Тетя Суаэа все говорила, а ему вспомнился случай. Однажды он с отцом и матерью работал на огороде их семьи, вверх по реке, это было совсем незадолго до смерти матери. В этот день кусок ротанга[5] в целых полдюйма толщиной, которым их лодка была привязана к кокосовой пальме, вдруг оборвался, лодку унесло течением в мутную реку Тауре, и там она потонула. Доски сиденья не были прикреплены к лодке и должны были бы всплыть, но не всплыли — очень странно! Почему отец не обратил на это внимания? Надо было сразу же что-то сделать. Если бы отец дал тогда матери снадобья из трав, коры и кореньев, которое защищает от колдовства, быть может, удалось бы колдовство победить.

Пошла уже третья неделя траура, когда Севесе Овоу неожиданно появился в доме сестры своей покойной жены. Хоири показалось, будто пришел совсем другой человек — так отец изменился. Он был одет в черное, лицо его обросло редкой щетиной. На него было жалко смотреть, и было видно, что в последнее время он недоедает. Хоири очень хотелось поговорить с ним, но тетя Суаэа сказала, чтобы он оставил отца в покое — тому надо прежде всего поесть.

Ждать было очень трудно, и наконец Хоири не вытерпел и спросил отца:

— Это правда, что маму убили колдовством?

Отец, услышав этот вопрос, удивился и смутился. Сыну в его годы не полагалось этого знать. Он попросил Хоири, чтобы тот рассказал ему все, что об этом знает. Когда Севесе понял, как много тому уже известно и как ему хочется знать все, он, хоть и без особой охоты, согласился рассказать еще кое-что.

— Когда твоя мать умерла, ее тело похоронили. Но ее дух не ушел от нас. Он снова и снова приходит туда, где она ловила рыбу, и на огороды, где она работала. Каждый вечер, когда солнце опустится за верхушки деревьев, он принимает ее прежний, человеческий облик и плачет по нас. В это время мы, живые, можем узнать от умершего, почему тот скончался.

— Так вот почему тебя не было две недели — ты узнавал, отчего она умерла! А почему теперь каждый раз, как мы садимся есть, одно блюдо с едой ставят отдельно? Это для мамы, да?

— Да,— сказал отец,— это для ее духа.

— Ну, и ты увидел ее?

Затаив дыхание, он ждал ответа.

— Сейчас все расскажу, сынок. Я стоял один у кладбища и смотрел, как заходит солнце. И вдруг мой затылок похолодел. Цикады стрекотали громко-громко, такого громкого стрекотанья я еще никогда не слышал. Приближалась ночь, лучи солнца быстро исчезали, посмотришь — за одним высоким деревом, за другим уже совсем темно. Пробуешь разглядеть что-нибудь — все плывет перед глазами, туманится. Деревья, обгоревшие, когда горела трава, тянутся ко мне черными ветками как руками, будто хотят ударить. Ни ветерка, а мне холодно. Потом чувствую: слабеют ноги. В груди заколотилось тяжело — бум, бум. Почудилось, что одно из деревьев рядом ко мне наклоняется. Ноги подкосились, я больше ничего не видел вокруг, и тут я услышал голос твоей матери — я узнал его сразу.

И отец шепотом рассказал ему, отчего умерла мать, и назвал имена колдунов, которые в этом повинны. А потом добавил:

— Держись подальше от этих недобрых людей.

И еще он сказал:

— Ее дух будет с нами до тех пор, пока людей не созовут на угощение, чтобы потом все могли забыть ее. Только тогда она сможет уйти в страну мертвых, и откладывать это больше нельзя. Чем скорей она туда прибудет, тем лучше для нее. А потом, нехорошо так долго держать все селение в трауре. Нужно освободить от него людей, тогда им снова можно будет бить в барабан. Дети снова смогут громко кричать и веселиться по вечерам, мужчины смогут сбрить бороды, а женщины — снять черные травяные юбки и черные браслеты.

И вот большой день настал. От множества очагов, на которых сейчас готовили пищу, дым поднимался такой, что, казалось, в селении пожар. Все бегали, шумели, что-то делали, старались успеть как можно больше. Три воскресенья селение будто спало, а сегодня проснулось.

Резали свиней, и их визг разносился из одного конца селения в другой. Загремели долго молчавшие барабаны. Их грохот, похожий на гром, взлетел высоко над верхушками саговых пальм — и о том, что траур кончается, узнали соседние селения Хеатоаре и Саваивири.

Женщины и девушки надели самые красивые травяные юбки. Только ближайшим родственникам умершей еще нельзя было переодеться в другую одежду.

К вечеру всю приготовленную еду собрали вместе. Весь мел из школы (а его там было совсем немного) дети принесли своим матерям, чтобы тем было чем метить свои горшки.

Дядя Хоири подал знак, и все сели. Высились груды еды, по одной для каждого рода. В руке дядя держал росток кокосовой пальмы и с ним пошел от груды к груде, останавливаясь около каждой и называя род, которому она предназначена.

Когда начало темнеть, от еды уже ничего не оставалось — часть съели тут же на месте, остальное унесли с собой. Теперь о его матери будут говорить только «она была».

Он так любил свою мать! Как грустно, что завтра рано утром она уйдет навсегда и больше никогда к нему не вернется! Когда она минует селения, где ее знали живой, ее тело и дух соединятся снова. Хорошо хоть, что у нее есть все нужное для этого путешествия — отец об этом позаботился. Прежде чем опустить ее в могилу, ей положили в гроб плетеную сумку, полную поджаренных шариков из саго и кокосов, нож, чтобы защищаться, и фонарь. Чем больше он думал об опасностях, которые подстерегают ее в пути, тем больше ему хотелось пойти с нею вместе.

. От отца он знал о вероломных лодочниках и о бесчестных хозяевах домов, в которых ей придется останавливаться по дороге: не остережешься — мигом обманут или ограбят тебя. Но если мама благополучно достигнет конца пути, она сможет сбросить с себя темную кожу и станет европейкой, попадет в страну изобилия и когда-нибудь пришлет им подарки.

Проходили дни, а Хоири все думал: какая она, эта страна изобилия, куда ушла его мать? Дошла ли она туда? И если дошла, то не забыла ли послать нужные вещи тем, кого любила, кого покинула? Или же до того, как вещи достигли тех, кому были посланы, их кто-то перехватил? Но все равно когда-нибудь, он был твердо в этом уверен, они получат от нее подарки.

Поднимаясь из моря, солнце уже раскрасило горный хребет Оуэна Стэнли неяркими красками. Отсюда, издалека, не видно было, как дики и суровы горы, и они стояли над селеньями, где еще спали люди, как огромные сторожа.

Жители Мовеаве встали, как обычно, рано. Хоири проснулся даже раньше, чем большинство из них, но выйти наружу не решался. Здесь, в хижине, была непроглядная тьма. Он вглядывался в стены, сделанные из саговой плетенки: не блеснет ли хотя бы искорка света? Но нет, солнце еще не взошло. Теперь, когда он проснулся, бамбуковый подголовник перестал быть набитой капоком подушкой, которой был во сне. Подголовник с фут длиной был светло-коричневый и от постоянного употребления блестел. Проснешься иногда и чувствуешь — ноет шея; но все равно эта старая вещь была какой-то родной. Хоири осторожно положил его в угол — там подголовник лежал днем. После этого он снова лег на спину и подложил под голову руки.

Довольно высоко над ним. на крыше, бегали крысы, и можно было лишний раз попрактиковаться в счете, а ему это было нужно. Не важно, что это те же самые две или три крысы, не важно, что он их уже пересчитывал много раз. Со счетом теперь дело явно шло лучше — он даже заулыбался, довольный. Еще не удается сосчитать все ниповые[6] жерди, уж очень их много, но, наверно, учитель этому его научит, и тогда он пересчитает их все — на обоих скатах.

Тут он услышал свисток, за ним другой, и кто-то прокричал во весь голос:

— Мы уже объявляли вчера вечером: это очень важное дело, вам и вашим семьям могут быть от администрации большие неприятности!

Бывало интересно угадывать по голосу, кто из членов совета[7] кричит. Но сейчас у него от тревоги перехватило дыхание, и он стал слушать, стараясь не пропустить ни слова.