– Какие у нас будут документы, подтверждающие принадлежность к Швейцарскому комитету Красного креста?

– спросил Иволгин.

– У вас будут удостоверения инспекторов организации и сопровождающий из французского Красного креста.

Герр Винклер выждал пару минут, убедился, что вопросов более нет, продолжил:

– Русская эмиграция в Париже делится на две непримиримые группировки: одна осуждает Германию за поход на восток и радеет за свою бывшую Родину; другая – ратует за поражение большевизма. Вторые представители с удовольствием идут на сотрудничество с нами. К сожалению, должен констатировать, что в Париже мы выявили около тысячи неблагонадежных и направили их в концлагерь Компьен. Триста человек выявили в южной Франции в городе Виши, тех отправили в лагерь Вернэ. Ваша задача – в разговорах не поддерживать ни тех, ни других. Подойдет любая другая основа, только не компания на востоке. Необдуманное слово повлечет попытки приобщить вас к отрядам Сопротивления или наоборот, в Русскую освободительную армию.

– Как будем обходиться без переводчика? – спросил Кондратьев.

– Имеете в виду ваше общение среди французов? Немецкий язык вас до Киева доведет. Так говорят в России? Запомните, немецкий язык – первый государственный язык в Швейцарии. Те французы, которые будут с вами общаться, хорошо знают немецкий. Если вопросов более нет, проводите меня до автомобиля и на том расстанемся. Завтра к вам пожалует профессор.

– Герр Винклер, мы с вами еще увидимся? Вопросы могут появиться позже.

– Еще не раз, Иоганн, – ответил немец, сел в свой автомобиль и уехал.

Иволгин и Кондратьев долго стояли на улице возле дома, слишком много вопросов накопилось в обеих сторон.

– Не надо, Дмитрий, на меня обижаться. Наша дружба проверена той, прошлой войной. А если вспомнить, как мы оказались под расстрелом, как бежали, как благодаря стараниям твоей матушки и отца Мифодия вернулись к жизни.

– Теперь мы с тобой имеем принадлежность к Аненербе. Ты не знаешь, что такое Аненербе? От них в другие места не переводят, только на тот свет.

– Пока мы нужны им, с нами ничего не случится. Если только между собой не заискрим. Мне Власов предлагал служить при его штабе. Считаешь, надо было соглашаться?

– Нет, Иван. Я в Гореносово остался, не пошел с вами, потому что для меня все одно: белые, красные, зеленые, синие. Для меня есть русские люди и внешние враги.

– Чего же тогда немцам служишь?

– А ты?

– Я уже говорил. Хотел разыскать сына. Ладно, скажи, дорогой друг, что такое Аненербе. А то название все произносят шепотом, да ты еще напугал.

– Строго засекреченная государственная структура. Главный куратор – рейхсминистр Гиммлер. С января текущего 1942 года вполне официальная структура. Она наполовину состоит из научных кадров, наполовину из проверенных офицеров СС, с боку припеку такие, как мы – разовые исполнители. По исполнению разовых задач от привлеченных просто избавляются, их убивают.

– Неожиданно! Но чем они все-таки занимаются?

– На научных, мистических, религиозных и древних знаниях создают систему доказательств Богоизбранности и первородства немецкого народа, его превосходства над всеми другими расами и этносами. Еще много всего другого.

– Мы с тобой уже долго торчим на улице, микрофоны все в доме. Придется тебе, Дмитрий Григорьевич, подробно описать, о чем мы тут болтали.

– Я найду, о чем написать. Как ты обо всем догадался?

– Тут особой смекалки не требуется. В случае моего отклонения от задания, ты должен будешь меня убить.

– Еще раньше, когда ты добудешь нужные сведения.

– Скажи, каким способом убьешь? Просто из пистолета или яд выдали, шприц, порошок?

– Пойдем, Иван Алексеевич, выпьем пива, а то холодно на улице.

У тром приехал еще один офицер в званииштурмбанфюрера. Прибыл на черном БМВ, представился как герр Хартманн. Сразу расположился в рабочем кабинете и часа два вещал Иволгину и Кондратьеву про государственное устройство Швейцарии, про три столицы, про кантоны, Гельвитическую республику, про немецкий, французский, итальянский языки и какой-то ретороманский язык. Несколько раз возвращался к 1866 году – времени создания Международного Красного креста и Красного полумесяца. Подивился, что его слушатели не задали ни одного вопроса. Сел в свой автомобиль и уехал.

Через день рано утром пожаловал сам профессор Иозеф Шварцмюллер. Его сопровождал все тот же герр Винклер. Все собрались в кабинете.

– Мы добыли дневник Ершовой, точнее Воропаева, – начал профессор.

– Значит племянник вертухайки не обманул! – воскликнул Иволгин.

– Племянник не обманул. Только обнаруженная находка нас нисколько не приблизила к решению задачи, – Шварцмюллер открыл портфель и вынул из него общую тетрадь. Подобные до революции продавались во всех книжных магазинах Петербурга.

– Сначала я прочитал дневник сам, насколько мне позволяли мои знания русского. Потом отдал лучшим нашим переводчикам. Но в немецком переводе в дневнике не оказалось ни одного упоминания про золотой треугольник, Батый-сак и вообще про какую-либо реликвию.

Может быть добытая тетрадь вовсе не дневник Воропаева? – предположил Иволгин.

– Молодой человек, – с вызовом отреагировал профессор, люди Канариса, его лучшие агенты проникли в дом Ершовой, исследовали обстановку и в стене обнаружили тайник. Из него извлекли тетрадь и икону какого-то святого. Ведь советы – власть безбожная, значит, было чего бояться сотруднице ГУЛАГа.

– Ее дома не было? – спросил Иволгин.

– Она ушла на войну.

– А ее племянник? – вырвалось у Ивана Алексеевича.

– Если вы про его здоровье, он пока жив, – грубо ответил профессор.

– Понимаю так, вас интересует мое мнение о содержании дневника, или что-то изменилось и мои услуги вам не интересны, – запустил Иволгин пробный шар.

– Вот пленка с негативами текста, – профессор вынул пенал и положил его на стол, – в комнате охраны имеется проектор и экран. Хочу чтобы вы изучили дневник и высказали свое мнение. Очень надеюсь, что от моего внимания ускользнуло главное. Там много непонятного для человека из другого мира.

Профессор и штандартенфюрер уехали, не удостоив присутствующих знаками внимания. Тут же из кабинета охраны принесли проектор, повесили экран и опустили шторы. Видимо от безделья офицеры надеялись присоединиться к просмотру. Иволгину пришлось напомнить о секретности материалов, и охрану будто сдуло ветром. Кондратьев сел рядом с Иволгиным, но на долго его не хватило. Конечно почерк белым по черному с ходу прочитать очень сложно. Ко всему пришлось привыкать к неразборчивому почерку автора. В конце концов Иван Алексеевич взял лист бумаги и переписывал слова своей рукой. Дневник начинался с 13 марта 1917 года. В первой записи Воропаев отметил события, случившиеся после отречения Государя от престола. Он писал про истинные безобразия после того, как убрали с улиц городовых. Сетовал, что теперь не знают кому жаловаться и куда идти со своими проблемами. Углицкие чиновники не знали, как угодить новым властителям, и творили бесчинства.

«Вчера вывезли с моего склада грузовик готовой продукции. Куда повезли и зачем не ведаю. Говорили про какой-то налог»;

«30 марта 1917 года разгромили винные склады Померанцева. Сперва приехали на грузовике, точь-в-точь, как ко мне. Загрузили и уехали, ворота оставили открытыми. Следом двинул народ. Когда приехал Померанцев, на складах осталась только сельтерская»;

«4 апреля 1917 года. Дал приют пяти солдатам с фронта. То ли их отпустили, то ли они сбежали, не мое дело. Все только радовались, что живы и все закончилось. Надеялись, получить много земли»;

«6 апреля 1917 года. Происходящее не понимаю. Словно играют какой-то спектакль. Вроде все не настоящее. На улицах грабят, убивают, уродуют и каждый за себя».

Иволгин уже через два часа научился читать написанное и мог отделять зерна от плевел. Наконец, он увидел первое, что заинтересовало. «27 октября. Снова перемены, сказывают, правительство разбежалось. В Ярославль приехали из Петрограда люди еще одной новой власти. Вышла замятия. Большевики сцепились с меньшевиками, а меньшевики с эсерами. В пяти километрах от Ярославля в лесах свою власть установила банда Черепа. Грабили деревни, наводили ужас на крестьян»; «10 ноября 1917 года в Рыбинске победили или эсеры, или меньшевики, только большевиков прогнали. Те откатились в центр и прибыли с вооруженным отрядом». Иволгин чувствовал, что вот-вот купец начнет беспокоиться о себе и близких. «7 февраля 1918 года. Вы, щенки, за мной ступайте, будет вам по калачу. И смотрите не болтайте, а не то поколочу. По-другому никак, был настрой, да весь вышел. Только так и никак иначе. После отблагодарят».