер в круглой булке с сочным жирным грилем окорока, шаурма с подсушенной рубленой говядиной, мягкий чебурек с хрустящими краями, по которым, когда кусаешь, на салфетку капает –нет, не масло, а сок, пропитывая воздух ароматом фарша и свежемолотого перца. Как же хочется есть! В течение дня здесь аншлаг, ночью – легкое движение, но вот к рассвету, в мое время, почти пусто: уставшие за сутки пара охранников и поваров кучкуются у фонарей и тихо ждут очереди сдать дежурство. Раньше они свистели и бросали мне вслед пошлые «кс-кс-кс», но со временем привыкли, а последние несколько месяцев и вовсе стали награждать «добрым утром».

Пересекаю сквер и оказываюсь на стадионе, где я бегаю уже четвертый год почти каждое утро. Останавливаюсь и изучаю контингент. Ранним утром на стадионе всегда есть дисциплинированные и залетные. Первые знают друг друга хоть не по именам, но в лицо точно – своеобразный костяк режима и местности. Вторые приходят на разведку себя и территории, занимаются от силы три раза, а потом сливаются либо тренироваться в другое место, либо на диван.

– Привет, мамуля! – слышу за спиной голос трухлявого Виктора Марковича или Марка Викторовича, боже, как там его, ай, ладно, Игги Попа. Я так прозвала его за внешнее сходство. Дейл Карнеги писал, что надо повторять про себя имя человека после знакомства, чтобы его запомнить, а я все время забываю это делать. В итоге годами здороваюсь и не помню кем.

– Доброе, – отвечаю с улыбкой, не оглядываясь.

– Ты все еще не одна? – подходит сзади почти впритык.

– А вы не теряете надежды? – поворачиваюсь и выпячиваю живот.

– Ой-ой-ой. Хорошего дня, – размахивая руками, прощается он и идет на следующий круг. Но через секунду оборачивается, снимает майку и машет ею, оставаясь в одних шортах и обнажая худой доисторический торс. Шалун.

Подмечаю Боксера. Мы киваем друг другу и возвращаемся к спортивной рутине.

Иногда я бегаю перед сном и брюзжу, насколько стадион вечерний отличается от моего утреннего. Дети катаются на великах и роликах, по периметру семенят какие-то люди с бутылками в руках, тренеры с блокнотами колдуют над попами девчонок, обтянутых лосинами в рубчик. Похвально, конечно, но для меня слишком. Слишком много людей. Кто рано встает, тот получает свободную дорожку и фото без посторонних.

Ставлю телефон на скамью, включаю на нем камеру с таймером. Десять, девять – становлюсь перед экраном и делаю несколько шагов назад, чтобы было видно и голову, и ноги. Шесть, пять – на пару метров двигаюсь в бок. Три, два – начинаю бежать. Один, щелчок – пробегаю как раз попадая в кадр. Возвращаюсь к телефону, выбираю лучшее фото, где четко видно мой беременный живот, и выкладываю его в интернет с подписью:

«И так тоже можно».

Наушники – в уши, телефон – в руки, часы снимаю с паузы и бегу, но не по размеченной асфальтовой дорожке на стадионе, а вдоль забора, и через минуту проскальзываю в еле заметный ход в кирпичной стене.

«Тебе здесь нравится так же, как и мне?» – обращаюсь я к животу и впускаю в грудь чистейший воздух, хотя в трехстах метрах находится самое загруженное транспортное кольцо города. Худые акации, густо обнимающие своей зеленью узенькие тротуары, укрывают это место от шума, солнца и любых признаков цивилизации. Это не ботанический сад, не лес, не частная территория. Это – старое кладбище.

Кому-то может показаться, что это странным, но, камон, мы все бегаем на чьих-то костях. И территория стадиона по соседству раньше тоже принадлежала этому кладбищу – там хоронили военных больше полувека назад, а потом отдали землю под спортивные сооружения.

Бегать, как раньше, по городским улицам стало опасно: я чувствую на себе взгляды, слышу бестактные комментарии, пропитываюсь чужим негодованием и перестаю справляться с собственными страхами. И тогда внизу живота за секунду возникает саднящая фантомная боль, напоминающая о потерях и питающая самые отвратительные мысли. Я вновь оказываюсь на полу в нашей неремонтированной квартире, царапаю коротко остриженными ногтями крашеное ДСП, бесконечно слышу врачебное «к сожалению» и обреченно повторяю: «За что?»

Нет-нет-нет, бегать по городу слишком тревожно. Бегать по кладбищу гораздо спокойнее. Никто не смотрит с осуждением, не комментирует мой внешний вид, не задает вопросов типа: «А это безопасно?», «Его там не болтает из стороны в сторону?», «А врач разрешил?» – и не пророчит самое ужасное.

Утренняя пробежка – это мое личное время пробуждения и наполнения, восстановления и гармонии, мыслей и решений, избавления и благодарности. Время, которого хватает, чтобы проснулась уверенная в себе Маша. Готовая быть твердой, не бояться осуждения за свои мысли и выбор, способная оградить и защитить себя, ранимую и сомневающуюся от мира. Пяти километров и часа времени хватает, чтобы укрепить уверенность в себе и нарастить тающие еженощно личные границы.

Часы вибрируют, обозначая, что я пробежала уже четыре километра. Выныриваю обратно на стадион, останавливаюсь у скамьи, делаю наклоны и выпады, чтобы замяться, и трушу «по семь» тем же маршрутом домой.

Кровь насыщается кислородом, поступает в сердце, оно бьется ритмично и снабжает кровью все мои органы и органы моего малыша. Бег делает здоровой и счастливой меня, а значит, и ребенка. Это моя мантра на все беременные пробежки. Я верю, что она работает. Я знаю, что я поступаю правильно. Я уверена в себе и в том, что бег в течение беременности – это не беспечность, а высшая степень ответственности: ответственности за себя, за свое тело, свое здоровье, здоровье ребенка и наше будущее.