Жара, и впрямь, достигла теперь своего пика и, плотная и колышущаяся, поджидала на каждом углу. С беспощадным и иссушающим любопытством поглядывала она на редких прохожих, о каждом из которых строила предположения, дойдет ли он до следующего поворота или свалится, обессиленный, тут же, либо отыщет себе приют в тени очередного фонтана, в таверне или борделе, которых имелось здесь целое море. Однако Аэрис и не думал смотреть в ее сторону и вообще признавать как таковое существование дневного зноя. Он вышагивал еще бодрее обычного, так что даже и Максимилиану, привыкшему весь день носиться и активно бездельничать с друзьями, становилось совсем не просто выдерживать ритмичный и такой скорый друидовский шаг.

Снова заметив и вспомнив о плаще, с которым Аэрис по-прежнему не расставался так же, как не расставался он и со своим посохом, мальчик в очередной раз поразился такой совершенно немыслимой и нечеловеческой уж точно выносливости. Казалось, что Друид не устал и даже ни капельки не вспотел за весь этот долгий день, проведенный под палящим солнцем, уморившим всех остальных. Даже Эдмунд, воспитавший в себе некоторую стойкость за то время, что пробыл в путешествии с шайкой, ощущал потребность отдохнуть и поскорее укрыться в тени. Хотя, в целом, он чувствовал себя значительно лучше, поневоле забыв теперь о своих недавних переживаниях и будучи зараженным энтузиазмом Аэриса, толкавшего и увлекавшего его все время куда-то вперед, – одновременно к тюрьме, где ожидал своего спасения Лоренс, но и к чему-то новому, неожиданному и необыкновенному, что словно обещало и манило теперь юношу из будущего, зависевшего лишь от него одного. Пытаясь понять и объяснить себе, в чем же именно оно может заключаться, Эдмунд обнаружил, что они остановились, и быстро поднял глаза. Прямо перед ними возвышалось широкое и потемневшее от времени здание, уходившее вглубь улицы. Не менее дюжины солдат прогуливалось как вдоль, так и сверху, по обнесенной бойницами крыше.

– Городская тюрьма Данмура, господа! – торжественно объявил Максимилиан.

– Скорее уж, крепость, – невольно усмехнулся Друид, охвативший здание довольно быстрым, но явно не утешительным взглядом. Догадаться, что оно находилось на попечении у самого губернатора, не составляло большого труда, равно как и то, что сбежать отсюда удастся разве что с небольшой и обученной армией, да и то – лишь при удачном стечении обстоятельств. Однако настроение Аэриса ничуть от этого не изменилось. Отведя своих спутников в сторону, он снова очень весело и уверенно произнес:

– Что ж, здесь все более-менее понятно. Разыщите-ка для меня, братцы, Соршу и передайте ей, что к завтрашнему полудню Лоренс будет благополучно возвращен своему новообретенному и тоскующему по нему ужасно семейству.

Мальчик вытаращил глаза.

– Значит, ты уже составил план побега?

– Можно и так сказать.

– Значит, составил не до конца?

– Значит, что все идет так, как надо, – подмигнул ему хитро Друид.

Максимилиан посмотрел на Эдмунда, который так же ничего не понимал.

– Мне сообщить ей какие-то детали? – только и нашелся сказать юноша.

– Нет, думаю, не стоит. Зачем лишний раз беспокоить нашу предводительницу.

– Подожди, получается, что ты собираешься устраивать побег без нас? – спросил разочарованный своим открытием мальчуган. – Но ведь Эдмунду я совсем не нужен, пусть тогда он один вернется, а я останусь с тобой!

– Нет, ты должен обязательно провести его обратно, как хорошему проводнику и полагается. Лично мне не удалось запомнить здесь каждый угол и каждый поворот, но уж как-нибудь потом да разберусь, не страшно. Кроме того, побег состоится не прямо сейчас, а, может быть, даже и не сегодня. Пока я и сам не могу этого наверняка сказать. Так что идите со спокойной совестью, друзья мои. Только освежитесь-ка лучше в фонтане на дорожку, и давайте немного посидим.

Слегка успокоенный таким объяснением, мальчик всласть напился из фонтана, а следом за ним – и юноша. Последовал их примеру и Аэрис. Передохнув в тени ближайшего дерева, они отправились в путь, хотя Максимилиан то и дело оборачивался, опасаясь, что Друид начнет все-таки что-нибудь делать, но тот лишь шутливо отмахивался рукой. Когда они скрылись наконец за поворотом, он постоял еще некоторое время напротив тюрьмы, изучая ее теперь намного внимательнее и серьезнее, будто оценивал возможные шансы и допустимые подходы, после чего, не обращаясь ни к кому конкретно, довольно и вполголоса произнес:

– Хм… А ведь, и впрямь, было бы любопытно!

Леди Катрина, вот уже почти два месяца, сидела одна в высокой и красивой башне губернаторского сада, любезно предоставленной ей Клайвом Морганом для лучшей и надежной защиты. Предупредив об опасности, что грозит ей, если она покинет свое убежище, губернатор назвал несколько имен, хорошо знакомых девушке по частым визитам тех молодых наследников и богатых повес, что были «насмерть сражены ее красотой и добродетелью» и «не видели большего счастья в жизни, чем право назвать ее законной женой и привезти в свой собственный дом». Но этим словам Катрина никогда не верила и даже вся внутренне содрогалась, улавливая во взглядах женихов какой-то особенный блеск и тот ненасытный страстный огонек, что загорался в их глазах каждый раз, как только они оказывались рядом, имея возможность бесстыдно и откровенно разглядывать ее, любоваться ею, но не прикоснуться и получить желаемое. В отличие от них, Катрина была бедна и всегда хорошо знала и помнила об этом. Не имея ни защитника, ни брата, что могли бы уберечь ее от посягательств этих людей, девушка страдала и мучилась всей душой не столько за себя, сколько за своего отца, бывшего человеком слишком добрым, чувствительным и мягким и любившего Катрину до беспамятства. И, если одному из этих женихов удалось бы все-таки завладеть ею и даже похитить, сердце его не выдержало бы, либо он безрассудно и в одиночку бросился бы спасать ее и погиб.

Мысль эта была для нее невыносима так же, как и мысль о предполагаемой женитьбе. Женитьбе против воли, женитьбе на человеке, которого она не любит и вряд ли сумеет полюбить. Это касалось не только тех, чьими именами не уставал пугать Катрину чрезмерно заботливый и внимательный губернатор, но, в не меньшей степени, и его самого. Человека, хотя и порядочного и относившегося к ней всегда с уважением, но неприятного и даже ненавистного девушке по причинам, и до сих пор ею до конца не осознанным. Заглядывая в свою душу, Катрина не находила там ничего, что сумело бы изменить это стойкое, хотя и тягостное для нее отторжение.

Ее не убеждали даже слова отца, чьим щедрым покровителем и неизменным благодетелем Клайв Морган являлся еще в годы их общей, но такой разной по всем признакам молодости, когда простодушному и не имевшему ни капли гордости барону Октавиану, учитывая все его положение, а также и репутацию его легкомысленного и непутевого брата, было лишь в радость иметь столь благородного заступника и влиятельного друга, безнаказанно им помыкавшего. Тем не менее, барон продолжал горячо убеждать свою дочь, что губернатор Морган – идеальная партия для всякой, что желает быть осчастливленной до конца своих дней, живя в совершенном достатке и не зная никаких забот. Но, видя, что душа ее и сердце не расположены к губернатору, отец никогда всерьез не настаивал, да и попросту не умел делать этого, уже с самого ее детства не чая души в своей скромной и жалостливой девочке, никогда не знавшей ни материнской заботы, ни ласки по жестокой воле судьбы.

Слыша про отсутствие всех этих неведомых и всегда выставлявшихся в дурном свете житейских и повседневных «забот», Катрина думала, что именно их-то она, возможно, и желает, желает более всего остального, потому что именно они-то и составляют подлинное человеческое счастье, потому что она хочет по-настоящему жить, а не быть избавленной и убереженной от жизни. Да, она и по-прежнему была свободна, имея возможность идти туда, куда ей только заблагорассудится, но повсюду за ней следовали тени, приставленные к девушке губернатором Морганом «исключительно из соображений безопасности». Поэтому все чаще Катрина не покидала пределов сада, занимавшего, правда, территорию размером с небольшой замок, сада действительно прекрасного и благоустроенного, и служившего ей большим утешением.