– Да-да, азалии, – поспешила ответить Эмма.

Она спросила что-то про погоду в Москве, я стал подробно рассказывать про климатическую разницу между столицами. Она внимательно слушала, изредка всхлипывая.

Эмма поставила вазу с моими азалиями на столик рядом с кроватью. Нашла на постели Соланж носовой платок и утёрла ей слёзы.

– У самой нет сил, – пояснила она. – Ты пока посиди с ней. Скоро придёт Виолет, сиделка. Она все хлопоты возьмёт на себя. Еду готовит Луиза, эта глуховата, как и Соланж. Поэтому привыкай говорить громко.

Она развернулась и исчезла в дверном проёме.

Я несколько забеспокоился. Но тут увидел, что Соланж задремала. Слава богу! Пойду осмотрю дом.

Сразу столько всего свалилось на меня! Бабушка, её дом, её палисадник, её виноградник, люди, которые всё, включая бабушку, обслуживают.

Из всего списка больше всего мне понравился палисадник, который я по первости принял за сад. В нём всего несколько деревьев и кустов, две клумбы с оранжевыми, сиреневыми и красными тюльпанами и очень скромная беседка, заросшая зеленью. Луиза сказала, что это гортензия, просто она ещё не зацвела.

Дом Соланж Божирон это место, в котором можно заблудиться, при том, что метражом он не сильно велик. Всё потому, что в доме два выхода и в каждой комнате по две двери, а гостиной – даже три. В далёкие годы, когда был жив хозяин, мой дедушка, и хозяйка была молода, дом был наверняка большим богатством. Теперь он постарел, каменные стены потемнели, но увитые плющом и ещё каким-то вьюнком, они придают всему жилищу волшебно-уютный вид, а всё здание напоминает сказочный домик из книжек Шарля Перро.

Во время прогулок по деревне я заметил, что тут все дома одинаково старые, почти прижатые друг к другу, они стоят рядком, образуя линию улицы. В центре церквушка из того же потемневшего камня, на колокольне – часы с римскими цифрами. Здесь много зелени и аромат первых цветов, спрятанных за каменными заборами. Кованые фигурные ворота, металлические детали и фонари над входом в дом. Кое-где булыжниковые дорожки, а проезжая часть улицы асфальтирована! Если бы ни эта современная деталь, то вся деревня смотрелась бы как средневековая реликвия. Хочется ходить и вдыхать необыкновенный воздух Шаво-Куркура.

Был я и на винограднике, который может стать моим. Конечно, меня сопровождала Эмма. В деревне она выглядела по-другому: джинсы и голубая футболка, вместо сапог полусапожки без каблуков, исчезли тёмные круги вокруг глаз – я её сразу и не узнал.

– Эмма, – говорю, – ты ли это?

– Под ноги смотри, – указала мне виноградница, – здесь тебе не город.

Она рассказывала мне о том, как растят виноградную лозу, как подвязывать растущие побеги к шпалере, как надо вовремя обрезать густые пучки – у нас они, вроде, пасынками называются.

– Когда делают тихое вино – ну, без пузырьков, или чтоб убрать лишнюю кислотность, никогда не используется сахар для подслащивания. Но в Шампани подслащивают. Что тут скажешь? Это абсолютно нормально. Сахар с небольшим количеством вина, которые добавляют в бутылку перед укупоркой, называют дозажный ликер.

– Никогда не слышал.

– Теперь знай. Большинство шампанских вин производится с применением этого ликера. А если его в вине нет, то на этикетке пишут: dosage zero или брют натуральный.

– Разберусь, – пообещал я и тут же поинтересовался: – А какие сорта винограда идут на приготовление шампанского?

– В основном три сорта: Пино Нуар, Пино Менье и Шардоне. Остальные сорта тоже разрешены. Но шампанское из них не найти. Самого винограда мало.

– А когда начинаются работы на винограднике?

– А в мае и начинаются, – с воодушевлением взялась она рассказывать, углядев мой интерес. – Нужно обработать лозу от вредителей – от филлоксеры.

Эмма – настоящая виноградная царица. Что тут скажешь?

Итак, несколько дней я провёл в доме бабушки Соланж. Однажды вечером она позвала меня к себе, а Виолет попросила выйти.

– Дитя моё, – прохрипела бабушка, – сегодня я должна отдать тебе ключ… от моей столичной квартиры. Подойди к комоду, открой нижний ящик…

Я выполнял указания Соланж, подтверждая свои действия словами: подошёл, открыл…

– …слева… или нет, справа у задней стенки шкатулка. Достань её.

Я достал. Подошёл к кровати и показал шкатулку.

– Она! – почти закричала бабушка. – Дай её мне.

Потом она снова указала мне на комод и велела отыскать в другом ящике книгу. Я отыскал и протянул её бабушке.

Она вытащила из книги сложенный пожелтевший листок, а из шкатулки – круглый двухбородочный ключ – прямо как у Буратино, только не золотой.

– Вот и пришёл срок, – проговорила владелица ключа, – ты должен съездить в Париж и осмотреть квартиру. Там вряд ли что-то сохранилось… Портрет Марты де… Флориан?.. ах, сомневаюсь. Но сама квартира… думаю, сама квартира…

Она захрипела, потом затряслась и разрыдалась. Ну вот опять! Я досадовал, когда Соланж по нескольку раз на дню ни с того, ни с сего начинала рыдать. Луиза на это говорила, что нервная система старушки настолько ослабла, что любая эмоция вызывала у неё такую неадекватную реакцию.

Я присел на край кровати и взял бабушкину руку. Она стала затихать.

– Я обязательно посмотрю квартиру и всё тебе расскажу. И ещё…

Я хотел сказать, что непременно сфотографирую квартиру и покажу ей фотки в планшете, потом решил, что не смогу объяснить, что фотографии будут не бумажные и что такое планшет.

Бабушка Соланж умудрилась заранее оформить на меня доверенность на совершение действий с её имуществом по моему усмотрению – не знаю, как точно называется это документ по-русски. От меня требовалась только подпись в присутствии нотариуса, который пришёл прямо в дом к Соланж Божирон.

– Ты уверена, что это Канадий Будкин? – спросил нотариус, белоголовый старик, чуть ли не ровесник бабушки. – Ты видела его документы?

– Не сомневайся! – твёрдо ответила Соланж. – Я не буду обижать моего мальчика недоверием.

– Документ действителен до ухода из жизни мадам Божирон, – предупредил меня нотариус не моргая и протянул мне только что подписанную доверенность. – Но при вступлении в наследство…

Он не успел досказать предложение до конца, моя бабуля снова расплакалась. Слёз уже не было, были только всхлипы и стон…

На следующий день я самостоятельно поехал в Париж. До Эперне меня довёз Жильбер, всю дорогу развлекавший меня побасенками из деревенской жизни. Я немного нервничал, потому что пустая болтовня сбивала меня и не давала сосредоточиться на осознании ответственности момента.

Сегодня я передвигался, как во сне – в ощущении сгущённого до состояния желе воздуха. Мне хотелось лететь, а выходило медленное плавание.

Часовая поездка на транзитном поезде Страсбург-Париж показалась мне целой вечностью. Несколько станций метро, переход, снова метро, потом поход пешком.

Наконец я на улице Сите д’Антен. Слава богу, дом номер два должен быть в начале улицы. Я подошёл к четырёхэтажному дому с замиранием сердца. В первый момент я даже не рассмотрел, как он выглядит, так я спешил.

Открыл дверь подъезда. Внизу в застекленной каморке сидела консьержка. Довольно полная маленькая женщинка в круглых очках подняла глаза, отложила книжку – надо же, читает!

– Вы к кому? – спрашивает.

«К самому себе!» – хотел сказать я, но понял, что разговор затянется, а я спешил на встречу с бабушкиным прошлым и моим будущим. Надо было сформулировать ответ как можно короче, но максимально внятно. Я постарался:

– Я – доверенное лицо Соланж Божирон, которая выехала из этого дома в тысяча девятьсот тридцать девятом году и больше не возвращалась. Всё это время до сегодняшнего дня она платила за квартиру, у меня есть с собой квитанции. Я должен войти в квартиру по желанию хозяйки. Ключ она мне тоже дала.