Так выглядит будущее.

Ксе перегнулся через Женя, не выпуская его, и взял нож. Теперь тот показался ему необыкновенно красивым, рукоять уютно легла в ладони, им хотелось поиграть, и мысль, что нож можно будет всё время носить при себе, обрадовала и показалась приятной.

— Жень, — тихонько спросил Ксе, — что мне делать?

И улыбнулся.

Боли не было. Только щекочущее покалывание, будто в поликлинике на электростимуляции, и Ксе нервно дёргал бровью, разглядывая металлический орнамент на крестовине ножа.

— Ну ничего же страшного, — полуиспуганно повторил Жень, пялясь на каплю крови под остриём. — Это не больно, вообще не больно. Только сразу надо… ты давай — раз, и всё.

— Жутко, — признался Ксе. — В сердце же.

Жень вскинул лихорадочно блестевшие глаза.

Ксе по-прежнему сидел на полу; он снял свитер, расстегнул рубашку и чувствовал себя романтическим героем, собирающимся заколоться во славу чего-нибудь. Ещё как позавидовать можно было жрицам старшей красоты, которым для инициации хватало взгляда в зеркало, или жрецам удачи, которые бросали монету. Меньше повезло жрецам бога власти — они пробивали остриём ритуального жезла кисть правой руки. Впрочем, младшая красота требовала секса за деньги с первым встречным (любого пола), а посвящённые великого божества наживы и вовсе глотали ложку расплавленного золота, так что жаловаться Ксе было не на что.

Жреческая инициация в культе войны выглядела как нож в сердце.

— Это не больно, — повторил Жень, напряжённо уставившись на нож. Потом его осенило, и он предложил: — Ну, хочешь, я сам его загоню? А ты глаза закрой.

Ксе выдохнул.

— Давай.

Он ощутил только толчок, и — мгновением позже — касание ладони божонка, когда тот упёрся рукой в грудь своего адепта, вытаскивая нож обратно.

— Ну и всё, — сказал бог. — Ну и всё.

— Как зуб под заморозкой выдернуть, — глубокомысленно сказал Ксе и усмехнулся.

Он боялся, что стихия исчезнет, и он окажется сирым в пустыне, наедине с исчезающе малыми силами Женя, но Матьземля с Неботцом оставались на месте, они обнимали мир, как сближённые ладони, и текли мимо, спокойные, лишённые мыслей. Их высшее равнодушие как ничто другое было знакомо Ксе, полному адепту бога войны, и не могло ни шокировать его, ни опечалить. «Пусть, — подумал он, удивляясь собственному спокойствию. — Пусть…» Потом пришла мысль: ведь самое главное — остаться контактёром. Эта жизнь не последняя. У него ещё будет возможность выбрать, вернуться, а если повезёт, и силы после смерти возрастут, так бывает… может, когда-нибудь он скажет «коллега» профессору Сергиевскому.

Жрец открыл глаза.

— Ксе, — сказал божонок, лучась от счастья. — Ксе.

— Получилось? — усмехнулся тот, прекрасно зная ответ.

— Ещё как!

— И чего?

— «Чего», — передразнил Жень, сияя. — «Чего»! А то сам не видишь.

Ксе видел. Что-то подобное, должно быть, он видел бы, если бы люди могли видеть радиоволны. Обоюдоострая «антенна» в тонком мире слабо светилась, по клинку пробегали искры, и отовсюду тянулись к ней медлительные светлые облака. На них каким-то образом отпечатывалась память о месте рождения; Ксе не мог её прочитать, но был уверен, что сможет, когда накопит немного опыта. Уже сейчас, в первые минуты после инициации, он видел, насколько долгий путь проделали те или иные мысли, прежде чем попасть к нему. При взгляде на некоторые жрец ощутил смутное удивление, и Жень объяснил:

— Тут где-то воинская часть. То есть не рядом, может, за сто километров, может, за двести. Стрельбы, всё такое. А жреца там нету, конечно, нафиг он там нужен. Даже кумира нету, одни звёзды на воротах. Вот оттуда мыслью и потекло. Ой-й… — и Жень растянулся на перепачканном ковре, раскинул руки, потёрся спиной о ворс, жмурясь, точно большой золотистый котёнок. — Ой, кайф какой…

Ксе улыбался.

— Вот блин! — сказал он весело. — Вечно я всё в последний момент решаю. Придётся теперь опять в Москву пилить, вузовские учебники теологии покупать…

— Зачем? — деловым тоном отозвался Жень. — Я тебе как бог скажу — в них такая фигня написана!

Дни наступали и уходили, складываясь в выводки-недели; стали сквозными лиственные леса, и поблекшая зелень травы в ноябре уже не радовала глаз. Выпал и растаял первый снег. За всё это время Ксе лишь несколько раз ездил домой по тем или иным делам; большую часть времени он проводил с Женем, в родовом доме Менгры или его же офисе-резиденции под Волоколамском. Только что закончив учиться, он снова оказался в начале пути, и теперь постигал жреческую науку, антропогенный раздел теологии, на практике. «А высшего образования-то у меня нет», — печально говорил он, и божонок бодро ответствовал: «Зато у тебя есть я!» По части практических знаний, откровенно говоря, куда больше пользы было от советов Менгры, несмотря на некоторые различия в структуре тонкого плана двух вероятностных миров. Ксе испытывал крайнюю неловкость оттого, что приходится отрывать жреца-князя от дел или мешать редкому его отдыху, но Менгра только добродушно смеялся, махая рукой.

Ансэндар приходил и уходил — неизвестно куда. Верховный жрец не спрашивал, и уж тем более не спрашивал Ксе. Бесцеремонности хватило только у Женя, и ему Анса ответил «гуляю», — очень мягко, но таким тоном, что даже подросток стушевался и смолк.

Постепенно Ксе понял, что Менгра-Ргета связывают с его богом отнюдь не настолько доверительные и безоблачные отношения, как могло показаться. Некоторое время Ансэндар провёл с Женем, доучивая мальчишку тому, что не успел преподать отец. Жил он эти дни в доме Эннеради. Ксе видел, насколько любят его стфари. Новоявленного адепта это ничуть не удивляло — Анса и как человек-то был крайне обаятелен, а к богу надежды невозможно не питать добрых чувств. Ксе не понимал, что означают странные взгляды его верховного жреца; день на третий Ансэндар начал вздрагивать и опускать глаза перед Менгрой, а после и вовсе стал избегать его. Менгра молчал. Ксе против воли задумывался, что таится в прошлом у этих двоих, и на ум сразу приходила история Женя и объяснения Деда Арьи — о наркотиках и человеческой крови… Не верилось, что Менгра способен на что-то подобное. Ксе искал объяснения и не находил.

— Ксе, — сказал Жень. — Ксе, а поехали в райцентр.

— Зачем? — поморщился Ксе. — Нарвёмся ещё…

— Не нарвёмся, — по обыкновению уверенно заявил божонок. — Там храма нет.

— Как это нет? — удивился жрец. — Тут же такие бои шли, самые места для твоих храмов…

— Тут кумиры стоят, — ответил Жень. — Их ещё раньше поставили, просто как памятники, вот храмов и не стали потом много тыкать, и так сеть плотная. А при кумирах жрецов нет. Так что не дрейфь. Ну и в хозяйственный тоже зайдём, баба Эня просила, ей чего-то там надо.

— А тебе-то чего надо? — с интересом спросил Ксе.

Жень прищурил левый глаз, глядя в сторону с видом мужественным и умудрённым.

— Мне сначала выше крыши было, — глубокомысленно сказал он. — Ну, того, что мыслями притекало. А теперь я уже привык, и даже не привык, а так… мне это теперь как слону дробина. Я хочу попробовать сеть взять, по-нормальному. По-нормальному, вообще-то, я всю страну возьму когда-нибудь.

— Это понятно, — сказал Ксе. — Но… ты хочешь начать контролировать часть своего культа, так? Это же заметят! Любой вменяемый жрец заметит.

— Вот поэтому я и говорю — ни в какой храм не пойдём, а пойдём к кумиру.

Когда Женю что-то втемяшивалось в башку, спорить с ним было можно, но недолго и безрезультатно.

Поэтому теперь Ксе шёл по кривой улочке, стараясь угадать ногой в те места, где под грязью всё ещё оставался асфальт. Дни укорачивались, и этот уже направился к вечеру, небо постепенно темнело, все оттенки омрачались следом за ним. Хлюпало под ногами; стояла пристойная ноябрьская погода, обещавшая скорые заморозки, снег и декабрь. Дома в этих местах стояли в три и пять этажей, кирпичные, старые, выщербленная и обветренная кладка стен издалека имела ровный, какой-то бархатистый цвет. Настроены здания были плохо, а вернее, вовсе никак не настроены. Ксе думал, что до самого сноса, скорее всего, никто не станет приводить их к гармонии с Матьземлёй.