Я не стал говорить, что на всякий случай я взял с собой смазку для замков и кой-какой инструмент, любезно принесённый Эммой.

Консьержка встала, сняла очки, оправила платье по бокам, потом опять надела очки, но говорить не смогла – язык к нёбу пристал. Я понимаю – момент исторический! Я терпеливо ждал, когда тётенька догадается, что для вскрытия квартиры пусть даже доверенным лицом необходимо присутствие какого-то официального лица. В это время я вынул бабушкин документ, квитанции и ключ и повертел всем этим перед глазами тётеньки.

Та надолго замерла, потом покрутилась, как будто искала что-то. Наконец, она открыла рот:

– Вы… это… давайте это… нет… надо, чтобы… я позвоню в…

«Ну давай уже! Я же жду!» – думал я, перебирая бумажки.

В итоге консьержка позвонила в жандармерию. Мне пришлось ждать приезда представителей правоохранительных органов. Я представлял себе, что приедут жандармы из фильмов про Сан-Тропе, то есть люди в такой светло-бежевой форме и в фуражках, как у Луи де Фюнеса. Да что уж там, я ждал самого Луи де Фюнеса.

Довольно быстро прибывшие жандармы – их было двое – лишь отдалённо напоминали жандармов из Сан-Тропе. Форма у них была тёмно-синяя с голубыми рубашками. Пожалуй, фуражки с чёрным высоким околышем, которые, как я потом узнал, называются кепи – ха-ха! – напоминали весёлых киношных «мух». Я читал когда-то, что жандармов во Франции называют мухами.

Дождался! Оказалось, что квартира, в которую я так стремился, находится на третьем этаже. Лифт сегодня по стечению обстоятельств не работал, но я этого не заметил, взлетев на третий этаж первым. Жандармы, однако, не остановились, а продолжали подниматься. Один из них, подняв палец вверх, напомнил: третий!

Ах, да! В Европе первый этаж вовсе не этаж, то есть наш четвёртый минус один – французский третий.

Потом началась ожидаемая возня с замком. Ключ, так нежно хранимый Соланж в тайном месте, не понадобился вовсе. Неужели за семьдесят два года дверь в эту квартиру никто не открывал?

Сим-сим, откройся! Та-дам! Меня пропустили первым. Я первым и чихнул! Потом чихнул жандарм, тут же – другой. Несколько минут все вошедшие яростно чихали, причём чох разобрал такой, что я думал, у меня через нос все внутренности вылетят. Потом начали по очереди кашлять, брызгая слюной. Я выбежал на лестничную клетку, за мной через мгновение вывалились жандармы, чертыхаясь и отряхиваясь. Один смачно плюнул.

Да уж, про инструменты для вскрытия двери я подумал, а к борьбе с семидесятилетней пылью не приготовился.

– Нужна вода! – сделал я вывод и изобразил рукой опрыскиватель, сопровождая действие звучным «пых-пых».

«Мухи», недолго думая, полетели по этажу звонить соседям и объяснять, что нам нужен опрыскиватель, а лучше два. Жандарм, который помоложе, переговорив со старшим, побежал вниз, а тот, что постарше, собирал оборудование для борьбы с пылью. Нашлись внушительный распылитель и обычный пульверизатор для цветов, кроме того, пожилой француз из соседней квартиры принёс ведро с водой.

Пока блюститель порядка возился с приготовлениями, я посматривал внутрь квартиры через открытую дверь. Первое, что бросилось в глаза, – это огромное окно почти от потолка до самого пола, много света и клубы пыли на свету.

Минут через пятнадцать прибежал молодой жандарм с медицинскими масками, мне тоже дал одну. Вооружившись водяными приборами, жандармы смело вошли в апартаменты моей бабушки. Я – за ними.

Ребята брызгали вокруг водой, прибивая пыль, а я, как Синдбад Мореход, ворвавшийся в пещеру с сокровищами, бродил туда-сюда, пытаясь закрыть рот и протереть глаза, но и то, и другое оказалось невозможным. То, что я увидел, было похоже на внутренности сказочного дворца, в недрах которого в хрустальном ложе лежит Спящая красавица, объятая столетним сном.

Из холла мы прошли в гостиную с тремя винтажными окнами до пола, в деревянные рамы которых вставлены мелкие квадратные стёкла. Мебель, вся в пыли, стоит себе, как стояла. Напротив окон вдоль стены тянется длинный и высокий сервант из красного дерева, на минуточку – с посудой! Пригляделся: старинный фарфоровый сервиз на дюжину персон, хрустальные вазы и бокалы, мелкие стаканчики, рюмочки, пепельницы и ещё бог знает что. У другой стены квадратное зеркало в широкой деревянной раме на узком комоде, а может, это и не комод вовсе. В углу огромная напольная ваза – сказал бы я: китайская или византийская, но по честноку – не знаю какая. А стулья-то, стулья! Обитые когда-то дорогой тканью, с изогнутыми ножками, со сложным резным узором на спинках. На стенах картины в золочёных рамках, на полу стопками стоят кипы бумаг, а сам пол расписной, что ли – по рыже-коричневому полю в строгой последовательности выложены резные листья, похожие на папоротник.

А вот настоящий клад: стеллаж и длинная этажерка с книгами! Ничего себе, библиотека мне досталась! Мне не терпелось взять в руки хоть одну книгу, но только я тронул пальцем книгу на уровне глаз, с неё полетела пылюка, а она на книгах особенная, у меня заслезились глаза.

Я всё водил взглядом по комнате. Огромный трельяж, комод, столик на гнутых ножках, кресло. В углу рядом со стеллажом стоят старинные часы в высоком деревянном корпусе с резной короной наверху. Протёр циферблат: половина двенадцатого. В далёком тридцать девятом году прошлого века в половине двенадцатого утра или вечера здесь остановилось время.

– Глянь, – слышу, один жандарм из другой комнаты говорит напарнику, – краля какая!

Я вбежал в комнату быстрее напарника. Это была спальня. Бог мой, спальня моей бабушки! Здесь она была молодая, она покинула своё парижское жилище в двадцать три года.

– Где мадмуазель? – спрашиваю я.

– Да вон, внизу. Видно, со стены упала, веревка от времени истлела.

Да, рядом с гардеробом из тёмного дерева наискось примостился женский портрет. Я взял его в руки, повернул как надо и обалдел… Портрет написан маслом, наверняка, выдающимся художником. И, несмотря на почти вековую пыль, я увидел писаную красотку. Вот ты какая, Спящая красавица, – глаз не отвести! Сидит полубоком, в платье с открытыми плечами и полуоткрытой грудью, платье в облипку, каштановые волнистые волосы собраны сзади… Чудесная, почти прозрачная кожа, карие глаза с лукавиной… Это шедевр!

– Это… как же… – начал я вспоминать вслух, – бабушка говорила, что это портрет… Марты де Флориан. Я возьму его с собой.

– Это как бы не полагается, – начал младший жандарм, – надо сначала… это как её…

– Почему не полагается? – встрял второй. – У месье есть документ, всё, что здесь находится, принадлежит мадам Соланж… э-э…

– Божирон, – подсказал я.

– Вот, – продолжил жандарм. – А месье – доверенный, по сути, действующий от её лица.

– Я отвезу этот портрет бабушке, порадую старушку, – радостно подытожил я.

Тем временем местные фараоны закончили обработку пыльных поверхностей, попросили меня подписать бумажку о вскрытии квартиры и удалились, оставив меня посреди утвари начала прошлого века.

– Там ещё кухня, – сообщил мне перед уходом младший жандарм, утирая лицо маской. – Лампочки нужно заменить, отопление и водопровод отключены, газопровода не нашёл. Воду можно подключить. Идите, я покажу где. Но учтите, краны в критическом состоянии, тут можно устроить потоп. Вроде всё.

– А сколько может стоить эта квартира? – успел спросить я.

– Очень дорого, месье, – ответил старший. – Этот дом находится близко к центру. Это очень дорогой район.

– Как мне закрыть дверь?

– Замок сломан, – отрапортовал младший. – Но я оставляю вам навесной. Тут есть петельки. Потом установите новый замок.

Я обвёл глазами спальню. Деревянная кровать с резным изголовьем, постель заправлена, только что побрызганные водой подушки, скорее всего, пойдут на выброс. Два зеркала: одно овальное в рамке на туалетном столике с резными ножками в углу рядом с окном; другое – круглое, на полу, прислонено к стене. Внизу под тумбочкой скамеечка для ног – весь комплект из потемневшего красного дерева. На столике всякая всячина дамская, здесь моя бабушка наводила красоту. У окна чучело страуса, на полу тряпочный Мики-Маус.