‒ Рух не приемлют зовущих в своих рядах! И ты это знаешь, ты должна была отдать ее империи, это твой долг! И если ты не можешь его выполнить, это сделают те, кто может!

‒ Не прикрывайся долгом, лицемер! Мы оба знаем, зачем ты это сделал!

Она оглядела всех, кто стоял рядом с ним и Миртой.

‒ Такое могло случиться с любым из ваших детей, с любым! И скажите мне, каждый из вас, глядя мне в глаза, что он взял и отдал бы своего ребенка солдатам!

Мои руки дрожали, но я велела себе собраться и схватила Эвона за локоть. Он обернулся. Я приподнялась на носках и нагнула к себе его голову, надавливая на затылок, чтобы притянуть к себе.

‒ Кейра, беги!

‒ Нет, поздно. Солдаты уже идут. Слышишь? Они окружили сад.

На фоне ругалась мать и раздавались другие выкрики.

‒ Эвон, слушай меня, слушай. Выполни мою просьбу. Я прошу тебя. Обещай, что выполнишь.

‒ Ты тоже мне обещала, ‒ его голос был бесцветным. Это ударило меня в самое сердце.

‒ Ты все видел сам. И скажи мне, что на моем месте ты не поступил бы так же, думая, что внутри твои братья. И видя, что еще один твой брат бросается в огонь.

Его сердце колотилось как сумасшедшее под моей ладонью, он озирался, разыскивая в темноте солдат. Амуниция уже начала поблескивать среди деревьев, попадая в лунный свет. Я снова притянула Эвона к себе и, поднявшись на носочки еще выше, прошептала ему на ухо свою просьбу. Он отстранился и посмотрел на меня дикими глазами. Его лицо побледнело, как маска, вылепленная из гипса.

‒ Нет, ‒ сказал он.

‒ Сделай это для своей семьи! ‒ почти зарычала я. ‒ Это единственное, о чем я прошу тебя! Не твое желание, Эвон, но мое! Обещай!

Он стоял недвижно. Его глаза были пустыми и рассеянными. Он кивнул.

Когда солдаты вышли из-за темнеющих деревьев, все рух притихли. Темно-красные цвета их одежд напоминали запекшуюся кровь, разбавленную вставками серебристого металла. Неминуемая опасность, которую они излучали, подействовала на всех.

Один из них вышел вперед и спросил:

‒ Кто из вас зовущий?

Я вышла из-за спин братьев и остановилась в нескольких шагах от солдат.

‒ Я, Кейра Шивада, публично признаю свой дар зовущей и готова сдаться добровольно. Именем правителя Кристальной империи я прошу исполнения закона о вознаграждении.

‒ Я, Эвон Шивада, объявляю о сдаче зовущей, ‒ голос брата звучал будто издали, и казалось, ему не принадлежал. Мать смотрела на нас, бледная как луна. Она отрицательно качала головой, ее лицо ничего не выражало, а по щекам бежали слезы.

‒ Нет! ‒ закричала Мирта. ‒ Это мы ее раскрыли! Деньги должны достаться нашей семье!

Девушка застыла, указывая пальцем в нас с Эвоном. И тишина, повисшая в воздухе, словно указала на Мирту пальцем в ответ. Ее глаза забегали, она искала поддержки у своих.

Я оглядела всех рух, повернувшись к ним. Мой голос звучал спокойно и твердо, но сердце обливалось кровью.

‒ Вы сожгли амбар моей семьи, уничтожили большую часть запасов, которые должны были кормить всех нас. Сгорел пресс, которым мы давим масло. Без него моя семья будет голодать. Огонь мог охватить сад и наш дом, а за ним и другие дома. Вы использовали детей как приманку. Загляните себе в душу и спросите себя, что случилось с вами? Что случилось с рух? Спросите себя, вы ‒ люди или животные? Я понимаю, что вы в отчаянии! Но давайте вспомним, кто мы, давайте сплотимся, чтобы выжить! Чтобы сохранить наследие ремесленников, а не превратиться в дикарей, как это случилось с северными рух! Я хочу, чтобы деньги, выплаченные за меня, были отданы моей семье, пошли на восстановление того, что вы разрушили. Я требую этого. Потому что это ‒ справедливо. Глядя мне в глаза, скажите, что это не так. И тогда потребуйте выплату себе, перед лицом богов.

Все молчали, имперские солдаты не вмешивались. Они выполняли указания. Если будет спор ‒ дело передадут в судебный дом.

Мирта молчала. Затем ей на плечо легла жилистая рука. За девушкой стоял старик. И Мирта, обернувшись на него, застыла. Рух свято почитали стариков.

‒ Мы уходим, ‒ сказал он дребезжащим голосом. ‒ Мы ‒ ремесленники. И мы правда забыли об этом. Клянусь могилой жены, не бывать в моем доме денег, заработанных таким способом.

Все остальные рух переминались с ноги на ногу, выглядели смущенными и подавленными.

Имперский солдат потянул Эвону мешок денег. Тот не сразу поднял руку, а когда сделал это, смотрел сквозь мешок, он двигался словно во сне. Остальные солдаты подошли ко мне, я протянула руки. На запястья, поверх татуировок, легли железные наручи с выбитым на них кристаллом ‒ символом империи. Оковы защелкнулись.

Если зовущий сдается имперским солдатам спокойно, без сопротивления, и говорит слова, которые произнесла я, ему дают час на сбор вещей. Если же он сопротивляется, к нему применяют силу и сразу увозят.

Солдаты окружили наш дом, взяв его в кольцо, и дали мне время, обещанное законом. Я оставалась в наручах, что не мешало мне передвигаться, но затрудняло выполнение многих других действий.

Странное спокойствие обрушилось на меня. Несмотря на душевную боль и отрешенность, я была собрана и думала о том, что лучше всего взять в дорогу из тех немногих вещей, что влезли бы в небольшую сумку, которую дозволялось брать с собой. Я спросила себя, почему не мечусь, не рассыпаюсь на части, почему методично собираю вещи, складываю в кожаный чехол все до одного резцы, фигурки и маленькие кусочки камня и кости? И я поняла ответ. Он состоял из трех частей.

Моя семья не будет нуждаться в ближайшее время, я смогла позаботиться об этом. Я беру с собой свои резцы и материал, и куда бы ни забросила меня жизнь, я не усохну, как лист, оторванный от ветки, потому что знаю, кто я. Мое сердце знает. Я ‒ рух, я ‒ резчик. И последнее открытие, которое я совершила для себя, меня же и обескуражило. Оказывается, я не раз представляла себе, занимаясь работой по дому, что произойдет, если меня однажды обнаружат солдаты. Просто я не обращала на это внимания, как и на другие потоки мыслей. И мой разум уже тогда не раз находил ответы: я невольно придумывала, что могла бы взять с собой, и сейчас это просто всплыло у меня в голове, как набор уже готовых решений. Разум человека удивителен.

На то, чтобы приспособиться использовать руки, скованные воедино, ушло время, хотя его итак не хватало. Мама была в отчаянии: она то плакала, то металась, то садилась за стол, подпирая лицо, и смотрела в никуда, то пыталась собирать мои вещи, то разбрасывала их, говоря, что никуда меня не отпустит, пусть лучше имперские солдаты убьют ее, ей без того уже проткнули сердце, так пусть сделают это физически.

В моей комнате мы были не одни. Эвон стоял у окна к нам спиной и смотрел в сад. Но он отсутствовал духом. Будто у окна застыл не он, а его призрак. С момента, как мы вошли в дом, он не произнес ни слова. Деньги лежали на полу посреди комнаты ‒ кучка монет в бордовом мешочке, к которой никто не желал прикасаться, будто она была тронута заразой.

Шивон остался внизу, и сквозь деревянное перекрытие пола отчетливо слышалось, как он возбужденно бубнит и мечется, как мерит шагами кухню, не зная, куда деть свои эмоции. Близнецы находились в своей комнате. Кажется, они спали, забывшись после пережитого.

Я перебросила через мамину голову руки с оковами и обняла ее. От этого жеста она горько заплакала и сжалась.

‒ О боги, Кейра. Какая боль! Я не переживу этого!

‒ Мама, послушай. Послушай меня, ‒ мягко и настойчиво говорила я. Она старалась успокоиться, но то и дело всхлипывала, пытаясь прекратить рыдания.

‒ Мама, не нужно хоронить меня раньше времени. Я пока не отправляюсь умирать. Я слышала, что сейчас далеко не всех зовущих высылают к границе на войну.

Мама застыла.

‒ Нет?

‒ До меня доходили слухи, что сейчас происходит нечто странное с Долиной теней, и всех зовущих сначала отправляют туда. Там же находится и место, где их проверяют и распределяют. Если они окажутся способными ‒ их не отправят к границам, а оставят там.