– Это очень тяжело, но все же возможно. По пути смерти конечно идти легче и даже может показаться, что веселее, но это именно путь к погибели и смерти окончательной.

– Ты можешь мне про него рассказать? Прости, я не успел все прочитать.

Артос пару раз провел ладонью по бороде, опустив взгляд и, словно читая возникающие перед ним прямо из воздуха строчки видимой лишь ему книги, начал говорить так твердо и убежденно, будто каждым предложением заколачивал гвоздь:

– Путь смерти таков: он лукав и преисполнен проклятия. Здесь убийства, прелюбодеяния, похоти, разврат, воровство, идолослужение, колдовство, чародейство, разбои, лжесвидетельства, лицемерие, двойственность, коварство, надменность, подлость, самодовольство, жадность, сквернословие, зависть, дерзость, высокомерие, хвастовство, отсутствие страха Божия, – тут он сделал паузу, приподнял голову и продолжил уже не так яростно, – по этому пути идут гонители людей благих, ненавистники истины, любители лжи, не ведающие воздаяния праведности, не прилепляющиеся ни к благу, ни к праведному суду, бодрствующие не ради добра, но ради зла. Далекие от кротости и терпения, они любят суету, гоняются за материальным воздаянием, не сострадают нищему, не трудятся за утружденного и не ведают Создателя своего. По этому пути идут детоубийцы, растлители творения Божьего, отворачивающиеся от нуждающегося, притеснители угнетенного, защитники богатых и беззаконные судьи бедных, они суть закоренелые грешники. Берегитесь всех таковых!

Пока он пересказывал мне это, я вдруг представил самого себя в роли носителя всех этих человеческих пороков и содрогнулся от омерзения.

Нет-нет, я не такой! И возможно ли таким отвратительным существам жить на этом прекрасном белом свете?! Разве я убивал? Нет. Воровал? Нет. Колдовал когда-нибудь? Нет конечно! Хотя… ходили мы к гадалке какой-то смеха ради, но это точно не считается. Сквернословил? А у какого мужчины не вылетит крепкое словцо время от времени, да при определенных обстоятельствах? Я не исключение, я же мужчина. Может жадничал? Ну, может чуть-чуть, совсем незаметно даже для себя. Завидовал? Вот уж точно нет! Кому завидовать?! Я лучший в академии из всех выпускников, уж если и завидовать кому-то, то мне.

Гордо выпрямившись в седле и воткнув свободную от поводьев руку в бок, я посматривал свысока на серые стены домов, узкие окна с распахнутыми ставнями и шляпы прохожих, семенивших по давно не умытой дождиком мостовой.

– Артос, что это за страх такой, Божий? – спросил я слегка спустившись с воображаемого пьедестала.

– Это единственный страх который должен сопутствовать жизни человека, – проговорил он, посматривая по сторонам, словно воин на сторожевой башне, – это сознательная боязнь нарушить заповеди Божии.

– Заповеди?

– Да. Про некоторые и самые главные ты уже прочитал.

– А что такое молитва?

– Однажды мне ответили на такой вопрос словами одного мудрого человека, – Артос вознес глаза вверх, будто выискивая нужные слова не только в своей памяти, но и на чистом от облаков голубом небе, и очень тихо произнес, – молитва – это ума и сердца к Богу возношение, это славословие и благодарение Богу, и испрашивание у Него потребных благ, душевных и телесных.

– А ты молитвы знаешь?

– Конечно, – хмыкнул Артос разглаживая сверху вниз усы и бороду, – могу одну и тебе рассказать, но только по большому секрету.

Он поманил меня пальцем и мне пришлось сильно склониться к нему сидя в седле и подставить ухо. Он шептал мне тихо и таинственно, требуя полного напряжения моего слуха, произнеся незнакомое мне слово "аминь", он как бы невзначай плавно поднес собранную из пальцев щепотку ко лбу, потом опустил руку почти к поясу, поднял щепотку к правому плечу и затем к левому. Он покрутил головой, явно проверяя не подслушал ли кто нас и не подсмотрел ли кто его жеста.

– Это что-то вроде магии? – удивленно спросил я, припоминая о запрете в старом свитке на колдовство и волшбу.

– Нет. Ничего общего с этим нечестивым занятием. Только учти – то, что я тебе рассказал, сейчас, в последний десяток лет, в империи негласно преследуется.

Тут я сам со страхом и подозрением стал вращать головой по сторонам, стараясь заглянуть даже себе за спину. Я ссутулился, словно став ниже ростом, и пожалел, что у меня нет шляпы с широкими полями, или хорошего капюшона, что скрывает половину лица от посторонних взглядов.

– Это запрещено Имперскими законами? – спросил я шепотом и голос мой чуть дрогнул как плохо настроенная струна.

– Не то чтоб явно запрещено, но почему-то все исповедующие прилюдно истинную веру неожиданно пропадают, а куда и каким образом – никому из простых смертных не известно, – так же осторожным шепотом промолвил Артос, – так что, Дион, будь осторожен, и если будешь когда молитву творить, то делай это тихо и лучше при закрытых дверях.

Кровь прилила к голове, руки стало мелко потряхивать, а седло страшно заскрипело от моего ерзания. Стремительно и хаотично побежали мысли о моей жизни, отце и матери. В голове из множества мелкий и, казалось бы, незначительных деталей сама собой сложилась на краткое мгновение четкая картина о трагедии моей семьи, гибели родителей и моей судьбе. Казалось, еще чуть-чуть и я все пойму четко и ясно, но при этой мысли картина тут же рассыпалась, словно разбитое зеркальце.

– Дион, приехали! – горным обвалом прогрохотало у меня в ушах.

Я очнулся и почувствовал как мне тяжело дышать и пальцы моей руки буквально свело на передней луке седла, будто они вросли в медную окантовку. Я тряхнул головой чтоб разогнать туман поплывший в глазах, спрыгнул с коня совершенно не видя земли и болезненный удар пятками о камни мостовой все же привел меня в нормальные чувства.

– Дион, ты чего-то сам не свой. Ну-ну, успокойся, все будет хорошо, – придержал моего коня за повод уже стоящий на земле Артос.

Я огляделся. Мы находились у трактира, стоящего, как и говорил Артос, в двух шагах от Портовой площади. Наших коней подхватил трактирный служка – парень лет четырнадцати с взлохмаченными светло-русыми волосами и помятым от недосыпа лицом, к которому крепко прилипло несколько соломинок. Он отвел жеребцов куда-то за угол ворча себе под нос что-то о несправедливости и людской жадности.

– Не беспокойся, о конях хорошо позаботятся, – проговорил Артос, – пойдем, посмотрим что на площади происходит. Кто ж этих гостей заморских знает – может уже прибывают, а может до вечера нам стоять в ожидании придется.

Площадь открылась перед нами во всю ширь внезапно, словно ловкая хозяйка одним резким движением застелила огромный стол свежей скатертью.

Здесь была когда-то обычная, хоть и очень большая, торговая пристань. Потом, когда государство стало богатым и мощным, пристань и торговые склады были перенесены дальше на восток от города, а на их месте возвели один из символов мощи Империи. Землю застелили дорогими видами гранита, четыре широченных пирса, выложенные белым нешлифованным мрамором, врезались на триста шагов в морскую гладь Тихого моря. Каждый пирс в конце был украшен высоченным маяком с круглой сигнальной площадкой на самой его вершине.

Выбеленные фасады домов, выходящих на площадь, были выполнены в великолепном, полном строгого шика, стиле – трехэтажные, с высокими двускатными крышами красной меди, и округлыми окнами с цветными витражами. Одинаковые по размеру и форме лепные балконы поддерживали снизу реалистично выполненные животные и мифические древние гиганты.

Площадь колоссально огромна! Однажды здесь проводился парад в честь свадебного союза ныне здравствующего, но уже слегка постаревшего императора Витольда V со старшей дочерью гранда Сига, Доротеей. Это был первый брак нашего Императора. Последующие три были организованы гораздо менее торжественно и помпезно…

Так вот! На том параде приняло участие тридцать тысяч воинов со всех концов империи, а это без малого почти половина всех войск, и все армейские колонны спокойно уместились на площади, оставив еще много свободного места для гражданских.