— Верно, — признаю я. — Но что у него с ребенком? Какое-то неуместное чувство вины перед Сергеем, или за этим кроется нечто большее?

Николай пожимает плечами, его глаза немного темнеют.

— Может быть, это чувство вины. А может, ребенок напоминает ему об уязвимых местах, с которыми он не хочет сталкиваться. С Сергеем был выбор. С этим ребенком — нет.

Я киваю, обдумывая его слова. В жесткой внешности Александра всегда были трещины, пусть и небольшие.

— И что? Мы просто позволим ему вариться в своих собственных эмоциональных потрясениях, пока мы разбираемся с этим?

Николай вздохнул.

— У нас нет времени быть его психотерапевтами. Он либо согласится, либо нет. У нас сейчас есть проблемы поважнее.

Я согласен, но это тревожит. Эмоциональное состояние Александра может стать помехой, и последнее, что нам нужно, это еще одно осложнение.

— Хорошо, давай сосредоточимся на поиске идеальной няни. И, может быть, присмотрим за Александром, на всякий случай.

Николай берет телефон, предположительно для того, чтобы возобновить бесконечный поток сообщений.

— Согласен. У нас все должно получиться, с Александром или без него.

— Да, — говорю я, глядя в сторону зоны, где ребенок сейчас спокойно смотрит телевизор. Она погрузилась в мир мультфильмов, не обращая внимания на царящий вокруг беспорядок. — Мы — все, что у нее есть. Давай не будем все портить.

У меня в голове полный бардак, шестеренки крутятся без остановки. До рассвета нужно уладить кучу дел. Конечно, у нас есть основы, но с появлением ребенка все меняется. А наем няни? Это еще один слой ада. Мы не похожи на те мафиозные семьи, которые похищают или шантажируют людей. Та, кто возьмется за работу няни, должна искренне заботиться о девочке, но при этом быть достаточно дисциплинированной, чтобы выполнять приказы без лишних вопросов.

Пока я размышляю над этим, у меня пиликает телефон. Моя мать — мне действительно, черт возьми, нужно сменить рингтон — звонит мне со всей своей пронзительностью.

— Мошенники? — Спрашивает Николай. В последнее время ему приходят странные сообщения. Он наверняка подумал, может, я в той же лодке.

— Нет, всего лишь мама, — говорю я и не беру трубку. У меня и так хватает забот, не добавляя к ним еще и материнские придирки.

Я переключаю свое внимание на Ника.

— Нам нужно держать это в тайне. Никто за пределами этой комнаты не должен знать о ребенке.

Мы не можем позволить людям узнать, что у нас есть мягкая сторона, в конце концов. Мы не благотворительная организация, усыновляющая бездомных. Мы — чертова Братва.

Ник понимающе кивает.

— Чем меньше людей знает, тем лучше. Свободные губы топят корабли.

Но потом он вскидывает бровь.

— Так как же, черт возьми, нам найти няню, не вызывая подозрений? Ради всего святого, мы же не можем просто разместить объявление.

Я ухмыляюсь.

— У Грейс сеть не только внутри Братвы. У нее есть уши и глаза и в гражданском мире. Я предупрежу ее, и она найдет нам кого-нибудь, кто действительно сможет выполнить эту работу.

Он кивает. У нас есть план, но все не так быстро.

Я делаю паузу, затем повышаю голос и кричу девчонке.

— Эй, как тебя зовут?

Она поворачивается и смотрит на нас большими глазами. Пустыми глазами.

— Да ладно, это самый простой вопрос на английском, — бормочет Николай.

Разочарованный, я перехожу на русский.

— Kak tebya zovut.

И тут она говорит, ее голос едва превышает шепот.

— Алина.

Наступает тишина, наполненная лишь тяжестью ее единственного слова.

— Алина, — повторяю я, позволяя ее имени повиснуть в воздухе. Это момент ясности среди хаоса. — Хорошо, Алина. У нас есть работа, не так ли?

Николай смотрит на меня, потом на Алину.

— Да, есть. У нас, блядь, очень много работы.

Алина. Маленькая кроха, такая невинная.

Как она оказалась втянута в наш поганый мир?

АЛЕКСАНДР

Мои глаза распахиваются от мягкого света рассвета, проникающего сквозь тяжелые шторы. Я лежу в своей огромной кровати, королевского размера, подходящей для того, кем я являюсь.

Простыни из тончайшего египетского хлопка, стены украшены произведениями искусства, которые стоят больше, чем большинство людей зарабатывают за всю жизнь. Моя спальня столь же обширна, сколь и роскошна. Это часть особняка, который служит одновременно моим домом и неофициальным штабом наших операций в Братве.

Рядом со мной, едва шевелясь, лежит женщина. Ее кожа красивого оттенка красного дерева. Красные шелковые простыни облегают ее фигуру. На мгновение я позволил своим глазам остановиться на ней, любуясь изгибом ее спины, изящной линией шеи. Но только на мгновение. Сентиментальность — это слабость, которую я не могу себе позволить.

Я соскальзываю с кровати, не заботясь о том, разбужу ли я ее, и хватаю одежду. В большой ванной комнате с мраморным полом и душем, в котором легко поместились бы пять человек, я встаю перед раковиной. Я включаю кран, даю ему поработать несколько секунд, а затем обрызгиваю лицо ледяной водой.

Это тщетная попытка очистить мысли, смыть навязчивый звук взведенного несколько недель назад курка. Сергей. Мой друг. Человек, которого я вынужден был убить.

Отголоски того выстрела звучат в моей голове так, словно это случилось вчера. Я чувствую тяжесть пистолета в своей руке, слышу оглушительный взрыв, вижу его глаза, из которых уходит жизнь. Предатель до конца, но человек, которого я когда-то называл братом.

Мои руки хватаются за край раковины, костяшки пальцев побелели. Во внезапном порыве гнева и необходимости выплеснуть эту внутреннюю муку мой кулак летит вперед, сталкиваясь с зеркалом. От удара оно разбивается вдребезги, осколки стекла падают в раковину и на мраморный пол. Моя рука порезана, капли крови смешиваются с разбитым зеркалом.

— Черт! — Я смотрю на разрушения, мое отражение теперь раздроблено, искажено в осколках стекла, каждый осколок отражает разные части меня. Безжалостный лидер, преданный друг, защитник гребаного ребенка.

Грудь сдавливает. Не от боли в руке, а от чего-то более глубокого, того, что я похоронил так далеко внутри, что оно редко показывается. Сожаление? Нет, сожаление… это для слабых. Возможно, это осознание того, что, несмотря на всю мою силу, весь мой контроль, есть вещи, которые даже я не могу изменить.

На тумбочке в ванной пищит мой телефон, на экране высвечивается сообщение. Это от Дмитрия, скорее всего, сообщение о нашей новой ситуации с ребенком.

Ублюдки не могут ничего решить без моего одобрения.

Я включаю и смотрю на кран, смывая кровь с руки. Я быстро обматываю ее полотенцем, морщась от жжения, но ценя резкую ясность, которую приносит боль. Я попрошу кого-нибудь убрать этот беспорядок, зашить руку и заменить зеркало. Физические шрамы заживут, они всегда заживают. Что же касается шрамов внутри меня, то это всего лишь еще один слой брони в жизни, пронизанной битвами. Это еще один день, еще одно испытание, и нравится мне это или нет, но ребенок теперь часть этого гребаного мира.

Я справлюсь с этим, как всегда.

Слова "Няня пришла, Алекс. Спускайся вниз", — высвечивается на экране моего телефона, и я чувствую, как внутри меня закипает раздражение еще до того, как я разблокирую экран снова. Няня? Неужели Дмитрий и Ник сошли с ума? В мире, где доверие скудно, а предательство дешево, пригласить в дом незнакомца, это то же самое, что нарисовать мишень на всех наших спинах. Особенно когда за каждым углом таятся враги вроде синдиката Разговорова.

Не теряя ни минуты, я натягиваю брюки и туфли, засовываю телефон в карман черных брюк, натягиваю чистую белую рубашку и спускаюсь по лестнице. Мои ботинки издают тяжелый, решительный звук при каждом шаге, отдаваясь в огромных коридорах, отделанных темным деревом и освещенных стратегически расположенными бра. Мой взгляд уже ищет, оценивает, судит.