Иволгин понял, что начался разговор о самом главном, о значении для каждого страны под названием Россия. Нет, не СССР. Алекс ни одного дня не жил в Советском Союзе.

– Не люблю высокопарных слов, – продолжал Иволгин, – не люблю ссылок на примеры из своей жизни. Но у нас с тобой случай особый. Пришло время спросить тебя, какую страну считаешь своей Родиной?

– Достаточно того, что я не верю в неправедность твоих поступков.

– Ты единственный слушатель и мой главный судья. Незадолго до войны случилась одна история. Мой друг по Михайловскому училищу Серега Очкасов в феврале 1917 вывез в Польшу жену и сына. Его примеру последовал и я. Вас отвез в Таллин к своему однополчанину эстонцу Вернеру.

Тогда в 1918 году многие мои друзья и просто сослуживцы, большинство кадровых офицеров устремились на юг в Добровольческую армию. То, что началось после октября 1917 года трудно было назвать новой властью. Обычный бандитизм, всеобщая ненависть, мечущиеся мнения толпы; солдаты ненавидели офицеров; погоны считались клеймом, за ношение которого могли запросто расстрелять. Армия превратилась в сброд. Рабочие ненавидели инженеров. Деревенские ненавидели городских. Основной аргумент – пуля. У меня новая власть ничего не отобрала, потому что отнимать было нечего, но я считался врагом. Я поехал на Дон воевать за нормальную человеческую жизнь в своей стране. Ни за красных, ни за белых, за порядок и нормальные условия. До своих я не доехал. В вагоне случилась драка, жестокая и кровавая. Кто за кого и зачем дрался, сказать невозможно. Шпаны и бандитов после общей амнистии было намного больше, чем комиссаров. В этой драке очень многих убили, меня тоже посчитали покойником. Но заботами сестры милосердия, благодаря ее вниманию, я вернулся на грешную землю. Убитых увезли, меня отправили в больницу. Я долго не мог двигаться, даже сидеть на кровати. Потом благодаря этой женщине научился вставать, ходить и, в конце концов вернулся к физическому труду. Довелось поработать конюхом на конезаводе. Был счастлив и уже ничего другого не хотел. Но в одночасье конюшня сгорела, погибло много лошадей. Директора завода расстреляли, рядовых конюхов, в том числе и меня, судили и попал я на Волгострой. Знаешь, что это такое? Потом расскажу. После освобождения остался по месту отбытия наказания в городе Угличе, работал в школе. Началась война, возглавил истребительный батальон. Знаешь, что это? И об этом как-нибудь расскажу. Так вот, сынок моего друга Очкасова объявился в Угличе под другой биографией и фамилией. Я сделал все, чтобы отец и сын обрели друг друга, но ошибся. Этот парень явился ко мне зимой 1941 года, немец стоял на подступах к Калинину. Он умолял меня отвезти его к линии фронта. Думал, обернусь, но немцы наступали слишком быстро.

Отец и сын долго шли молча. Иволгин ждал реакции Александра.

– Или, отец, ты мне до конца не договариваешь, или сожалеешь о чем-то?

– Для немцев я оказался балластом, точнее таких, как я зимой 1941 года у них скопилось столько, что одноглазый инвалид, не очень молодой был обузой. Пришлось вспомнить все, что могло бы изменить отношение немцев ко мне.

Снова возникла пауза, шли молча, Иволгин даже начал считать шаги.

– Похоже я и моя мать оказались в вашей игре разменными монетами, – четко произнес Александр, обида и злость слышались в его интонации.

– Считай так, как тебе ближе. Где я живу, ты знаешь. Рад был тебя обрести, пусть на короткое время. Прости, если можешь, – молвил Иван Алексеевич.

После этих слов каждый пошел своей дорогой.

Иволгин вернулся домой, застал Ингер спящей. На кухне налил из чайника стакан воды и уселся за стол в своей комнате. Снова открыл «сказ про Никострата, одолевшего Сакердана». Прочитал одну страницу, перешел на другую и вдруг его сердце сильно забилось. «На утрене семо авамо охабитеся шиши. Княже ведети бо в вологе укроп с ними пострел».

Иволгин уже зная значение многих старославянских слов, записал на отдельном листе «Утром вокруг, сплошь и рядом спрятались воры. Князь прознал про теплую воду с портавой чумой». Другого быть не могло, как волога есть источник воды или колодец. Получилось, что в колодце на капище возле Алексеевского монастыря Воропаев спрятал свои сокровища.

Иволгин снова пошел на кухню, налил полстакана коньяка, поднес его к губам. Он не знал за что выпивать. То ли за короткое обретение и потерю сына, то ли за отгадку места хранения реликвии, за которой гоняется целая германская служба со своим неограниченным ресурсом.

Ночь прошла в непонятных видениях, больше похожих на полубред. К нему явилась Хельга Юхансон. Никто ее специально не представлял, просто Иволгин сразу понял, что неопрятная старуха с седыми лохмами на голове и есть та самая Хельга Юхансон. Беззвучно шлепая губами, она повторяла. «Где письмо»? Сверлила Иволгина своими глазами, а он вымаливал у нее прощения.

Иван Алексеевич проснулся, когда на улице стояла еще темень. Ощущение присутствия старухи продолжало его преследовать. После холодного душа и чашки горячего кофе, вернее того, что теперь называлось кофе, жизнь вошла в колею. Он постучал в комнату Ингер, женщина отозвалась бодрым голосом. Она уже сидела за столом и что-то писала.

– Как прошла прогулка? Когда состоится ваше следующее свидание?

– Наверное никогда, – грустно ответил Иволгин.

– Что так? Не поняли друг друга?

– Можно и так сказать. Двадцать пять лет в жизни каждого человека очень большой срок. Как вы себя чувствуете?

– Сегодня намного лучше. Когда мы наконец, приступим к тому, чего от нас ждут уже давно.

– Разрешите взять вашу машину? Хочу проехать к штабу «Коричневой гвардии». Посмотрю, где находится их штаб, что вокруг.

– Может вдвоем?

– Нет, побудьте еще один день дома.

Карта Стокгольма хранилась в бардачке авто. Сначала Иволгин отыскал адрес Юхансон. Писать из Стокгольма в Стокгольм он считал неправильным. Почтовых надзирателей такой посыл удивит. Была мысль бросить в почтовый ящик писульку. Он отыскал улицу и нужный дом. Вот он номер восемь, одноподъездный, трехэтажный, не считая первого служебного. По улицам ходят люди, ездят машины, но дом стоит будто завороженный, будто необитаемый, никак себя не проявляет. Одна рожа отодвинула занавески и уперлась на авто Иволгина. С его позиции невозможно было определить пол наблюдателя. Он включил двигатель и поехал к адресу «Коричневой гвардии». Длинная пятиэтажка ничем не отличалась от множества таких же. На первом этаже два магазина, кафе и «Школа физического совершенства». Вывесок про гвардию, рыцарей или чего-то прогерманского он не увидел. Решил зайти в кафе и за чашечкой чего-то поговорить про молодежный клуб или военизированный отряд, обосновавшейся в этом доме. Но вовремя остановился. Из школы вышел рослый парень, в кожаной куртке с эмблемой люфтваффе, но без погон и других знаков различия, шаровары цвета хаки были заправлены в короткие немецкие сапоги. На входе прямо-таки отельный рецептор с красавицей за стойкой.

– Что вы хотели, – после приветствия спросила куколка на шведском языке.

– Я говорю только по-немецки, – заявил Иволгин.

– Момент, – заявило личико и по телефону позвала некоего Курта.

Рыжий веснушчатый экземпляр в полувоенной форме выскочил откуда-то из-за стены. Начал с того, что крепко пожал Иволгину руку. Тому пришлось придумывать небылицу про внука, который очень хочет стать сильным.

Ивану Алексеевичу предложили заполнить анкету. Рассказали о занятиях. Чему и сколько раз в неделю учат посетителей школы. Даже упомянули про тренировочную стрельбу в тире. Закончили ознакомительную беседу заверениями в том, что двенадцатилетний внук получит всестороннюю подготовку и будет только радовать своего деда. За время беседы Иволгин увидел все, что хотел знать про так называемую «Школу», под крышей которой скрывалась «Гвардия». В голове сложился план проникновения в школу.

Текст предоставлен ООО «Литрес».