Стоявшие рядом люди переговаривались на каком-то непонятном наречии и, видимо что-то решив, толкнули меня в спину и повели в направлении кораблей. Я оглянулся и ледяной ужас медленно вполз мне под кожу десятками ядовитых змей – вся площадь была завалена обгорелыми трупами, некоторые тела были без следов ожогов, но лежали в невероятно скрученных позах, словно люди умирали в невыносимой агонии. У наших солдат их новые панцири схлопнулись между собой, вогнулись вовнутрь, раздавив грудную клетку. Когда-то красивейший, постоянно чистый камень площади теперь был покрыт копотью и бурыми лужами крови.

Меня, постоянно и бесцеремонно подталкивая, подвели к пирсу где стояли несколько человек в подпоясанных широкими ремнями черных длинных халатах. Накинутые на голову бесформенные капюшоны скрывали лица иноземцев. Стоя посреди царящих вокруг смерти и ужаса, они, не замечая ничего невероятного или страшного вокруг, деловито переговаривались между собой. Люди в плащах одновременно повернулись и с любопытством принялись разглядывать меня с ног до головы. Оказалось, капюшоны скрывали не морды зверей, как мне почудилось в воображении, а обычные человеческие лица. Они подошли ко мне и, оживленно переговариваясь, начали ходить вокруг меня, время от времени прицокивая языками. Самый старший из них по возрасту, морщинистый и безволосый, что-то приказал стоящим позади меня воинам и ткнул мне в грудь высохшим старческим пальцем. Воины подошли, парой быстрых движений сняли с меня панцирь и показали нагрудник людям в черном. Один из них провел ладонью по внутренней стороне железа, посмотрел на меня и бросил короткую фразу остальным.

– Как догадался снять их? – спросил он меня жестким голосом.

– А вот так вот! – я лишь пожал плечами и напустил равнодушие на лицо. – Только идиот не догадается, что эти пластины созданы вовсе не для защиты, а для тайного умысла!

– Я смотрю идиотов полная площадь собралась! – долетела до моего уха шутка кого-то из странных людей в балахонах, а остальные громко и весело зашлись смехом.

Страх душил меня и ужас перекатывался по венам, но только все эти эмоции пересилило упрямое желание не показывать этим поганцам творившееся у меня в душе.

Люди в халатах стали оживлено переговариваться между собой плавно жестикулируя руками. Они снова расхохотались и ко мне обратился тот же человек.

– Раз ты умудрился выжить, то послужишь зверьком для опытов, во славу империи, конечно, – сказал он не скрывая сарказма, чем вызвал новую волну хохота у своих товарищей, и похлопал меня по плечу, – наш добрый Люциус вычитал недавно новое заклятье, вот мы на тебе его и испытаем. Ты ведь не возражаешь?

Я плюнул ему под ноги и, как мне показалось, гордо вскинул голову вверх. Но на мой плевок и высоко задранный нос внимания никто не обратил. Надо было плюнуть в чью-нибудь колдовскую рожу, но я побоялся промахнуться и стать еще более смешным.

Тем временем приблизился этот самый Люциус, лицо которого мне не удалось разглядеть из-за его сильно надвинутого капюшона и заливавшей мои глаза крови из рассеченного лба. Он походил вокруг меня, словно приценивался к жеребцу на рынке и отошел к солдатам. Солдаты засуетились. Четверо бросились бегом к кораблю, а остальные стали пиками растаскивать трупы к краю пирса и спихивать их в море.

Вскоре был расчищен квадрат шагов на двадцать во все стороны. Меня вытолкали на эту площадку и поставили по ее центру. Напротив меня водрузили огромный, высотой почти в половину человеческого роста, деревянный сундук из черного блестящего дерева с широкими медными полосами. В руках Люциус держал белый посох с круглым золотым навершием. Колдун стал ходить вокруг меня и водить кончиком посоха по каменным плитам площади, словно что-то писал на них. Минут через пять колдовского действа, он отошел от меня на десяток шагов и стал произносить нечто похожее на заклинание сначала шепотом, но постепенно повышая тон голоса. Еще двое в капюшонах медленно и с благоговением открыли крышку сундука и опустили вниз его переднюю панель. В распахнутом сундуке оказался серебристый куб с отшлифованными до блеска поверхностями. Один из подошедших к ящику, снял с откинутой крышки нечто похожее на выкрашенную в черное дощечку, потыкал в нее пальцами и приложил её плоскость к дальней от меня грани серебристого куба.

Люциус перешел на пронзительный тонкий крик и вокруг меня стали происходить странные вещи – на граните проявились мертвенно светящиеся грязно-зеленым цветом то ли рисунки, то ли письмена. Куб вспыхнул изнутри и его грани ожили, превращаясь из прямых линий в волнообразные. Перед глазами поплыло, воздух потемнел, покрылся зыбкой рябью и прямо передо мной принял вид воронки – сначала просто черной, дымчатой, а потом эта чернота стала самым настоящим мраком и самой непроницаемой тьмой без единой искорки света.

Меня словно порезало тончайшими острыми лезвиями на мелкие кусочки размером с песчинку и постепенно, по каждой этой песчиночке, стало затягивать в пропасть воронки. Боли не было, но меня объял такой ужас, что лучше бы уж я подвергся пытке каленым железом или растягиванием на дыбе, чем переживать подобное. Скручивало и выкручивало где-то внутри, словно мелко накрошили не только мое тело, а самую душу. Меня понесло по некой трубе, которая, как мне показалось, возможно из-за пережитого кошмара, состояла из плотно сплетенных тел, но не людей или животных, а бесформенных сущностей исторгавших из себя ненависть, вражду и исполинскую злобу. Совершенная беспомощность породила волны острого отчаяния, накрывшие меня целиком.

Что я мог поделать? Я мечущаяся щепка между глубиной бушующего океана и бесконечной темнотой разверзшихся небес!

– Помощи прошу! – то ли завопил я сам, то ли это кричала моя отделившаяся от тела мысль, отбросив всякую гордость. – Помоги мне!

Я даже не понимал куда и к кому взывал о помощи. В памяти стали всплывать слова, что шептал мне Артос, называвший их молитвой. Как же там? Ну же, вспоминай!

Я орал сам на себя в попытке вернуть расплескавшееся по всей темной вселенной сознание. И полились слова… сначала медленно, словно преодолевая плотную преграду, а потом все быстрее и увереннее:

– Отче наш, сущий на небе, да святится имя твоё… да придет царствие твоё… да будет воля Твоя и на земле, как на небе! Хлеб наш насущный дай нам на сей день и прости нам долг наш, как и мы прощаем должникам нашим и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого! Ибо Твоя есть сила и слава во веки!

Я стал повторять эти слова непрерывно. Вокруг меня стало светлеть, тихонечко, но неумолимо и явственно, темные пятна стали отрываться от прозрачных стен тоннеля, по которому я мчался, и их места заменял свет. Вскоре не осталось ни единого темного следа и я уже выкрикивал слова молитвы с радостной надеждой, а не со страхом и ужасом.

– Куда бы теперь меня не вынесло – это будет хорошо и правильно, – думал я с восторгом, – это будет по доброй воле!

Сознание мое потерялось в лабиринте света, после чего полета я больше не чувствовал. Все пропало вокруг меня, время и место перестали существовать. Бушующее море света, словно подчиняясь руке своего владыки, стало успокаиваться. Водовороты вокруг стали утихомириваться и меня стремительно и мягко подхватило течение светлой и мощной энергии.

Как долго продолжался полет по световым волнам? Сознание подсказки не давало. Спиной я почувствовал, что лежу на чем-то твердом и, к моей неописуемой радости, неподвижном.

Я провел ладонью по лицу – ощущение было такое, словно на него наложили слой ваты. Прохладный, чистый воздух все больше наполнял грудь целебными ручейками, выгонявшими из тела сухость и внутренний жар. Я напряг и тут же распустил разом все мышцы – вроде все в порядке, ни боли, ни особой слабости не ощутил.

"Жив!" – промелькнула в голове радостная мысль.

Медленно, с ожиданием очередных неприятностей, я открыл глаза. Солнце сияло высоко в голубом небе, слегка омраченным низко ползущими мелкими, редкими серыми облачками, похожими на неухоженных овец из стада нерадивого пастуха.