«А гулять на пустырь?» – спросил волк.

«С бумагами разберемся, и погуляешь», – ответил Велько.

К походу в казенный дом он подготовился, учитывая прежний опыт дачи взяток. Взятку майор Грачанин давал один раз, в паспортном столе, чтобы не стоять в очередях, и получилось нормально. Может быть, и тут получится – если Камул посодействует свыше.

– Праздник сегодня какой-нибудь есть? – спросил он у кассирши в продуктовом магазине.

– Даже не знаю, – растерянно ответила волчица. – Государственного точно нет. А Зажинки через две недели.

После поисков в подсобном помещении обнаружился отрывной календарь.

– День работников налоговой службы Поларской Рыбной Республики, день образования авиалесоохраны… – зачитал Велько. – Как-то это… О! День сахарного печенья! Дайте мне большую коробку печенья и открытку.

– Открытки на стойке, выбирайте.

Майор Грачанин бегло изучил ассортимент, взял что-то с цветами и кармашком для купюры, и расплатился. Перед тем, как войти в заветный кабинет, он запихнул в картонный кармашек купюру и положил открытку на коробку с печеньем.

Соцработницы ему обрадовались и предложили присесть.

– Съездил? – спросила волчица.

– Да. Мы погуляли. Но там не побегаешь толком, и шелковица водянистая. Мне бы его в гости забрать, пока у меня отпуск. Я сегодня мебель и уборку закажу, через пару дней комната будет готова.

– Вспомнил, откуда ребенок взялся? – подняла бровь та.

– Вроде того, – уклончиво ответил Грачанин и протянул волчице коробку. – Вот. Это вам. К чаю, за беспокойство. Сегодня День сахарного печенья. Надо отметить. Выпишите разрешение, пожалуйста.

Волчица коробку с печеньем взяла, а открытку вернула Велько.

– Нет-нет! Что вы! Это тоже вам!

На третьем перекидывании открытка приоткрылась. Волчица заглянула внутрь и спросила:

– Майор, ты серьезно?

– А что? – обеспокоился Грачанин. – Мало? Я добавлю.

– Что за фамильярность? Какая я тебе подружка? – зарычала волчица и попыталась запихнуть открытку ему за шиворот.

После короткой свары, которую пресекла медведица, выяснилось, что Велько, не глядя, купил открытку с надписью «Подружке на побрякушки».

– Ну, не посмотрел, – вяло оправдывался он, пряча в карман злополучную взятку. – Тут же цветы… и вообще… какая разница? Красивая, позолоченная.

Соцработницы обсудили его умственные способности и сошлись на том, что он вполне мог не обратить внимания на момент зачатия: ну, лежал кто-то там в постели, было приятно, а что от этого дети рождаются – кто бы мог подумать, правда?

Велько терпеливо дождался, пока поток остроумия иссякнет, и спросил:

– Так вы разрешение мне выпишете? Я Нежданчика хочу забрать на пару дней. Или на неделю.

Поездка в супермаркет, возжигание скруток и ужин в кафе оставили двойственное впечатление. Майор Грачанин был вежлив и предупредителен – насколько может быть вежлив и предупредителен волк-спецназовец, без труда запихивающий шакала в багажник. Олеся не сомневалась в том, что Велько знает о возможности любовной связи между шакалицей и волком – была обмолвка, что шолки побеждают в соревнованиях нюхачей. Но, видимо, о такой связи майор знал чисто теоретически, а на себя не примерял – Олеся не почувствовала ни капли заинтересованности. Ни вкрадчивого прикосновения, ни грубоватой попытки ухаживания. Ни намека.

Отчаявшись, она выбрала момент и спросила, есть ли у Велько волчица – а вдруг гостевой брак, не живут вместе, но встречаются раз в месяц, чтобы потешить тело? Майор предположение отверг и удалился, пообещав, что волк погуляет с шакалицей. Шакалица обрадовалась, а Олеся загрустила. Она обдумала и отбросила пяток планов соблазнения Грачанина – один из них включал лепку и жарку пирожков с ливером по ГОСТу – и легла спать, надеясь, что Хлебодарная наставит ее на правильный путь каким-нибудь видением.

Увы и ах, никаких снов – ни вещих, ни обыденно-обрывочных – Олесе не приснилось, и утром, после завтрака, состоящего из чашки кофе с молоком и двух бутербродов с сыром, она решила навести идеальный порядок на участке. Немалую роль в этом сыграла шакалица, которая помнила, что волк хвалил цветы и кусты, и хотела ими снова похвастаться.

Еще в кухне Олесе показалось, что в соседней квартире слышны голоса – долетело из открытого окна в открытое окно. Выйдя в подъезд, она убедилась – да, действительно, приехала тетя Фелиция. Не сама приехала, кто-то из внуков ее привез – машина возле дома стояла. Олеся заглянула в приоткрытую дверь, поздоровалась. Тетя Фелиция, добродушная седая шакалиха, опиравшаяся на трость, очень ей обрадовалась. Обняла, спросила:

– На участок идешь работать? У тебя там такая красота! Обязательно подойду, каждый кустик рассмотрю.

– Вы надолго?

– Нет, Олесенька, сегодня же и уедем. Приехали из-за счетчика, водомер поменять надо, сейчас инспектор придет. Я бы и хотела остаться, но дети не разрешают. Ругаются, говорят: «А вдруг ты опять упадешь, кости переломаешь?»

Олеся сочувственно покачала головой. Тетя Фелиция ей нравилась – никогда не лезла с указаниями, не осуждала бесполезные цветы, занимавшие место, на котором можно было посадить петрушку, укроп, перец и помидоры. Родители и с ней, и с её покойным мужем дружили, и Олеся всегда только добрые слова слышала. К сожалению, в последние годы соседка изрядно сдала, страдала от приступов головокружения, несколько раз падала: в первый раз сломала руку, во второй – ногу, а до третьего дело не дошло – дети забрали ее в Лисогорск, где тетя Фелиция по мере сил присматривала за правнуками, а дети и внуки за ней самой.

Осмотр участка произошел, когда Олеся уже заканчивала работу – обрезала подсохшие листья и стебли на лилейниках, надеясь, что бордовые и оранжевые красавцы еще некоторое время поцветут, радуя яркими пятнами на клумбе. Тетя Фелиция прошлась вдоль забора, похвалила лилии, лилейники и гибискус, выразила надежду, что астры в этом году не пропадут от жары и одарят палисадник осенней пестротой красок. После разговора о цветах беседа плавно соскользнула на вывоз Пахома с дворовой территории – тетю Фелицию уже оповестили о случившемся, наверняка сдобрив факты изрядным довеском домыслов.

– С волком трудновато будет, Олесенька. Им лишь бы добычу загонять, уютом не заманишь. Со своей стаей бегают, к нашей никогда не прибиваются – нет у шакалов охотничьего азарта.

– Это просто знакомство, тетя Феля! Он у меня телефон фирмы по уборке взял, на том дело и кончилось.

– Может, кончилось, а может – вернется, – проговорила тетя Фелиция. – Сейчас другая жизнь, не то, что в старину. Никому и дела нет, кто с кем женихается. Когда я была молодой, за ухажера-волка могли из общины изгнать. Да и из своих выбирать не позволяли: сговорили родители – иди к алтарю. Стерпится-слюбится. Мне-то с мужем повезло, и по сердцу был, и в нору с предвкушением уходили. А кому-то и не счастливилось. Свекры мои жили как кошка с собакой. Ну, свекор-то тяжелый по характеру был, упокой его душу Хлебодарная. Жадный до бесхозного добра. Помню, как он заброшенные огороды вокруг общины хапал, засаживал, и нас с мужем пропалывать заставлял. Пятнадцать огородов! Детей днем уложишь, и с часами на руке бежишь, потому что если не успела – скандал. Когда объявили, что поселение затопят, он заявил, что никуда не поедет. До последнего за дверь цеплялся, мы уже в городе жили, а его МЧС вертолетом вывезло, когда вода все дороги затопила. Нам после общины жизнь в отдельной квартире и работа на хлебозаводе раем казались. Мы с твоей мамой первые начали цветы под окнами сажать. Остальные говорили – блажь, перец надо сажать, и помидоры.

– Бабуля! – крикнул из окна внук тети Фелиции. – Поговори, да поедем. Новый договор на воду я в папку в серванте положил.

– Сейчас! – отозвалась соседка. – Ох, Олесенька, заболтала я тебя. Нам, старикам, только дай волю – сразу былые дни вспоминать начинаем. А сказать-то хотела про нынешние дела. Дети меня уговаривают квартиру продать. Я умом понимаю, что сюда жить никто из родни не переедет – в Лисогорске у всех дома и работа, все пристроены. И мне они вернуться не позволят. А счета каждый месяц приходится оплачивать: за капитальный ремонт, за отопление, за общую воду и свет. Накладно. Сдавать точно не буду – не хочу, чтобы в нашей квартире, где муж все полочки и шкафчики своими руками вешал, кто-то чужой хозяйничал. Но и продавать… не знаю, трудно решиться. Как кусок от сердца оторвать.