Я просыпаюсь, и только через мгновение туман рассеивается, и я понимаю, что лежу на Александре. Моя щека прижата к твердой теплой груди, его руки обнимают меня, заставляя чувствовать себя меньше, нежнее, чем я когда-либо чувствовала.

Он хорошо пахнет, смесью чего-то пряного и неоспоримого запаха "мужчины". Это успокаивает и обезоруживает одновременно, и я обнаруживаю, что не хочу шевелиться, не хочу нарушать покой, окутавший нас.

Но тут на меня обрушивается вся тяжесть того, кто он есть, и что он делает. Я прижимаюсь к убийце и при этом чувствую себя в безопасности. Как такое может быть? Эта мысль должна вывести меня из себя, но его сердцебиение под моим ухом — ровный барабан, убаюкивающий мои тревоги.

Он крепче прижимает меня к себе, притягивая все ближе, и я не могу удержаться, чтобы не подстроиться под его форму. Его грудь обнажена, кожа под моими ладонями излучает тепло, и я внезапно начинаю остро ощущать каждую точку соприкосновения между нами.

Вопрос, который так и вертелся у меня на языке, наконец-то вырвался наружу и прозвучал шепотом на его коже.

— Мы…?

Он вздрагивает, в его груди раздается низкий гул, когда он медленно приходит в себя.

— Что мы? — Спрашивает он ворчливо.

Мое лицо пылает, пока я пытаюсь подобрать слова.

— Мы… делали что-нибудь такое прошлой ночью?

Его глаза распахиваются, и на мгновение он кажется ошеломленным.

— Я не заинтересован в том, чтобы воспользоваться тобой, Эмма, — говорит он, его голос мягкий и искренний. — Мы просто спали.

Облегчение проникает в мою душу, но то, как его пальцы вырисовывают узоры на моей спине, не назовешь невинным. Словно почувствовав мои мысли, рука Александра скользит ниже и ложится на мое бедро. От этого прикосновения по позвоночнику пробегают мурашки, и я вдруг осознаю, как мало одежды нас разделяет.

Я наклоняю голову, чтобы встретить его взгляд, и в нем чувствуется голод, от которого у меня стынет кровь.

— Что теперь будет? — Спрашиваю я.

Его губы дергаются в ухмылке, и на мгновение я оказываюсь в плену его пристального взгляда.

— Все, что ты захочешь, — говорит он, его голос мурлычет.

И я знаю, чего я хочу. Я хочу его. Сильно.

Но не только его. Я хочу Дмитрия… и Николая.

И кажется несправедливым, что я поступаю так с ним. Александр, кажется, чувствует мою нерешительность, его рука все еще лежит на моем бедре.

— В чем дело?

На мгновение наступает тишина. Затем он сдвигается под меня.

— Я уже знаю.

Я замираю, сердце колотится, когда я поворачиваюсь к нему лицом.

— Что ты имеешь в виду? — Спрашиваю я, чувствуя себя незащищенной и уязвимой.

— Ты недооцениваешь, как много мы уделяем тебе внимания, — пробормотал он, прикоснувшись губами к моему уху. — Я также знаю, что ты девственница.

— Что? Откуда ты можешь это знать?

Его губы изгибаются в ухмылке.

— Твоя невинность написана на тебе, Эмма. Но не волнуйся, я научу тебя всему, что тебе нужно знать.

Мои щеки вспыхивают от его дерзости, но в том, как он говорит со мной, есть что-то волнующее. То, как он берет на себя ответственность.

— А как же Дмитрий и Николай? — Спрашиваю я, мое сердце учащенно бьется при мысли о том, что я могу быть со всеми тремя.

— Ну, ты их просто целовала. Это детские игры. Со мной никогда не бывает просто поцелуев.

Мое сердце бьется так быстро, что я боюсь, как бы оно не вылетело из груди. Я с трудом сглатываю, мое тело трепещет от предвкушения.

— Что ты имеешь в виду?

Он не отвечает. Вместо этого он встает с кровати, движения плавные и целеустремленные. Он стоит ко мне спиной, натягивая рубашку, — барьер, не уступающий ни одной стене, которую он мог бы воздвигнуть.

— То, что ты сделала прошлой ночью, было безрассудством. Напиться, остаться здесь одной, — говорит он.

Я сажусь, натягивая на себя одеяло, как щит.

— Мне просто… нужно было побыть одной.

Он поворачивается ко мне лицом, его глаза впиваются в мои с такой силой, что я замираю на месте.

— Пространство, это роскошь, Эмма. А прошлая ночь была неосторожной. Что, если это не я постучал бы в твою дверь?

Я киваю, осознавая всю серьезность ситуации.

— Я знаю, я не подумала…

— Вот именно, ты не подумала. — Его тон резкий, пробивающийся сквозь мои оправдания. — Ты не можешь позволить себе быть беспечной.

Я тяжело сглатываю, не сводя с него глаз.

— Мне очень жаль.

Он подходит ко мне ближе, его рука мягко поднимает мой подбородок вверх.

— Мне нужно, чтобы ты была осторожнее, Эмма, — говорит он, его голос низкий и властный. — Ты слишком дорога мне, чтобы потерять тебя.

Его прикосновение легкое и мягкое, но в нем есть сила, благодаря которой я чувствую себя маленькой и уязвимой. И, как ни странно, в безопасности.

— Я буду.

— Обещай мне, — твердо говорит он, глядя на мои губы.

— Я обещаю, — повторяю я.

Его большой палец проводит по моим губам. Внезапно он целует меня, его губы твердые и требовательные. Я задыхаюсь, застигнутая врасплох, но тут его рука оказывается на моей шее, и я забываю, как дышать. Он властный и повелительный, и я понимаю, что это именно то, чего я хочу.

Он углубляет поцелуй, его язык проникает за мои губы. Я стону ему в рот, наши тела прижимаются друг к другу, жар между нами почти удушающий. Но даже когда он целует меня, я не могу не думать о Дмитрии и Николае. Мысль о том, чтобы быть со всеми тремя сразу, заставляет мое тело пульсировать от желания.

Когда он отстраняется, его взгляд темнеет от желания.

— Мне нужно, чтобы ты кое-что поняла, — сурово говорит он, его пальцы все еще вычерчивают ленивые круги на моем бедре. — Я не буду делить тебя ни с кем другим. Ни с Дмитрием. Ни с Николаем. Только я.

Мое сердце ускоряется от его слов. Его собственнический тон вызывает во мне трепет, и я чувствую, что хочу его еще больше.

— А что, если я хочу вас всех?

Он наклоняется ближе, его губы касаются моего уха.

— Тогда тебе придется убедить меня, — шепчет он. — Потому что я никогда не делился раньше. — Я вздрагиваю от его слов.

Я задерживаю дыхание, когда он встает и поправляет штаны, отступая от меня. Он бросает на меня последний взгляд и собирается уходить.

И я понимаю, что мне предстоит убедить его. Убедить их всех.

Я стягиваю с себя одеяло, становясь на колени у изножья кровати.

— Куда мы идем? — Спрашиваю я.

Он останавливается, держа руку на дверной ручке, его профиль вытравлен властными чертами.

— Домой. Алина скучает по тебе.

ДМИТРИЙ

Передо мной стоит Николай, и по его челюсти я вижу, что он готов к бою. Наши жизни висят на волоске, отмеченные тенью, которую мы стали называть «отмороженный». Время ускользает из наших пальцев, и с каждым тиком часов мы становимся на шаг ближе к могиле, которая была вырыта специально для нас.

— Это ты мне говоришь? — Я бросаю ему вызов, мой голос — низкий рык.

Николай насмехается:

— А что? Это ты здесь играешь в детектива, а я пытаюсь защитить то, что принадлежит нам. Думаешь, я могу наслаждаться роскошью, пока мы прижаты спиной к стене?

Я фыркнул.

— Это ты развлекаешься на яхтах, а мы тут, по шею в воде, пытаемся выяснить, кто такой этот гребаный «отмороженный».

Его лицо темнеет, в глазах зарождается буря.

— Это я развлекаюсь? А еще я тот, кто постоянно получает смертельные угрозы. Не ты, не Александр. Мои люди были убиты прошлой ночью. Двадцать жизней, Дмитрий. Двадцать!

Он уже кричит, и я вспыхиваю от гнева из-за его намека.

— Ты говоришь так, будто это были только твои люди. А если говорить об Александре, то, где он, мать его, находится? Его не было всю ночь.

Николай вскидывает руки вверх.

— Откуда мне, блядь, знать?

Я тяжело вздыхаю, борьба вытекает из меня.