Эрман приехал в офис на следующий день, где получил от Святослава задание — отправиться в родной город Григория Блинова и накопать максимум информации. Следователей по актуальному делу не слишком заботила личная жизнь парня — чего здесь гадать, если тот сбежал из спецзаведения? Вишневского же интересовало другое — как он проявлял себя в детстве, раз угодил в жёлтый дом. Скупые строки о «параноидальной шизофрении» не говорили ведуну ровным счётом ничего, а вот отзывы былого окружения могли пролить свет на многое: какая сила у Макса, насколько велика, встречались ли рядом люди с подобными наклонностями. Свят был уверен, должна найтись хотя бы одна суеверная старушка, которая запомнила, чем провинился мальчик. Не исключено, что подобные рассказы придётся делить на сто пятьдесят — за много лет они обросли деталями, нагоняющими жути. К тому же хорошо бы отыскать родню Блинова, наверняка за шуршащее вознаграждение они смогут рассказать больше чем другие… Основная сложность по разумению Вишневского — Эрман должен собирать сведение о колдовстве, при этом ничего не заподозрить. Здесь Свят уповал на то, что бывалый оперативник — по натуре материалист, потому будет опираться на логику, а не на метафизику.
К концу октября Святослав выдохся. Для сна ему теперь требовался не бокал, а два. Хотя несколько тревожных часов, проведённых в полудрёме, не приносили бодрости. Нервное напряжение передавалось всем окружающим: прямые его подчинённые старались реже попадаться на глаза большому начальству, а рядовые сотрудники избегали зрительного контакта, столкнувшись в коридоре. Свят угнетал окружающих не только плохим настроением, но и тёмной силой, рвущейся наружу.
В один из дней Вишневский пришёл домой после полуночи, открыл пачку сигарет, взял из бара виски. Но так и не сел в кресло, вместо этого он снова надел пальто, схватил ключи, спустился на парковку и взял ретроспорткар.
Осенью ночи особенно темны и тягучи. Езда по пустынным мокрым улицам освежала голову, сосредоточившись на черной полосе асфальта перед собой, Свят погрузился в сонный транс и не заметил пути до Карасёвки. Дремота одолела у озера, едва он прикрыл глаз, как автомобиль вильнул, выехал на обочину. Свят успел надавить на тормоз, остановившись в огромной луже, и низкая машина прочно забуксовала в жирной грязи.
Вишневский возвел глаза к небу и шумно выдохнул.
Он рассовал по карманам мелкие вещи, сунул под руку бутылку и вышел из машины, утонув в ледяной воде по самую косточку. Хлопок от закрытой с силой двери, всполошил какое-то мелкое животное, таящееся в кустах. До дома оставался километр по кромешной темноте. Свят оглянулся на озеро, что свинцовым пятном выделялось впереди, и заметил белую фигурку, выглядывающую из-за куста прибрежной ракиты. Он свернул к воде:
— Привет, Настя.
— Здоровьица вам! — насмешливо кланялась девчонка, — Поганая нынче ночка, морозливая.
— Разве ты чувствуешь холод? — спросил Святослав.
— Я-то? На твой красный нос посмотрела и всё поняла. — Настасья подбоченилась, чёрные глаза сверкали в темноте искрами, мокрая рубашка облепила тонкое тельце. — Пускай я русалка, но каково быть человеком не запамятовала!
— Ясно, — коротко ответил ведун, присаживаясь на широкое бревно, брошенное у берега.
— А ты-то, обещал заходить и не заходишь! — Девчонка погрозила ему пальцем и устроилась рядом.
Свят молчал.
— Вот Борис, почитай, каждую неделю приходил, сидел, говорил…
— Я занят.
— Ой! Занят он! Эт чем это?
Девочка умерла ещё в начале двадцатого века, в её крестьянском сознании работой считалась только распашка земли, остальное так, баловство. Свят не стал утомлять сложной и откровенно лишней информацией.
— А чего смурной такой? — продолжала она сыпать вопросами, не обращая внимания на отсутствие ответов.
— Устал.
— Ой ли? — Настасья покосилась на него, — Я ж тута целый век сижу, много людей видела, много чего слышала. Так-так-так! Посмотрим… Сгорбился, вид — будто жабу проглотил, бутылка в руке… Всё ясно! — Русалка радостно воскликнула. — Дело в бабе!
Святослав поморщился и полез в карман за сигаретой.
— Вот где собака порылась! — продолжала забавляться беззаботная нечисть.
— А тебе-то что? — с вызовом спросил Свят.
— Любопытно, — пожала плечами девчонка и подалась в расспросы, — Она другого любит? Взамуж не идёт? Али папка не пустил? А сам ты …?
— Стоп! — прервал щебет ликующей русалки Вишневский, — Какой замуж?
— Обыкновенный! Чтоб как у людей всё.
Святослав усмехнулся, открыл бутылку и сделал пару глотков из горла. Стало немного теплее.
— О-о-о! — протянула Настасья, — Водка-то не поможет.
— Это виски.
— Чего? — переспросила русалка, — Она себялюбие твоё задела, ты потому и кислый, шо та смородина в июне.
— Самолюбие. Уместнее сказать самолюбие.
— А какая разница? Чего ты такое натворил? С другой загулял?
— Нет, — ответил Свят.
— А что тогда? Собой недурен. Неужто по сердцу не пришёлся?
— Ушла она, да и правильно — молодая ещё.
— Сколько ей годков-то? Шестнадцать будет?
Свят дёрнулся, едва не съехав с бревна в грязь, и только помотал головой в ответ.
— А тебе-то сколько?
— Тридцать.
— Тю! Тоже мне причина! Ты же мужик в самом соку — кончик ещё не скоро отсохнет!
— Господи, ну и обороты у тебя… Дело не только в этом, нельзя ей быть с таким, как я.
— Эт с каким?
— Настасья, нормальные мужики с тобой не разговаривают.
— Она так и сказала? — Девчонка прикрыла рот рукой. — По мне, наоборот, хорошо.
— Нет.
— Ты сам решил? А она чего?
— Не знаю.
— Ты даже не спросил?
Ответом стал плеск убывающего алкоголя в бутылке. Настасья подскочила и прыгнула в озеро, обдав его ледяными брызгами.
— Мужики! Какие ж вы иногда…! Так и утопила бы!
Ведун свободной рукой показал ей кулак.
— Та шучу я! Шуток не понимаешь? — русалка плеснула в него водой в знак примирения. — Ты бы с девкой поговорил, взрослый же мужик. Нельзя любовью разбрасываться, ох, нельзя!
— Что б ты понимала… — отмахнулся Вишневский, не желавший выслушивать советы от семнадцатилетней девочки, пусть и прожившей сильно больше него.
— Поболе вашего! — Настя вздёрнула курносый нос над поверхностью воды. — За век знаешь, сколько через меня людских слёз прошло? Один столько не наплачешь.
— Всё. Закрыли тему.
— Я её знаю?
— Угу.
— Кто-то из местных, — русалка присела на кочку, почесала мокрую голову и принялась рассуждать, загибая пальцы. — К Карасёвским ты не ходил, значит…
— Достаточно! — резко осадил её Свят.
— Ой, ну и, пожалуйста! — девчонка обиженно фыркнула и соскользнула в глубину.
Святослав смотрел, как по поверхности пошли круги, подсвеченные золотыми искрами. Ночь укрыла землю чёрным полотном, через которое проходил только свет иных миров, недоступный простым смертным. Жизнь в такой час остановилась, не было ни стрекотания насекомых, ни возни ночных птиц, ни лая беспокойных собак. Вдали тихо шумел мрачный лес, хранящий в себе множество жутких тайн. В окрестных деревнях об этом не знали и спали спокойным глубоким сном.
Русалка не смогла долго дуться и тут же показалась вновь.
— А у меня огорчение, — начала она, сложив руки на прежней кочке и опустив на них голову, — Намедни сижу я в камышах, значит, венок плету. Ночь такая, что и дождь острый, и ветер с ног сбивает. Глядь — девчонка из Карасёвки, Ирка Масленникова, к водонапорной башне идёт.
Настя указала на полуразрушенную ферму с другой стороны дороги и продолжила:
— Думаю, чего ей надо? Странная такая, в потёмках бредёт на пригорок. А она мигом наверх взобралась по лестнице и ка-а-ак сверзилась вниз, — русалка ударила ладонью по воде, демонстрируя прыжок героини рассказа, — Тут же померла, на месте. Душа её поднялась и полетела в мою сторону. Я уж как обрадовалась! Уж наконец, думаю, будет у меня подруга. Ты ж не приходишь. А зимой тоскливо, редко рыбак придёт, да и тот всё больше молчит…