‒ Мне нечего тебе ответить на это, Айна.

Она тоже выпила свое вино и сказала:

‒ Ненавижу людей. Как таковых.

Крайм кивнул:

‒ По тебе это видно, кстати.

Мейли засмеялась одна, но тут же оборвалась, извинившись, и неловко прикрыла рот ладошкой.

‒ Видишь, Айна? Даже Мейли согласна со мной.

‒ Крайм, заткнись и налей мне еще немного. Я хочу сегодня заснуть как убитая.

Он усмехнулся и добавил ей вина. Я попробовала совсем немного, больше мне не хотелось. Рух не пьют вино, и его нет в нашей культуре и традициях. Вино даже не делают в наших поселениях. Но зато у нас есть очень легкие фруктовые и ягодные алкогольные напитки. Их я тоже почти не пробовала, а вот Эвон очень любил.

Из всей команды только Юрай и Крайм не успели рассказать, как они попались страже. Теперь настала их очередь.

Юрай играл в уважаемом трактире, когда его освистали несколько человек. Это было так несправедливо, по его словам, и так грубо и унизительно, что он встал, полный обиды, и впервые призвал воздух. Со столов слетели стаканы, салфетки, а с самих обидчиков ‒ головные уборы. Юрай с выдохом признался, что в тот день ему разбили сердце ‒ музыкант расстался с возлюбленной. Он и правда играл не так живо, как обычно, но не настолько, чтобы заслужить такое обращение. С тех пор Юрай ни разу не смог позвать воздух, разве что совсем немного. И камень тоже слушал его «не столь уж хорошо». На этом Юрай закончил и больше не хотел вдаваться в подробности.

‒ Ну а ты, Крайм? ‒ спросила Айна. ‒ Как ты оказался в тюрьме и потом ‒ здесь?

Крайм выдохнул, поднял брови и сделал ироничное лицо.

‒ Эта история заслуживает баллады. Так что слушай внимательно, Юрай, потому что история коротка, но полна драматической несправедливости. Сложишь потом стихи по ней. Я попался на том, что украл у вора и вернул вещь хозяину. И при этом меня все равно осудили за воровство, наказали штрафом и побили в тюрьме. Этот мир сошел с ума. Вот и совершай после этого хорошие дела.

Айна засмеялась.

‒ Ты шутишь?

‒ Нет, я говорю серьезно.

‒ Почему на тебя напали в тюрьме?

‒ Я обыграл сокамерников в карты. Но они решили, что не станут отдавать долг сразу, как выйдут из камеры, и вообще их расстроил проигрыш. Так сильно расстроил, что пришлось пропустить через них успокоительный заряд. Трижды. Они здорово дымились, когда я уходил. Правда, за эти действия я приобрел этот замечательный фингал, на память от стражи тюрьмы Мараканда. И конвойную сдачу сюда, на территорию академии. Но это того стоило.

Когда разговор снова коснулся стихий, я уточнила, знает ли кто-нибудь, почему Лорел задавала всем в самом конце один и тот же вопрос. Крайм сказал, что так лидеры зовущих ищут чувствительных к духу, но они встречаются довольно редко. Я спросила, почему дух для них важен и почему его ищут отдельно от других стихий? Ведь ни про что другое больше не спрашивали. Крайм не знал об этом, но заметил, что тех редких зовущих, у которых обнаруживали дух, сразу забирали из академии. Куда ‒ он не имел понятия. Но потом в академии их уже никто не видел. Больше я не стала ничего спрашивать об этом.

Айна действительно заснула как убитая, едва мы вернулись в комнату. Она сняла обувь, легла на кровать и больше не шелохнулась. Ее дыхание звучало ровно и мерно. Из окна тянуло теплым воздухом, пахнущим травой и древесным цветением. Мейли сидела на кровати и возилась с вещами. Иногда она поднимала на меня взгляд и приветливо улыбалась, но я чувствовала, что сердце ее рвется от тоски. Держалась она почти безупречно. Я ни за что не догадалась бы о ее чувствах, если бы не уловила их. Оставив резцы и кость, я подкрутила лампу, стоявшую на подоконнике, подошла к Мейли, села рядом, положила руку на ее плечо и тихо спросила:

‒ Как ты, Мейли?

Она не ожидала такого обращения. Девушка опустила голову, а затем начала вытирать лицо. Она плакала, легонько вздрагивая. Мейли призналась, что ей страшно, что она скучает по матери и сестрам, по дому, что она не такая сильная, как мы с Айной, хотя очень старается. На это я уточнила, что любое сравнение по силе с Айной будет не в нашу с Мейли пользу. Кроме того, я тоже очень скучала по дому, и мое сердце тоже терзали слова Крайма об испытании на выживание в долине. Мейли тихо сказала, что кто-то из семьи всегда заплетал ей волосы на ночь, а сейчас она вспомнила об этом, и ей стало слишком уж тяжело. Тогда я предложила заплести ей волосы. Мейли удивленно посмотрела на меня и робко согласилась, спросив, уверена ли я в этом, ведь это же такое личное дело.

Когда я начала плести ей небольшую косу из светлых тонких волос, Мейли почти сразу успокоилась. От нее повеяло облегчением и устойчивостью. Похоже, этот небольшой ритуал оказался ее личным якорем. У меня были свои. Она попросила в ответ заплести меня, если я не против. Я согласилась. Но когда девушка развязала все витки маминого плетения, волосы расправились своим привычным объемом и длиной, и у Мейли перехватило дыхание.

‒ Я едва справляюсь с ними! Просто невероятно! Кейра, мне кажется, я целиком в них могу поместиться, в твои волосы!

Я тихо засмеялась, чтобы никого не будить. Стоило только представить себе это. Айна недовольно вздохнула сквозь сон.

Мейли действительно не справилась с волосами и заплела так, как смогла. Но это тоже часть ритуала, так что качество не имело значения. Закончив, она тихо спросила:

‒ Кейра, чем от тебя так приятно пахнет? Аромат просто дурманящий.

‒ Это твердые духи ‒ цветущий миндаль и розовый апельсин. Там еще воск, так что они отдают медом и южным солнцем. Мама делает их сама. Это духи из моего дома.

Мейли была просто очарована. Я показала ей четыре разных горшочка, с разными составами и запахами. Ей очень понравилась липа, она буквально заворожила ее и тоже напоминала о доме. В ее саду росли старые большие липы. Я решила подарить этот горшочек ей. Мейли отпиралась, мотала головой, говорила, что они ценны для меня как память, ведь это вещи из дома. Но я настояла и сказала, что для меня духи ‒ часть моей брони. Если ей чем-то поможет южная липа, мед и воск, я буду рада за нее. Всем нам, оторванным от дома, сейчас было нелегко, всем нужна поддержка.

Мейли была очень благодарна. Она несла глиняный горшочек в ладонях, сложенных лодочкой, будто там находилась священная реликвия вечных. Засыпала она в эту ночь спокойно. А я долго лежала в темноте и смотрела на бледные рисунки лунного света и теней от листвы, танцующие на полу. Татуировки на моих запястьях тускло светились в темноте. Я думала о словах зовущего по имени Шейд, о том, что если хочу жить, должна скрывать восприимчивость к духу, и вспоминала о том, что сказал Крайм ‒ завтра каждого из нас будут проверять на чувствительность к стихиям. Проявится ли дух сам ‒ я не знала. Это тревожило меня, и не давало заснуть.

С самого утра взволнованы и напряжены оказались все. Даже Айна: это выражалось молчаливостью и особой сухостью речи. Я уже немного знала ее. Мейли держалась рядом со мной, от нее часто исходили волны тепла и привязанности, когда она смотрела на меня. Но тревоги и страха было куда больше. Каждый из нас надел на руку белую тканевую полосу. Свою я носила выше локтя.

Просторные каменные залы академии выглядели аскетично: деревянные скамьи, высокие простые окна, настенные крепления для оружия ‒ все здесь говорило о том, что в этом месте прежде обучались бойцы.

Все команды выстроились в большом светлом зале. С одной стороны находился стол с десятью белыми статуями. Я сразу поняла, что это артефакты, потому что никогда не видела такой обработки камня. Это была поразительная ювелирная работа со множеством точных деталей. Белая порода на вид казалась шелковисто-матовой и отливала в тенях сиреневым. Все статуи изображали одно и то же сидящее животное, напоминающее лисицу с тремя хвостами и небольшими рогами на голове, такими тонкими и ветвистыми, какими бы никогда не позволил их сделать обычный камень. Глаза лисиц были широко распахнуты.