– Вот видите, как все просто. – Аэрис выбрался наружу и уселся на самом краю. – Прощу прощения, что мне пришлось испачкать и помять вашу постель, миледи. Как видите, я постарался принять все возможные меры предосторожности, но, увы… За сегодняшний день я собрал на себе столько дорожной пыли, что мне не мешало бы искупаться в реке.

Сердце у Катрины все еще колотилось, но она вновь обрела уверенность, глядя на то, как деловито и тщательно оттряхивает и заправляет ее постель Друид, и не сумела сдержать усмешки.

– Да будет вам известно, госпожа, что вашему покорному слуге знакома и должность постельничего, каковую справлял он при одном безумном и ужасно капризном гномьем короле, имея вполне простительную неосторожность попасться к нему ненадолго в плен, – торжественно провозгласил Аэрис и поклонился своей собеседнице.

После этого разговор их снова вернулся к побегу, и, желая знать в связи с этим как можно больше деталей, Друид без устали расспрашивал узницу о распорядке ее дня, о том, когда и сколько раз приходит к ней служанка, часто ли навещает Катрину сам губернатор, всегда ли вокруг такое количество стражи и о множестве других вещей. С готовностью отвечая на любые, даже самые странные его вопросы, девушка испытывала к Аэрису уже полное и сознательное доверие. Она даже с радостью подчинялась его ясным и ласковым указаниям, снова усевшись за стол, чтобы написать письмо, – к тому, скорой встрече и воссоединению с которым она верила теперь и умом, и сердцем. Спрятав ее душистое и изящное послание у себя в плаще, гость начал прощаться.

– Как мне одновременно и хочется и не хочется отпускать вас, – со светлой грустью в голосе и в глазах тихо произнесла Катрина. – Но я знаю, что так надо.

– Не знаю, завтра ли или через несколько дней, но мы очень скоро увидимся вновь, моя добрая леди, ни на минуту не забывайте об этом. Я постараюсь передать вам весточку через вашего отца, но будьте готовы бежать отсюда в любой, даже самый неподходящий момент.

Девушка кивнула и озабоченно взглянула на окно.

– Но вы сможете?..

– О, об этом не беспокойтесь. – Друид широко и спокойно улыбнулся. – Кажется, это то, для чего я на этот свет и рожден.

Расставшись возле тюрьмы с Аэрисом, Максимилиан и Эдмунд еще долго строили догадки о том, как именно можно вызволить Лоренса из столь тщательно охраняемого и совершенно неприступного, на первый взгляд, тюремного здания, и каждое их предположение было одно немыслимее другого. Так или иначе, несмотря на жару, оба они были чрезвычайно оживлены и за время оставшегося пути волей-неволей сдружились. Максимилиан даже решил, что Эдмунд не такой уж мрачный и безнадежный зануда, юноша же, в свою очередь, перестал считать того наивным и глуповатым ребенком, которого и нечего воспринимать всерьез. Добравшись наконец до поляны у ручья, они обнаружили, что Сорша и большая часть шайки ушли – в таверну, как тут же сообщила мальчикам Эстрильда, сидевшая с немногими оставшимися разбойниками. В их числе был и Амонтильядо, неподвижно стоявший на середине поляны и созерцавший одно из деревьев. Спустившись обратно с холма, Максимилиан и Эдмунд направились к ближайшей таверне – к той самой, возле которой юноша налетел сегодня на пьяницу, из-за чего и оглядывался теперь с опаской по сторонам, не желая повторения встречи.

Небольшое, но шумное заведение, находившееся неподалеку от лавки Эббота, стояло распахнутое навстречу посетителям, настолько же зловонное, насколько и заветное. Тошнотворное кисло-сладкое удушье мгновенно ударяло в голову каждому, кто переступал порог этой довольно просторной, хотя и грубовато сколоченной обители праздности и веселья, что ничуть не мешало привыкнуть и сродниться с ним, пробыв здесь пятнадцать или двадцать минут и обретя все то, чего настоящий мудрец ищет в уединении и размышлении, в то время как человек обычный – в дружеской компании, в застольных песнях, в хороших или сальных шутках, в обществе красивых или доступных женщин, на дне пивной кружки или толстого винного бочонка. Все это и юноша, и мальчик ощутили сразу же, стоило им только оказаться под сводами этого «храма» и сделать пробный и мучительный вдох. Хозяин таверны, приметивший их тут же взглядом всеведущего и бывалого простофили, лишь неопределенно покачал головой, то ли осуждая падение нравов, то ли признавая их явную неизбежность.

На Максимилиана и Эдмунда уже показывали пальцами и начинали посмеиваться над их ростом, готовясь отпустить шутку и побольнее, и похлеще насчет чего-нибудь еще, но тут сидевшая неподалеку Сорша поманила их рукой и сделала знак хозяину. Тот утвердительно кивнул и слегка поклонился, вернувшись к собственным делам. Шайка лучницы расположилась за узким и длинным столом, притулившимся под самой лестницей, что вела на второй этаж в комнаты для отдыха и «прочих развлечений, что угодны и желательны гостям». Сидя спиной к ступенькам и лицом ко всем, кто находился в помещении, Сорша явно чувствовала себя королевой, приковывавшей всеобщее внимание, и улыбалась своей обычной сладенькой улыбкой, обещавшей вожделенному взгляду одновременно все и ничего конкретного.

Неизменно хладнокровный и самодовольный Рутгер расположился рядом с ней. Полулежавший чуть дальше Рогир с любопытством поглядывал на Ральфа, демонстрировавшего какой-то дамочке свои короткие клинки и размахивавшего и подбрасывавшего их так, что та вскрикивала и повизгивала от изумления, граничившего с неподдельным ужасом. Напротив них устроились толстяк Пит и вихрастый разбойник, ожидавшие поступления пива, за которым давно уже отправили Слинта. На коленях у толстяка пристроилась Кэт, не перестававшая хлопать его по огромному пузу и называть при этом «моим сладким и грязным поросеночком», на что у того никак не получалось рассердиться. Плечистый же здоровяк Арчибальд, восседавший на столе у противоположной стены со своей обычной простодушной ухмылкой, позволял ощупывать себя и свои мускулы всем любопытным красоткам, казавшимся поначалу смущенными, но распалявшимся от первых же попыток и все больше приходившим в неистовство. Уильям сидел в одиночестве за столом Сорши, изредка поглядывая по сторонам. Остальные члены шайки расположились кто где и явно контролировали теперь все помещение, хотя и казались довольно расслабленными, да и были уже заметно навеселе.

– Проходите же, гости дорогие, – приветствовала их лучница. – Мы вас уже прямо заждались!

Сразу же помрачневший Эдмунд сел напротив нее. Максимилиан нерешительно взглянул на лютниста и, получив утвердительный кивок, направился к дальней скамье.

– Вижу, ты сошелся с нашим менестрелем, – продолжала Сорша, растягивая слова необычайно томно и нежно. – Как тебя зовут, кстати?

– Максимилиан.

– В самом деле?

Переглянувшиеся между собой близнецы дружно и одобрительно хмыкнули.

– Имя для настоящего рыцаря, – серьезно сказал Рутгер. – Хочешь стать им?

– Мо… может быть, – ответил, запнувшись, мальчик, потерявшийся от сурового взгляда.

– О таких вещах нужно говорить уверенно. Я знал, что стану владеть мечом, когда мне не было еще и пяти. Всю жизнь этому и учился. Да и тебе уже пора, если вообще хочешь быть воином.

– Да ему ж лет десять, наверное. И ты смотри, какой мелкий! На побегушках разве что будет. Можешь в оруженосцы его взять! – хохоча, выпалил Пит, явно скучавший без увесистой кружки.

– Тебя, пивная бочка, и мне не проткнуть, – настолько ты жирная и набитая дерьмом скотина. Но я с радостью позволю моему новому ученику отрабатывать на тебе удары мечом.

Толстяк глуповато ухмыльнулся и сразу же затих.

– Ты опоздал, – громко произнес Уильям. – Парень будет моим оруженосцем. Он уже обещал мне.

– Это правда, – быстро добавил Максимилиан.

Капитан холодно взглянул на лютниста.

– Что ж, валяй, – неохотно бросил он, утратив к мальчику интерес.

– А вот и наше пенистое и светлое!

Пит принял три кружки от появившегося у стола Слинта, тут же отозвавшего в сторону Соршу и довольно долго ей что-то говорившего. Наконец казначей вернулся и уселся за стол, оттолкнув от себя обиженную Лили и с усмешкой подмигнув юноше. Эдмунда пробрал озноб. Кроме того, ему было невыносимо душно и мерзко от всей этой обстановки, от этого смрадного и кислого запаха, от голосившего и упивавшегося кругом жалкого отребья, хотя, в не меньшей степени, – и от собственного малодушия, от всей скованности и неловкости, от столь ощутимого и близкого ее присутствия, такого желанного и кошмарного, необычайно сладкого и горького разом. Она пила и смеялась вместе со всеми, но чувствовалось, что душа ее далека от них, что есть в глубине ее нечто такое, чего им никогда не увидеть и ни за что не понять и куда проникает мысленным взором лишь он один, больше угадывая и желая, чем признавая правду, слишком загадочную и непостижимую для опьяненного любовью рассудка.