‒ Почему?

‒ Потому что если твои работы окажутся на прилавке, я буду присутствовать на ярмарке. А если их попытаются купить за бесценок, я начну убивать. А если я стану это делать, меня посадят в тюрьму. И тогда вы все останетесь без матери.

Я засмеялась. Я смеялась так сильно, что прослезилась. Сначала мама стояла, как туча, уперев руки в талию, затем стала улыбаться, а потом, наконец, присоединилась ко мне и тоже рассмеялась. Когда мы обе успокоились, она обхватила меня сильными руками и прижалась ко мне щекой. От нее пахло выпечкой и сдобным тестом.

‒ Я так люблю тебя, моя красивая взрослая девочка. Только посмотри, какая ты стала. Помнишь, какая ты была нескладная еще пять-восемь лет назад? А потом вдруг из гусеницы превратилась в бабочку. Я не верю, что мое тело произвело на свет такого красивого ребенка.

Я знала эти интонации. И знала, к чему они ведут. Наверное, каждый человек испытывает схожие эмоции, когда его родители начинают говорить особым голосом о подобных вещах.

‒ Мама, прошу, только не начинай.

Но было поздно. Она выпрямилась и улыбнулась, маме нравилось говорить о том, от кого у меня та или иная черта, но я слышала это десятки раз.

‒ Твои глаза цвета листьев у тебя от отца. Из-за глаз я и влюбилась в него!

‒ Да, я помню.

Это просто нужно переждать. Вот и все.

‒ Кожа у тебя ‒ моя. Такая же ровная и качественная.

‒ Да, мама, ‒ монотонно отвечала я.

‒ У женщины должен быть совсем небольшой рост. Твой ‒ как раз таков. Женщина должна быть компактной. Это удобно.

‒ Хорошо. Как скажешь.

‒ Ямочка на подбородке у тебя от бабушки Ширы. За эту ямочку мужчины едва не убивали друг друга, пытаясь завоевать Ширу! Так она ей шла! Как тебе, дорогая!

Я молчала. Маме даже не нужна обратная связь в такие моменты. Но нужны уши.

‒ Носик у тебя тоже мой. У твоего отца он был, как слива. Кстати, это не очень мне в нем нравилось. Хорошо, что тебе не достался его нос! Представляешь, твое загорелое южное личико и слива посередине!

Я снова засмеялась.

‒ Мама, ты неисправима.

Несколько минут она молчала, заканчивая заплетать косу, а затем вдруг сказала:

‒ Кейра, через два дня будет праздник и танцы.

‒ Да, я помню.

‒ Ты пойдешь?

Я отрицательно покачала головой, потому что знала, к чему ведут эти вопросы. Мама бросила на меня осторожный взгляд, отрывая его от работы над косой, и это выглядело примерно так же, как делают, когда высовываются из-за угла.

‒ Кейра, ты же знаешь, что Ошен неравнодушен к тебе?

‒ Мама.

‒ Ты знаешь?

‒ Я знаю.

‒ Его мать просила меня поговорить с тобой.

‒ Ты поговорила. Твоя совесть чиста.

‒ Я, конечно, не намекаю на то, чтобы ты рассмотрела его получше…

‒ Не намекаешь?

‒ Нет, не намекаю.

‒ Вот и отлично.

‒ Но ты подумай об этом.

Я закрыла глаза и затряслась от беззвучного смеха. Когда я посмотрела на маму снова, она уже была серьезна.

‒ Кейра, шутки в сторону. Ты ни разу не танцевала на празднике. Это не обязательно делать для юноши или мужчины, который тебе нравится. Это можно сделать и с другом! Пригласи Макша, просто чтобы весело провести время! Но на танцах женщина показывает себя! Она как бы говорит: смотрите, это я! Вот я какая!

‒ Мама, танцы ‒ последнее, о чем я сейчас думаю, и что меня интересует. Если мы продадим хотя бы что-то из моей резки, мы сможем спасти часть ульев.

Она тяжело вздохнула.

‒ Да, но… Кейра, тебе двадцать лет, и эти годы ‒ лучшие в жизни! Это пик юности. Понимаешь? И я не хочу, чтобы ты упускала его потому, что у нас такая ситуация с деньгами.

Она обошла стул, на котором я сидела, и взяла мою руку.

‒ Пожалуйста, пойди и повеселись на празднике. Пригласи друзей или подруг. Можешь даже не танцевать! Просто весело проведи время. Работа подождет один вечер.

Я накрыла ее руку своей.

‒ Хорошо, мама, я подумаю.

Ответ удовлетворил ее, так что она снова вернулась ко мне за спину и стала затягивать конец косы широкой эластичной лентой.

‒ Время так быстро летит, ‒ задумчиво и мирно сказала мама. ‒ Знаешь, а ведь мне кажется, я совсем недавно была в твоем возрасте и танцевала для твоего отца на празднике. Эта традиция прекрасна! Сколько в ней огня! Самое очаровательное в ней то, что мужчина должен оставаться неподвижен, пока женщина танцует. Лишь его глаза могут говорить. Тогда твой отец и влюбился в меня. Он стоял как истукан, но его взгляд был пламенеющим.

Мы молчали какое-то время, я рассеянно смотрела на парные татуировки на своих запястьях, которые сделала на свое двадцатилетие. Все рух в этом возрасте выбирают рисунки для тела. В оттенках, которые нравятся им. На моих запястьях поверх голубоватых вен теперь располагались в вертикальный ряд луна, солнце и звезда, нарисованные мастером южных рух, сделанные белым пигментом, тускло светящимся в темноте, как лунная поверхность. Такие же три символа располагались на животе, создавая еще один вертикальный ряд. Подарок от мамы. Это стоило немалых денег для нашей семьи.

Пока я росла, отец часто говорил, что поможет мне выбрать татуировки. Он ушел из жизни задолго до их появления. Мама не говорила ни слова, но я понимала, что каждая из нас думает о нем.

Коса была закончена, и мы молча спустились вниз. Мама полностью успокоилась, вернулась к хлебному тесту, снова пачкаясь мукой, и уже приговаривала о том, что непременно что-нибудь придумается, и все будет хорошо.

Я вышла на улицу с беспокойным сердцем: нужно поговорить с Эвоном. Едва я покинула дом, меня поглотили треск цикад, солнце, разбитое кронами деревьев на сотни световых пятен, и дурманящий запах. Запах наших садов.

Цвели розовые апельсины, миндаль и маленькие липы. Все это смешивалось в воздухе с теплом начинающегося лета, с духом скошенной травы и нагретой листвы. Апельсины источали смолянистый сладкий аромат. Под деревьями стояли большие плетеные корзины, полные плодов. Из амбара доносился мерный ритмичный звук пресса: Шивон уже начал давить корки.

Мама делала масло из косточек и корок розовых апельсинов, смешивала его с другими маслами, воском и медом. И это пока единственное, что стабильно продавалось на ярмарках и приносило деньги.

Близнецы играли где-то в саду, гомон их голосов доносился до меня вместе с порывами теплого ветра, а их детские гибкие тела, одетые в светлую одежду рух, мелькали меж низких апельсиновых деревьев. Отец умер в тот год, когда близнецы родились. Они так похожи на него, что не передать словами.

Я нашла Эвона почти в самом конце сада. Он поливал апельсиновые деревья большим ведром, черпая воду из громадного деревянного бака, куда набирал ее с вечера. На новую водокачку денег не было, а старая сломалась. И Эвон трудился не покладая рук, чтобы сохранить сад и возможность делать и продавать масло.

‒ Доброе утро, Кейра.

Эвон вытер тыльной стороной руки лоб и зачерпнул очередное ведро. Он был весь мокрый, так что светлая рубашка без рукавов большими пятнами прилипла к его телу. Из всей семьи он был самым загорелым, потому что очень много работал на солнце. Его юное тело было сильным и крепким именно из-за того, что почти вся физическая работа легла на него.

‒ Доброе утро, Эвон, ‒ я оглядела его. ‒ Ты уже выбился из сил. Давай я закончу?

‒ Ты даже не поднимешь это ведро.

‒ Мне не нужно ведро. Ты знаешь.

Он вылил воду под дерево и бросил на меня мрачный взгляд исподлобья.

‒ Нет. Даже не думай об этом.

‒ Эвон, я старше тебя, но ты ведешь себя так, будто все наоборот. Ты перерабатываешь. И это не кончится ничем хорошим. Так нельзя.

‒ Возраст ‒ это условность.

‒ Ну да.

Пот капал с его лба на землю. Он сел под сухое апельсиновое дерево, которое должен был поливать следующим. Под каждый ствол нужно десять ведер воды. Эвон прижался спиной к дереву, запрокинул голову и закрыл глаза. Он сел отдышаться, и я решила воспользоваться моментом. Оглянулась и, увидев, что в округе никого нет, позвала воду. Я протянула руку к бочке, вытащила из нее небольшую струю и направила на землю под апельсиновое дерево.