Классная ждала их, довольно скалясь: выпускники уже нанесли ей подарков. Ксе сам перед собой оправдался тем, что в его ситуации было уж точно не до подарков классной, но чувствовал себя неловко, пряча от неё цветы. «Отдам под конец, — решил он. — Масловой что-то не видно…» Сидеть за изрисованной шаткой партой было весело; с минуту Ксе изучал настольное творчество молодых поколений, и взгляд поднял, только услышав, как восхищённо присвистнул Кабан.

— Светка! — заорал беспардонный Боря. — Да ты как с обложки!

Маслова улыбнулась с лёгкой иронией: с её стажем работы моделью комплимент звучал глупо.

Она действительно была необыкновенно красива — и знала об этом, и умело подчёркивала красоту. Ксе сглотнул: кажется, его даже спустя десять лет одолевала робость. Мужчину, вошедшего следом за Масловой, Ксе не разглядывал, и узнал только тогда, когда бывший сосед по парте уселся на своё место.

— Ого! — сказал он добродушно. — Какие люди!

В школьные времена их часто принимали за братьев. Двое белобрысых за одной партой, два узкогрудых и тихих троечника, у них даже имена были похожи — Лёша и Лёня: одинаково бесцветные имена под стать обладателям. К старшим классам шевелюра у Лёши потемнела, и похожими они быть перестали, но дружили по-прежнему, хотя вялой была их дружба и кончилась вместе со школой.

Ксе пожал протянутую руку.

— Я думал, меньше народа соберётся, — сказал он. — Все занятые.

— Да я тоже удивляюсь, — Широков огляделся. — Ты глянь, Маслова… и Сонька Липецкая… а ты с работы?

— Не-а, — пожал плечами Ксе, оглядывая класс. — Я три через три работаю…

— А где, если не секрет?

— Стройфирма, — уклончиво ответил Ксе: он не любил распространяться о своём шаманстве.

После того, как решили не ждать отставших, пришло ещё пятеро; каждого встречали хохотом и аплодисментами. Эльвире Петровне пришлось утихомиривать класс почти как в былые времена — она стучала по столу журналом и перекрикивала великовозрастных бузил профессиональным учительским воплем, от которого у Ксе закладывало уши.

Классная, как оказалось, составила программу вечера: она вообще была спец по составлению разнообразных программ, методичек и руководств, её труды печатались и вот-вот должны были принести ей звание заслуженной учительницы. Первый пункт программы назывался «Знакомство сквозь года» и хуже него Ксе ничего вообразить не мог, разве что бег в мешках. Всё, что ему нравилось рассказывать о себе и своих достижениях, умещалось в ритуальную фразу «меня зовут Ксе, я шаман», и эту фразу ему совсем не хотелось произносить перед одноклассниками.

Широков рядом с ним тоже скривился, и Ксе обрадовался родственной душе; остальные, похоже, ощущали прилив энтузиазма и рвались вперёд.

Слушать их оказалось неожиданно интересно — как продолжения читанных давным-давно книг. Шумный Кабанов стал помощником депутата, бледный математический гений Горюшенко затих в сисадминах, Маслова работала дизайнером, Леваков — автослесарем, вторая красавица класса Сонька Липецкая сидела дома с детьми. На пьедестал был вознесён открывший собственное дело Колян. Наслушавшись их, Ксе удачно обошёлся упоминанием строительства и не стал уточнять специальность. Никто и не спрашивал: каждого больше волновало, как представиться самому.

— Лёнечка, — по-крокодильи улыбнулась Эльвира; на лице её так и читалось «уж мне-то можно быть фамильярной», — а ты? Расскажи нам о себе, пожалуйста.

Широков вздрогнул так, как будто былые троечные времена вернулись и его вызывали к доске.

— Нам же интере-есно… — тянула классная.

Ксе глянул на него ободряюще — точь-в-точь как в былую пору.

Лёня обречённо вздохнул.

— Я учусь. Второе высшее получаю, — скромно сказал он.

— Вот как? — искренне удивилась классная; симпатии в её улыбке было немного — неприятно обнаруживать, что твои пророчества не сбылись. По её оценке, Лёне вообще не светил институт, не говоря уже о втором. — А в какой области, если не секрет?

Тот посопел. И произнёс — как прошёл по лезвию, осторожно, напряжённо следя, чтобы не звучало хвастовством:

— Медицина тонкого тела.

Следующие три минуты Ксе с удовольствием наблюдал один из интереснейших социальных процессов: в классе происходила переоценка ценностей. Широков сидел как на иголках, все взгляды были устремлены на него — взгляды завистливые, восторженные и корыстные. Он покидал школу прыщавым тихоней, и при встрече его не заметили, как не замечали тогда; а теперь статус его взлетел до небес, и каждый выискивал в памяти зацепку, чтобы подобраться к бывшему неудачнику ближе, наладить с ним отношения.

Колян враз утратил статус альфа-самца и хозяина жизни местного значения: беднягу аж перекосило. Лицо классной стало льстиво-угодливым. Липецкая вспыхнула робкой надеждой — должно быть, у кого-то в семье была кармическая проблема, и Сонька сама думала о терапии…

Широков вымученно улыбался.

— Что же, Лёнечка, — наконец, нежно зажурчала Эльвира, — это очень, очень достойная и нужная профессия! — Её улыбка сделалась смущённо-лукавой. — Надеюсь, мы сможем рассчитывать на скидку? На консультацию?

— Я… в самом деле, Эльвира Петровна, — смешался Широков, — я только на третьем курсе… ещё учиться и учиться, даже при лицензии не факт, что самому работать позволят…

На него смотрели — как кричали; даже Ксе, просто сидевшему рядом, тяжело и неловко становилось от этого крика, и он сочувствовал Лёньке, который сглупил, не додумался скрыть гордую контактёрскую профессию. Из всего класса более-менее равнодушными оставались только Ксе и Светка Маслова.

Продолжение «Знакомства сквозь года» оказалось скомканным: после Широкова мало кому и чем удалось бы похвастать. Кабанов и Серый извлекли на свет упаковку пластиковых стаканчиков, несколько бутылок шампанского возле учительского стола оказались предназначенными к распитию. Трое или четверо приятелей решили уйти и откланивались, извиняясь, что им уже пора. Оставшиеся вышли в холл со стаканчиками в руках; это напоминало пародию на светский раут — среди грязных окон и облупленных стен.

Ксе вытянул на свет мобильник: «Ty kak tam?:)» значилось в СМС. «Poryadok», — ответил он и огляделся, ища глазами Лёньку. За Женя Ксе, наконец, беспокоиться перестал. Голос разума смолк, уступив интуиции, которая получила вещественные доказательства своей правоты.

Московский Государственный институт тонкого тела.

Шаман ещё не знал, куда вела подаренная ему нить: то ли Широков способен предложить помощь, то ли — что вероятней — помочь могут в институте. В чём помощи предстояло выразиться, Ксе и вообразить не пытался. В МГИТТ владычествовала теория, а шаман занимался чисто прикладной деятельностью и даже научную терминологию понимал через слово.

Его это не смущало. Злосчастного Лёньку готовы на коленях умолять люди, — но никогда и ни о чём его не попросит громадная вечная Матьземля.

«Ёлки-палки», — Широков стоял, опёршись о подоконник, и разглядывал жёлтое шампанское на дне стакана. Вид у него был крайне неприветливый, приближаться к карматерапевту опасались. Подошёл только простой как репа, нечувствительный к непроизнесенному Головин, но лишь хлопнул Лёню по плечу и выразил восхищение тем, насколько тот реальный пацан.

«Ёлки ж зелёные, — вздохнул студент, — кто меня за язык тянул? Пойду уже, что ли…»

— Эй, Лёнь.

Он вскинул отработанный уже хмурый взор, но бывший сосед по парте смотрел открыто и серьёзно, без заискиваний и просьб. Широков невольно выпрямился, чувствуя смутное облегчение.

— Меня зовут Ксе, — тихо сказал Смирнов и второй раз за день протянул ему руку. — Я шаман.

Мгновение Широков молчал. Смешливая радость была — надо же, сколько лет за одной партой сидели два контактёра и не распознали друг дружку; и была добрая зависть — оттого, что шаман оказался умнее и не стал рассказывать о себе всё. Ксе понял это и улыбнулся.