Право прикончить крокодила принадлежало Хоири. Севесе протянул сыну топор, не слишком большой и не слишком маленький. Первый удар — посыпались искры, и на голове у крокодила появилась вмятина. После второго удара топор застрял глубоко в черепе.

Сквозь ноздри крокодила продели кусок ротанга в дюйм толщиной, такой длинный, что за него могли ухватиться десять человек. На землю в трех футах один от другого положили катки, и тащить тело крокодила, теперь уже безжизненное, стало намного легче.

— Сынок, ты еще молодой,— сказал Севесе.— Не подходи к нему больше. В желудке у него заперто зловоние всего, что он сожрал за свою жизнь. Зловоние это необыкновенно сильное, и если ты его вдохнешь в себя, то не пройдет и трех месяцев, как твои колени ослабнут. После этого ты до конца жизни сможешь ходить, только опираясь на две палки. Бывает, те, кто нанюхался крокодильей вони, становятся такими слабыми, что каждый раз, как им нужно сходить по большой нужде или по малой, родным приходится их нести на себе. Я уже старый — не страшно, если такое случится со мной, но у тебя еще много лет впереди.

Это была работа для людей, волосы у которых уже седые. Умелыми движениями они отрубили ребра от позвонков и, откинув их в сторону, вскрыли брюшную полость. Там было два ряда сумок: в одних переваривается только что съеденное, другие служат чем-то вроде кладовой для того, что не переварилось.

— Давайте сперва посмотрим, что в желудке,— сказал один из стариков.— Всего три дня как она пропала — должна бы еще быть там.

За эти дела берутся только люди, очень выносливые к запахам. Против зловония, а также духов, которые, возможно, еще живут в желудке у мертвого крокодила, применяют имбирь и морскую водоросль керавари.

— Брр... Тьфу, — с отвращением плюнул Севесе.—Столько сил потратили, разрезали это дерьмо, а ее там нет.

Старик, стоявший с ним рядом, кивнул, и другие согласились тоже: все оказалось так. как они и ожидали. Но уж раз они взялись за это, то заглянули и в сетку — так всегда делают. Нельзя оставлять человеческий череп гнить в утробе крокодила, он должен быть похоронен в земле.

На ощупь сетка как шелк, и она белая-белая, даже отливает синевой. Все, что меньше больших костей рук или ног, проваливается сквозь треугольные ячейки и вместе с остальными отбросами выходит наружу. В сетке крокодила оказалось два человеческих черепа и несколько больших костей. Севесе опрыскал их изо рта имбирной смесью и сказал:

— Мы не знаем, кто вы,— наш народ и я искали останки жены моего сына, а нашли вас. Мы поступим с вами хорошо, похороним, как полагается хоронить людей. Взамен мы не просим у вас ничего, только не делайте зла нашим близким. Хорошо бы, если б вы помогли нам узнать, кто вы и откуда.

Черепа и кости ярко блестели, будто их долго шлифовали и чистили. Их осторожно сложили в корзину из пальмовых листьев. А то, что оставалось от крокодила, сожгли в костре, который развели специально для этого.

Все лодки были украшены от кормы до носа, но не цветами, а полосками, нарезанными из мягких молодых побегов саговой пальмы. Такие же полоски были привязаны у каждого к его оружию. Тела у мужчин были вымазаны черной сажей из костра, в котором сожгли крокодила. Трубным звуком раковин оповещая всех о том, что начинается палаиса[15], лодки плыли домой, в селение. На каждой, размахивая оружием, танцевали и пели по три-четыре человека.

* До селения звук раковин донесся задолго до того, как показались лодки. Матери знали, что он значит, и громкими криками начали созывать детей, а собрав их, со всех ног бежали вместе с ними прятаться. Матери, не успевшие разыскать своих детей или разыскавшие их слишком поздно, залезали под перевернутые лодки; другие, зажимая детям рты, укрылись с ними в высокой траве. Палаиса тем временем становилась все более и более буйной: приплывшие пробивали у лодок донья, ломали площадки перед дверьми хижин, выбивали ступеньки из лестниц, и ступеньки падали на землю грудами щепок. Некоторым женщинам повезло — они успели втащить лестницы в хижины прежде, чем их настигла палаиса. Женщин и детей, которые не успели спрятаться, немилосердно избивали. Только когда похоронили черепа, закончился этот неистовый танец победы.

Хоири пошел в дом для мужчин; Севесе был уже там. Все, кто охотился на крокодила, должны были пожить некоторое время отдельно от своих жен и детей. Тем, кто вонзил в крокодила копье или даже только дотронулся до него мертвого, полагалось недели две жить отдельно. Те же, кто вскрывал крокодила и дотрагивался до содержимого его желудка, должны были жить в доме для мужчин дольше.

— В этом горшке кое-что еще осталось,— сказал Севесе,— так попей-ка, сынок. Цвет как у чая, но на самом деле это не чай, а сок одной травы, которая убивает все плохие запахи. Если не выпьешь ее, за тобой могут начать ходить злые духи.

Опять и опять Севесе повторял сыну:

— Нужно, чтобы ты понял и запомнил все, чему я тебя учу, от этого будет зависеть очень многое. Посмотри, вон мне уже сколько лет, а руки и ноги у меня такие же сильные, как прежде, и спина совсем не горбится. Если и ты хочешь остаться таким в моем возрасте, нужно, чтобы ты был силен духом.

К концу третьей недели пост кончился у всех мужчин. В память о погибшей жене Хоири его семья зарезала шесть свиней. Жены и дети тех, кто, рискуя жизнью, искал ночью, в темноте крокодила, пришли вместе с ними и все съели.

— Ну, сынок,— сказал Хоири отец,— не знаю, где мы возьмем свиней для односельчан, если такая беда приключится у нас в семье еще раз. Если же мы не дадим им свиней или дадим, но мало, мы будем терять и терять наших близких одного за другим.

Хоири не знал, что на это сказать, и заговорил о другом:

— Отец, был какой-нибудь толк оттого, что ты лег спать не поужинав?[16]

— Когда?

— В ту ночь, когда мы принесли домой черепа.

— Ах, тогда? Да, конечно. Ты просто не поверишь: оказалось, что один череп — женщины из Тапалы, а другой — мужчины из Кукмпи. Оба погибли больше пяти лет назад. Ты заметил, что нескольких зубов у крокодила не было? Этот крокодил был очень старый, черепа в сетке у него только для отвода глаз. Им как раз такой крокодил лучше всего и подходит.

— Но почему и м была нужна моя жена, а не какая-нибудь другая женщина?— спросил Хоири с тоской.

— Они мстили за двух колдунов, которых мой брат убил несколько лет назад. Ему повезло: он пришел домой, как раз когда они собирались утащить его жену.

Хоири заскрипел зубами. Как хорошо было бы, если бы оказалось, что своим топором он убил одного из этих колдунов!

Через несколько недель после этого Севесе однажды остановил сына и сказал:

— Похоже, что ты не слишком хорошо работал тем топором.

— Когда, отец? У меня только один — им я рубил крокодила.

— Да, сынок, про это я и говорю. Кое-кто из наших односельчан только что вернулся из Керемы, так они выдели там человека с очень большой раной в плече, и санитар сказал, что он выздоравливает.

Хоири тяжело вздохнул.

— Так, значит, колдун еще живой и Миторо сейчас в его руках! Ублюдок — не иначе как мать зачала его от собаки!— сжимая кулаки, пробормотал он.

Большая часть огородов Хоири заросла сорняками — на некоторых только по банановым листьям можно, проходя мимо, догадаться, что здесь был огород. А ведь когда Миторо была жива, люди глаз не могли оторвать от этих же самых огородов, такие они были красивые. «Да это просто позор, — говорили ему люди, уже побывав у него на огородах и вдоволь набрав там себе молодых побегов банана и сахарного тростника,—смотреть, как обирают твой огород!» Но он сам часто предлагал им: «Берите что хотите, все равно сорняки погубят».

Не то чтобы у него вдруг совсем пропало желание работать на огородах — как-никак он эту работу любит, и не меньше, чем ее любила Миторо. Но все-таки из них двоих больше времени прополке отдавала она, и она всегда знала, на каком огороде лучше поработать сегодня. И, глядя на их огороды, односельчане видели, какие они с Миторо сильные и трудолюбивые. Мужа осуждают больше, чем жену, и Миторо, сама о том не думая, делала все, чтобы показать остальным: Хоири не хуже любого другого мужа у них в селении. Ей не надо было целовать его каждую минуту — он и без этого знал, что она его любит. Она делала все для того, чтобы люди его уважали.