– Твой отец соблюдал правила, – медленно и чеканно произнес Артос, – каждый день, всю свою жизнь – одни и те же правила.

Я подошел к аккуратно разложенной на столе одежде и, пока натягивал форменные брюки и тонкую хлопковую рубаху, с еще большим раздражением возразил Артосу:

– Какие еще правила? Мой отец разве не был свободным человеком? Кто мог ему диктовать какие-то правила? Даже на войне он руководил своим собственным отрядом и подчинялся лишь приказам нашего Императора. Разве не так?

– И, тем не менее, у твоего отца были правила которые он принял сам, добровольно. Или ты перестал мне верить? – Артос пружинисто поднялся с табурета. – Завершай с одеждой, а я спущусь вниз и принесу перекусить для тебя.

– Только для меня?! – негромко воскликнул я, плюхнувшись на кровать и натягивая сапог, – А как же ты?

– Что я? – промолвил старик, открывая дверь, – я все сделал и уже ко всему готов. А ты еще нет, – сказал он после недолгой паузы и на мгновенье повернул голову в мою сторону. Мне даже показалось, что в его глазах блеснула влага.

Дверь закрылась и послышалось глухое бумканье грубых подошв по ступеням.

"Конечно показалось! Разве такой воин может проронить хоть слезинку?" – ворочалось в моей голове пока я пыхтя боролся с узкими голенищами. Закончив это нелегкое дело, я встал и прошел к окну. Красного цвета снаружи значительно прибавилось и за стеклом чернота с неторопливой легкостью уступало место всем оттенкам серого. Вроде бы и ночи уже нет, но и утро не торопится.

"А может его просто не видно из-за нагромождения этих камней, называемых домами?" – вдруг медленным облаком проплыло в голове.

"Ого, любезный, да вы философом становитесь!" – ответил я своим собственным мыслям.

Мотнув головой, вытряхивая из нее вдруг набежавшие из ниоткуда меланхоличные размышления, надел лежавший на столе кожаный поддоспешник и стал затягивать его шнурами на боку. Не смотря на мои протесты, доспехи Артос хранил у себя в каморке, расположенной стена в стену с моей комнатой. Там же он их чистил и приводил в порядок.

Наконец, скрипнула дверь и в комнату боком ввалился Артос с огромным подносом в руках. В ноздри, не спрашивая разрешения, ударил аппетитнейший запах только что приготовленных на хорошо промасленной сковороде утиных ножек, усыпанных специями, и вареного картофеля, сдобренного почти свежей зеленью. Все это богатство, вместе с кувшином разбавленного водой вина, Артос взгромоздил на уже очищенный от одежды стол. Я сглотнул слюну и схватил табурет и застыл по стойке смирно, чтоб тут же, как только Артос закончит с расстановкой тарелок, присесть к столу и начать набивать желудок, уже завывавший от проснувшегося голода.

– Ты пока ешь, а я за доспехами, – сказал Артос, наливая в мою кружку почти до самого края прозрачную светло-рубиновую жидкость.

Я, мыча сквозь набитый рот, покивал и застучал потемневшей от старости серебряной ложкой по неглубокой, широкой тарелке с картофелем, держа жирную утиную ножку в другой руке и откусывая от нее большие сочные куски. Довольно быстро опустошив тарелки, я откинулся от стола, отер полотенцем жирные потеки с лица и рук, и стал медленно попивать из кружки чуть терпкий напиток. Сытым взглядом прошелся по тесным стенам комнатушки. Едва тронутые штукатуркой скругленные по углам бока строительных камней теперь стали не такими уж сырыми и мрачными, как иногда мне казались. Глаза остановились на уже заправленной кровати.

"И как он все успевает", – подумал я уже тысячный раз за свою короткую жизнь и камнем замер увидев поверх одеяла небольшой свиток.

Я поднялся с табурета и крадучись подошел к кровати, чуть помедлил оглядываясь, словно вор, и протянул руку к свитку. Он оказался плотным и увесистым. Колебался я не долго и развернул серую от времени, но очень чистую бумагу, словно свиток изначально хранился бережно и с любовью. Буквы складывались вроде бы в знакомые слова, но они были написаны задолго до моего рождения, возможно так могли выражаться мои деды или даже прадеды.

"Есть два пути: один – жизни, другой – смерти, и велико различие между этими двумя путями.

Путь жизни таков: во-первых, ты возлюбишь Бога, создавшего тебя. Во-вторых, возлюбишь ближнего, как самого себя. И всего того, чего не желаешь, чтобы случилось с тобой, не делай другому.

Смысл учения, заключенного в этих словах, таков: благословляйте проклинающих вас, молитесь за врагов ваших и за гонящих вас. Ибо какое благоволение вы оказываете, если любящих вас любите? Не делают ли того же и язычники? Вы же любите ненавидящих вас – и не будете иметь врагов.

Воздерживайся от плотских и мирских похотей. Если кто ударит тебя в правую щеку, обрати к нему и другую, и будешь совершенным…"

– Чушь какая! – громко воскликнул я оторопев от прочитанного.

Я протер рукавом возле глаз, будто бы это могло изменить прочитанное, и пробежался по тексту еще раз более внимательно, уверяя самого себя, что я просто не отошел еще от сна, из-за чего у меня перед глазами все буквы поменялись местами.

В этот момент дверь в комнату широко распахнулась и Артос вошел с моим доспехом. Его взгляд скользнул по кровати и сразу перескочил на свиток в моих руках.

– Артос, откуда взялась эта философская чушь в моей комнате! – грозно потряс я в воздухе свитком, – это ведь ты подкинул?

– Да, я, – спокойно ответил старик и подойдя к кровати аккуратно положил на нее железо, что было в его рука, а после стал с медлительной аккуратностью раскладывать половинки кирасы, шлем, наручи и поножи.

– Объясни, что за вселенская несуразность здесь написана? Это что за дурак смог додуматься любить врагов? Да еще и учить кого-то подобной дури? А это предложение подставить другую щеку под удар? Да он просто сумасшедший, этот твой писатель! Ты же сам учил меня убивать врагов мечом и копьем. Ты учил меня метать дротики и пользоваться пращей и арбалетом. Разве не для убийства предназначены эти умения? – с каждым словом своего длинного монолога я внутренне возгорался и ярился как разнузданный конь.

– Я разве убивать тебя учил? – бесстрастно ответил вопросом Артос не оборачиваясь в мою сторону и по-прежнему склоняясь над моими доспехами, – я всего лишь учил тебя пользоваться оружием, но убивать – нет, никогда такого не было.

– Но признайся, что в этом свитке ерунда полная написана? Какой блаженный это мог сочинить? И, главное, для кого это все изложено? – сказал я уже на тон ниже.

Признаться, в этот момент я более всего недоумевал от возникшего как молния вопроса – от чего этот свиток вызвал во мне такую ярость? Ни смех, ни снисхождение, ни какая-либо присущая мне реакция от прочтения чего-то непонятного, а именно ярость!

Спина старого воина медленно разогнулась, и он обернулся ко мне.

– А это и есть правила твоего отца, – с легкой усмешкой сказал он, – ты ведь не прочитал до конца?

– Нет… – прошептал я пораженный этой новостью пришедшей от Артоса и медленно опустился на табурет, – не может этого быть.

Артос не торопясь подошел ко мне и легко провел шершавой мозолистой рукой по моей коротко стриженной макушке.

– Твой отец, Дион, никогда не расставался с этим свитком, и велел мне передать его тебе тогда, когда, по-моему мнению, наступит время. Так было и так есть!

Он подошел к столу и сгреб на поднос грязную посуду, поставив подсвечник на освободившееся место, и двинулся с подносом к двери. Отворив ее, он обернулся ко мне с явной тревогой в глазах.

– Времени мало, но еще немного осталось, а потому не растрать его даром! Читай, мой мальчик, читай.

Я поднял голову и взглянул на человека так давно и хорошо знакомого с детства.

– Но, Артос… – тихо промолвил я, и все мои возражения застряли в горле, – ты… ты точно поел?

Он широко улыбнулся. В родных зеленых глазах мелькнуло такое тепло, что можно было бы согреть весь этот промозгший за ночь город. Артос кивнул головой и вышел. Я теребил в руках свиток, боясь снова развернуть его и узнать еще какую-нибудь страшную тайну которая принесет мне разочарование по отношении к тому, кого я боготворил всю свою жизнь. Но руки по собственной воле развернули свиток и глаза побежали по буквам: