– Оказались в Швейцарии после вербовки вас немцами, – добавил Акчурин.

– После договоренности с ними, что я в любое время буду готов выполнять их задания, но пока таковых не поступало.

– Значит, пока вы за Россию, а поступит задание, станете против, – не унимался полковник.

– Я ничего от вас не скрываю, еще раз повторяю. Имеется лимит на сто запросов в разные государственные учреждения разных стран.

– А этот? – Акчурин указал на Кондратьева.

– Он ответит сам за себя, – парировал Иволгин.

– Я бежал в начале тридцатых за границу из России. Бежал от трибунала и смертного приговора. Оказался в Германии. Так же, как Иван Алексеевич в Гражданскую не воевал, с немцами не сотрудничал.

– С тобой тоже ясно. Сюда пришли зачем? У нас не найдете разлученных семей.

Иволгин понял, что после их ухода, среди эмигрантов поползет слух о двух немецких прихвостнях под прикрытием Красного креста, которые явно чего-то вынюхивают. Уже через день-два в любую дверь к русским эмигрантам им не пройти. Иволгин решился на отчаянный шаг.

– У меня обращений целый список. Среди эмигрантов во Франции ищет своего отца графиня Закревская; вдова статского советника госпожа Волошенинова ищет во Франции свою старшую дочь Светлану; князь Дурасов потерял младшую сестру, якобы она выехала во Францию.

– А где список, где анкеты? – не унимался полковник.

– Списки и анкеты в моем рабочем кабинете, в здании на углу улицы Четвертого сентября и проспекта Оперы.

– Там же комендатура! – воскликнул Акчурин.

– К нам вход с улицы Четвертого сентября, – Иволгин решил усугубить ситуацию, продолжил, – через три дня мы уезжаем, рассусоливать временем не располагаем. Не договоримся с вами, пойдем в другие места.

– Не надо никуда ходить. Берите списки и анкеты, завтра утром к десяти часам приходите сюда. Я соберу тех, кто вам нужен.

По дороге в пристанище Кондратьев так начал ныть про безвыходность их положения, что Иволгин не выдержал. Велел остановить автомобиль, выволок поручика на улицу и потащил за угол ближайшего дома. Приблизился лицом к лицу, схватил за грудки и прошипел:

– Или прекратишь стонать, или задушу тебя прямо тут на улице.

– Ты что не понимаешь, операция с нашим участием провалилась. Теперь они обойдутся без нас. А значит…

– Знал бы, что ты такой трус и паникер, не стал бы соглашаться с твоей кандидатурой.

– А кто тебя просил?

– Еще одно лишнее слово в присутствии водителя, и я за себя не ручаюсь. Докладывать буду сам, не лезь и молчи.

Отчет о посещении мадам Морель штурмбанфюрер назначил на 22 часа. Бертран прибыл на две минуты позже и на немой упрек Хартманна бросил:

– Не верю в ваши придумки. Надо брать русских, которые хоть что-то могут знать и бросать их под пытки. Не люди, а животные!

Иволгин мысленно похвалил себя за догадку, Бертран точно оказался оголтелым нацистом.

– Докладывай! – бросил Хартманн, никак не реагируя на слова Бертрана.

– Знакомство с полковником бывшей царской армии Акчуриным состоялось.

– Вы ездили в галерею мадам Морель или нет? Похоже занимались своими делами? – ухмыльнулся Бертран.

– Полковник Акчурин Северьян Никонович состоит в должности смотрителя галереи. На завтра на 10 утра назначена встреча с группой русских эмигрантов. Требуются анкеты тех, кого отправили из Парижа в лагерь Компьен.

– Еще зачем? – удивился Хартман.

– Для общения с эмигрантами, представим, что мы с Кондратьевым получаем через Красный крест обращения русских эмигрантов из Аргентины, Парагвая, Египта, Харбина, Софии, Белгорода по розыску родных. Ищут они тех своих родных, кто уехал во Францию. Завтра на встрече мы предъявим эти обращения и укажем в них фамилии узников. В ходе такого общения мы сможем их убедить в реальности происходящего и определимся, с кем из эмигрантов целесообразно установить доверительные отношения.

– Если я правильно понял, – начал Хартманн, – вы предъявляете фальшивки для того, чтобы убедить соотечественников в подлинности изысканий.

– Я уверен, из предъявленных фамилий они точно знают кого-нибудь из узников концлагерей.

– Заманчиво, – оценил ситуацию Хартманн.

– Для этого и нужны реальные данные на узников Компьена, – заявил Иволгин.

– Месье, Бертран, будьте так любезны, добудьте нам имена узников, – штурмбанфюрер говорил так, будто отдавал четкий приказ.

– Я не смогу исполнить так быстро указание, – развалившись на стуле, забросив нога на ногу, отреагировал месье.

Дальше произошло такое, после которого сомнений не осталось, кто в доме хозяин.

– Встать! – заорал Хартманн так, что Кондратьев вздрогнул, – если через два часа вы не исполните мое указание, то через семьдесят два часа будете ехать на Восточный фронт.

Бертран не убежал, он выскочил в коридор, как пробка из бутылки, успев прихватить с собой портфель.

– Ждите! – бросил штурмбанфюрер и покинул кабинет.

Около полуночи Бертран принес целую кипу картонных карточек, сложенных пополам посередине.

– Французы называют их «карт д’ идентите» или вид на жительство. В нашей комендатуре скопились карты тех, кого отправили в Компьен, Вернэ и Освенцим, – молвил Бертран и начал сортировать принесенные документы так ловко, будто в его руках не виды на жительство, а колода игральных карт.

– Вот пятнадцать тех, кого за последние полгода отправили в Компьен, девять в Вернэ и одиннадцать в Освенцим. Три кучи, выбирайте.

Иволгин взял одну карточку в руки и начал читать. Данные написаны латиницей, далее по-немецки. Фамилия, возраст, пол, род занятий. Взял одну, вторую, третью, пятую…

– Почему в одной карточке срок действия год, в другой полгода, в третьей один месяц?

– Все зависит от поведения. Благонадежные получают вид на жительство на один год, потом продлевают и так далее.

– Что же вы в лагеря отправили и благонадежных тоже? – не выдержал Кондратьев.

– Начали плохо себя вести. Вы не представляете сколько неприятностей доставляют ваши соотечественники, огрызнулся месье.

– Хорошо, – оценил добытые документы Иволгин и попросил срочно найти машинистку, пишущую машинку, стандартные листы и копировальную бумагу.

– Где я ночью все это добуду? – удивился Бертран.

– Тогда придется будить герра Хартманна, – огрызнулся Иволгин.

– Не надо никого беспокоить, скоро вернусь, – процедил сквозь зубы Бартран.

В три часа ночи начали печатать. Иволгин на ходу придумал форму. Наверху листа «Обращение» и потом регистрационный номер, прочерк. Затем требовалось указать данные на пропавшего родственника: пол, возраст, род занятий, когда мог оказаться во Франции. Шло пять пустых строчек для заполнения. Потом строка называлась: Сведения о заявителе, и те же пять пустых строчек. Печатали по три экземпляра, в дело пускали только копии. До пяти утра Кондратьев заполнял анкеты под диктовку Иволгина.

На правом крыле двухдверного БМВ был установлен флажок Швейцарии: на красном фоне белый крест. В 10 часов у дверей галереи стоял Акчурин, возле него пара женщин такого же, как он возраста. Подъехавшая машина привлекла внимание стоявших, и было видно, как посыпались вопросы. Беседа не разгорелась. Из машины вышел Иволгин, за ним Кондратьев с папкой под мышкой.

– У меня к вам только один вопрос, – набросилась на подъехавших дама в темно-зеленом платье, черной шалью на плечах и долгополой шляпкой.

– Мы прибыли сюда, чтобы выслушать все ваши вопросы, а также задать вам свои. Приглашенные собрались, господин Акчурин? – выпалил Иволгин.

– Прошу вас, господа, – Акчурин распахнул двери галереи. В приглашении полковника было столько гонора и величия, что невольно возникал вопрос: кто же такие, прибывшие особы?

Из передней поднялись на второй этаж, собственно именно там располагался просмотровый зал галереи. На стенах висела обычная мазня, именуемая живописью. Людское море, заполнило всю площадь в зале. Сидели на скамьях, стульях, раскладных табуретах, видимо принесенных с собой. У стены, что располагалась напротив входа, стоял стол и три стула. Иволгин решил, что для него, Кондратьева и Акчурина, но ошибся. Им навстречу вышла молодая красивая женщина в темном платье без каких-либо излишеств, с прической каре, без следов макияжа на миловидном лице. В принципе в дополнениях не нуждалась, женщина сполна получила от природы.