— Что-то случилось? — Спросил я догадавшись.

— Много что. Об этом я и хотел поговорить, Витя, — Степаныч опустился на табурет, где сидела Марина. — Ну, начну с хорошего.

— Давай лучше сразу с плохого, — проговорил я.

Степаныч засопел.

— Ты участник уголовного дела. Ну, связанного со смертью этого Минаева. Пока твой статус там неясный. У следаков будут к тебе вопросы, как только очухаешься.

— Этого следовало ожидать, — сказал я равнодушно. — Я только защищал жизнь и здоровье. Свое и своих близких. Так, им и скажу. На суде тоже, если будет надо. Свидетели есть.

— Ну… Ну это ладно, — Степаныч махнул рукой. — Есть у нас и другие проблемы.

— М-м-м?

— Кондратенко уволили с поста директора масложиркомбината. С ним и Агарков ушел. Сейчас там рулит тот жлоб американский. Как там его звали?

— Нойзман, — холодно сказал я.

— Вот-вот. Он. И Масложиркомбинат собирается расторгнуть договор с Обороной. Пока об этом идут разговоры. Смены еще дежурят на складе. Но на самом комбинате никого из наших уже нету.

Сукин сын… Понятно, чего хочет этот Нойзман. Он пытается надавить на меня через Оборону. В конце концов, комбинат — это главный источник прибыли предприятия сейчас. Именно с тех денег, что мы получаем от него, оплачиваются налоги и зарплаты. С них мы можем развивать предприятие.

— Почему расторгают? Какие к этому основания? — Спросил я. — Что-то приходило? Может, деловое письмо с комбината?

— Приходило, — покивал Степаныч. — Но подробностей я не знаю. Это тебе к Шнепперсону. Там какая-то юридическая лабуда. Однако из того, что я понял, они выставили нам неисполнимые условия. Договор хотят изменить. А нам так невыгодно совсем. Ну и, короче, если мы на них не пойдем — они разорвут его.

— Сроки в письме какие-то есть? Я должен сам его посмотреть.

— Есть. Две недели. Оно пришло дня четыре назад.

— Скоро меня выпишут, тогда гляну.

— Хорошо, Витя, — Степаныч кивнул. — Но это еще не все.

— Слушаю, — вздохнул я, и этот вздох отозвался болью пониже грудины.

— Объявилась женушка этого покойного Брагина. Собственница конторы нашей.

— Ну?

— Хочет повысить арендную плату. Причем сильно. Так что, если согласимся — половину охранников придется сократить. А тогда нам просто не хватит людей, чтобы исполнять договор комбината даже на текущих условиях. А если откажем ей, Брагина грозится расторгнуть нашу аренду.

— А ей-то что в голову ударило? — Нахмурил я брови. — Мы ей достаточно платим. Там целой семье хватит, а она одна.

— Ну, — кивнул Степаныч. — Приперлась к нам вся нервная как на иголках. Ну и устроила скандал. Я ее еле унял.

— Интересно… — Задумался я.

Что у нее могло случиться? Несколько месяцев женщина была довольна, и тут на тебе? Да еще и в момент, когда у нас трудности с масложиркомбинатом. Одно к одному, прям.

— Очень. Я пытался с ней говорить, — продолжал Степаныч. — Но она ниче не объясняет. Мол, поднимаю аренду, и все тут. Не нравится — валите. Я вот что думаю. Она подождала, пока мы все это дело приведем в божеский вид, а когда главный ремонт, считай, закончили, окуклилась. Поняла, что больше заработать может.

— Вряд ли она способна додуматься до такого сама, — начал я. — Я говорил с Брагиной. Это забитая, одинокая женщина. Она слишком бриться жизни, чтобы пойти на такое по своей воле. Мне надо с ней поговорить.

— Угу. Тоже дала нам сроку. Но уже пять или семь дней. Я не помню. Пришла к нам с деловым письмом. Какой-то юрист, видать, ей писал. Ну, на этом с плохими новостями все.

— Ну и хорошо, — кивнул я. — А какие были хорошие?

— Ну… — Степаныч замялся. — Что, ремонт почти закончили. Уже работаем на полный день. Радиооборудование закупили для диспетчерской. Дверь нам под оружейную комнату изготавливают. Женя заказал пирамиду и стеллажи под патроны. Обмерщики приедут на следующей неделе.

— Нас так просто не возьмешь, да? — Улыбнулся я.

— Угу. Оборона живучая как… как ты.

Мы со Степанычем сдержанно засмеялись.

Внезапно вспомнил я, что говорил мне Нойзман в прошлый раз. Вспомнил его слова о том, что я хочу сделать мир лучше для своих близких. Далеко не с каждым я делился этой своей мыслью. Только близкие мои знали такую мою мысль. Знали и разделяли. А он, через такое мое стремление, пытался на меня надавить. Да только кто ему мог подсунуть такой ключик ко мне? Первой мыслью было, что это кто-то из… моих. От нее мне стало больно на душе. Казалось, даже заживающая рана заныла с новой силой.

— Степаныч? — Вдруг спросил я.

— М-м-м?

Я поджал губы. Задумался, а стоит ли говорить сейчас о своих мерзких, неприятных подозрениях? Все же, решил, что пока не буду.

— Ладно, ничего, — покачал я головой.

— Точно? — Степаныч нахмурил брови и посмотрел на меня с беспокойством во взгляде.

— Точно.

— Ну… ну ладно… — Он глянул на свои наручные часы «Луч», которые надевал на особые случаи еще с советских времен. — Ладно. Пойду я. Да и время у меня заканчивается. Скоро медсестра придет ругаться. Завтра мы заедем. Привезем тебе чего-нибудь съестного.

Следующие несколько дней я провел в раздумьях над тем, что сказал мне Степаныч. Меня часто приделывали мысли о том, что кто-то из моих сотрудничает с Нойзманом, однако, я быстро осознал, что больше накручиваю себя, чем эффективно размышляю об этом. Тогда я решил выбросить подобное из головы, и не тратить на это время. Существовали и другие, более важные вопросы.

Вечером третьего дня, с того момента, как я пришел в себя, в палату вошла медсестра.

— Виктор Летов, — начала она. — К вам посетитель.

— Я никого не жду, — ответил я, отложив томик Тихого Дона, который передал мне по моей просьбе, Степаныч. — И, разве у вас бывают посещения по вечерам?

— Ой, — медсестра, полная женщина лет сорока, махнула рукой. — Мне сказано, пустить. А дальше сами тут разбирайтесь.

Женщина тут же убежала, оставив открытой дверь. Спустя мгновение в палату вошел Нойзман.

— Ну здравствуйте, Летов, — улыбнулся он. — Как ваше здоровье?