И Аравапе стал рассказывать племяннику о событиях, которые предшествовали несчастью. Когда чувства, которые испытывал Аравапе, становились слишком сильными и он не мог больше говорить, его рассказ подхватывали и продолжали за него другие.
Люди в селении объясняли исчезновение Миторо по-разному. Женщины, вместе с которыми она ловила рыбу в тот страшный день, рассказывали о том, что произошло, каждая по-своему. Одна говорила, что они стояли локоть к локтю на мелком месте, где вода была немного выше колена. Их верши стояли рядом, вплотную одна к другой, между ними и водой поглубже. Миторо и еще нескольких оставили у вершей, а другие женщины пошли выгонять рыбу из камыша около берегов, где она часто прячется. Обрыскав камыши и убедившись, что рыбы там больше нет, женщины в надежде на хороший улов поспешили назад к своим вершам. Но напрасно: в вершах оказалось всего несколько мелких рыбок. Они уже садились в лодку, думая попытать счастья в каком-нибудь другом месте, когда кто-то из них заметил, что нет Миторо. Женщины тут же вернулись в селение и подняли тревогу.
— Это случилось два дня назад, и когда мы отплывали, все мужчины уже искали ее,— добавил Аравапе, сумевший наконец справиться со своим волнением.— Мы узнаем больше, когда приплывем.
Многим из подруг Миторо не раз Доводилось слышать о том, что бывает, когда человека утащит крокодил, а некоторые даже видели кое-что собственными глазами. Сперва крокодил приподнимает жертву над водой — показать ее товарищам жертвы, оцепеневшим от ужаса. Жертва к этому времени уже мертвая, но еще не изуродована. Потом крокодил ныряет, и друзья жертвы больше уже никогда не увидят ее целой, с руками, ногами и головой. Обычно чудовище утаскивает добычу в излюбленное им место где-нибудь поглубже, где течение не очень сильное. Иногда он пожирает ее один, но иногда зарывает в ил и отправляется звать друзей, чтобы угостить их тоже.
Хоири хотелось узнать о гибели жены как можно больше, но расспросить не хватало духу. Однако это было и не нужно: попутчики рассказывали все новые и новые подробности и из них постепенно складывалась картина того, что произошло.
— Кто-нибудь из женщин говорил, что видел, как крокодил поднял ее над водой?— спросил Меравека.
— Нет, и тут-то и начинается непонятное в этой страшной истории. Точно мы не знаем — может, крокодил сделал так, но женщинам было слишком страшно и они не стали смотреть.
Тем, кто плыл в лодке, места эти казались безрадостными, и им чудилось, что на каждом брошенном людьми огороде поселился теперь какой-то злой дух. А ведь в другое время эти же самые люди не пожалели бы кожи своих ладоней и ягодиц только ради того, чтобы лишний раз полюбоваться красотой этих мест и подышать бодрящим запахом этих деревьев. Это было убежище, сюда спасались, когда уже невыносимо становилось чувствовать себя ребенком, которому белый человек указывает, что и как надо делать.
— Люди не всякую смерть считают плохой,— снова заговорил Аравапе, которому очень хотелось подбодрить племянника.— Смерть от болезни хорошая, и не только она, но и любая смерть на твердой суше, потому что твои близкие, которые тебя любят, смогут в последний раз посмотреть на твои лицо и тело долго и пристально. Смотреть на тебя они будут особенными глазами, а не теми обычными, которыми смотрели на тебя каждый день, когда ты был жив. Мы не белые люди, у нас нет фотоаппаратов, чтобы сохранять лица наших родных, поэтому в последний раз твои родные будут смотреть на тебя так, чтобы твое лицо осталось в их памяти навсегда. Такой же смертью ты умираешь, если упал с кокосовой пальмы или если тебя ужалила змея. Но умереть так, как умерла твоя добрая жена,— это самое грустное, что может случиться с человеком.
Только теперь Хоири понял, что его чувства к Миторо куда глубже, чем те, что . связывают обычно жену и мужа. Заглянув в себя, он увидел по-настоящему, как она ему дорога. Но что толку от всего этого теперь? Ее ищут уже почти три дня — увидеть ее живой нет больше никакой надежды. Но если все же бог смилостивится и Миторо найдут живой, он будет делать для нее все, на что у него только хватит сил. Никогда больше он не оставит ее одну, пусть даже его в тюрьму за это посадят — все равно не будет стыдно. Но к чему жить теперь? Тело Миторо уже разорвано на куски, и чудовище, крокодил, их переваривает.
Он вскочил, чтобы прыгнуть за борт, но не успел: сильные руки схватили и удержали его.
— Мы знаем, что ты сейчас чувствуешь,—сказал кто-то.— Тебе кажется: если другой крокодил утащит тебя, для тебя это будет самое лучшее. Но твоя жизнь еще не может кончиться—кто же будет тогда заботиться о маленьком Севесе? Кто научит его, как сделать маленький лук и стрелы, когда будут играть со своими луками и стрелами его сверстники?
Хоири не понимал, кто все это ему говорит,— казалось, будто говорят разом все в лодке. Ничего постыдного в том, что он только что хотел сделать, не было. Чего-нибудь вроде этого от него ждали — его поступок доказывал, что он искренен в своем горе. Отдельно мужчина и женщина стоят каждый как бы на одной ноге, а брачный союз дает каждому из двоих ногу, которой у того нет. И уж если ты испытал, что значит ходить на двух ногах, жить, стоя на одной, тебе просто не захочется.
У большинства хижин висели между свай полоски, нарезанные из листьев ниповой пальмы. За два дня они утратили свой кремово-белый цвет и закручивались теперь в разные стороны. Люди говорили друг другу, что полоски помогли: дух погибшей, как и рассчитывали, подумал, что полоски — это змеи, и зайти под дом побоялся. Дух не тыкал в них ничем сквозь щели в полу, не брызгал водой, от которой стынет мозг. Наверно, Миторо жалеет односельчан, не то что человек, которого крокодил утащил год назад. А еще хуже было, когда крокодил утащил жителя соседнего селения: в Мовеаве тогда не знали покоя с сумерек до рассвета, особенно в первую ночь после несчастья. Тогда не помогли и полоски из листьев ниповой пальмы, дух умершего тыкал в людей пальцем снизу, сквозь щели пола, и люди ему говорили: «Ты, вонючие кишки, мы не твои односельчане! Когда ты был живой, ты набивал себе брюхо всякой всячиной, и твои кишки от этого становились все вонючей и вонючей, а сейчас крокодил, сожрав тебя, веселится, разбрасывает их в разные стороны и отравляет нам воду».
На кусты и пальмы по берегам реки уже наступали, проглатывая их, темные тени. Лодкам, отплывшим на розыски, находить дорогу в поблескивающей воде было не очень трудно. Плыли они все три в один ряд. Хоири был в средней. Одну лодку от другой отделяло по нескольку ярдов воды. Все три лодки были большие, каждая легко могла вместить десяток людей.
Как и на остальных, на Хоири была сихи[14], сейчас туго натянутая: с левой стороны за нее был засунут и плотно прижимался к его бедру топор.
Дна в лодке не было видно под острыми копьями и стрелами. У многих из них наконечники были стальные, у других из черной пальмы, и на некоторых было по шесть острых зубьев. К самому длинному шесту, какой удалось найти, крепко привязали, удлинив его этим еще больше, стальную палку с острым трезубцем на конце.
Все молчали. Глаза обегали реку и оба берега — не шевельнется ли что-нибудь. Уши прислушивались, не затрубят ли на какой-нибудь из лодок в раковину.
— Он ее еще не съел,— низким и полным тревоги голосом сказал Севесе.
— Да, от воды нет никакого запаха. И на том, что вода выбросила на берег, не видно никаких жирных пятен. Надо искать поближе к устью, и не только в самой реке, но и в притоках.
Небо было чистое, и звезды лучились неярким светом — помогали как могли людям, плывущим по реке далеко внизу.
Лодка, в которой плыл Хоири, наконец остановилась под уходящими ввысь кокосовыми пальмами; тьма здесь была почти непроглядной. Вода опять поднялась высоко, поэтому Хоири смог прыгнуть с носа прямо на землю, влажную, но твердую. Его спутники увидели, как он растворился во мраке, и лодка бесшумно отплыла. Хоири начал нащупывать копьем стволы кокосовых пальм, выбрал пальму потолще и стал спиной к ней, а лицом к реке. Постепенно глаза его привыкли к темноте, стали видеть лучше. Следуя взглядом за рябью, Хоири смог разглядеть смутные очертания лодки, которая становилась все меньше и меньше, пока наконец не исчезла в ночи совсем.
