Был еще один изумительный персонаж, кажется его звали Бенджамин. Пол предупредил, что он довольно странный: высокое, худое костлявое существо двадцати семи лет с грустно-фанатичными ирландскими глазами. Он был эко-мистиком, убежденным, что из живой природы человека питает и возрождает живая энергия. Бенджамин приехал, чтобы прощупать почву для своего проекта. Он долго мялся, потом рассказал, что закончил университет, изучал Толстого, объездил полмира, был два раза в Союзе и не верит западной пропаганде, поэтому снова здесь. Он представляет группу, человек 15–20, для них абсолютно ясно, что западный мир – в полном тупике…

– У-фф! – не выдержал я, – Об этом я уже наслышался. Здесь кричат об этом каждый день!

– Но он совсем не в том, как ты думает, – он вполне прилично говорил по-русски. – Я читал ваши газет, экономически у нас все ОК, если не будет очередного кризиса, скоро, возможно, наступает эпоха всеобщего благоденства… Проблема в том, что это достигается за счет эксплуатация природы. Запад унижает ее с бешеной скоростью и тем самым пожират сам себя…

– У нас тоже ее уничтожают.

– Но не так. У вас ее слишком много и промышленность очень слабительна…

Вскоре все стало ясно. Бенджамин был не просто толстовец и непротивленец злу, а ископаемый хилиаст с руссоистским уклоном, мечтавший о создании тысячелетнего царства на еще нетронутой, неизгаженной земле. Не больше и не меньше. Приехал же Бенджамин, чтобы выяснить – могут ли они арендовать столько-то акров земли, чтобы устроить там экопоселение, нечто среднее между фаланстером и кибуцем, чтобы жить в гармонии с природой… Лучшего места не найти! А как насчет колхозов, совхозов, трудодней, поинтересовался я. Слыхали?.. Да, конечно, поэтому мы хотят все начать с чистого листа… Ты думать, это возможно? Мы хотел бы написать месседж в Кремль, как его отправит?.. Ты мог помогат нам? – очевидно, он думал, что с Кремлем у меня прямые контакты.

Отчасти я им завидовал: в юности лучше не погружаться в «кладбищенские идеи» и Достоевского с Паскалем, а читать сумасшедших вроде Бакунина или Вильгельма Райха, верить в жизнь «в гармонии с природой» и в светлое будущее рода человеческого.

В отчете для первого отдела об этом я, конечно, умолчал, отделавшись общими фразами о «группе прогрессивной англоязычной молодежи, вполне положительно воспринимавшей то, что они увидели в нашей стране». Человек с лысым черепом и оттопыренными ушами (кличка Кувшинное рыло»), принимавший отчет с недоверием, пронизал меня ласковым профессиональным взором:

– А что, леваков и этих… как их там, троцкистов, в группе разве не было?.. Книжки и все прочее… Вы, по-моему, с ними тесно сошлись?

Черт, значит, что-то все-таки просочилось!.. Душа ушла в пятки, но уж что я умел, так это прикинуться валенком и залепетал какую-то чушь…

– Ладно, это всего лишь полезные идиоты, – сказал он наставительно. – Нас другие люди интересуют, но в следующий раз будьте повнимательней!..

Я тогда еще не знал, что существовала закрытая инструкция – главное, чтобы гостям понравилось, и они приехали снова или послали своих друзей (двойная выгода – валюта плюс общественное мнение), поэтому и смотрели на многое сквозь пальцы, даже на блядей в отелях.

Меня всегда не переставало удивлять: полезным идиотам (блестящий термин Ильича) что-то было нужно от этой немыслимой, варварской, фантастической державы. Втайне мне льстил интерес к стране, которая все же была моей, но… Самые «лучшие» (или «худшие») из них возлагали на нее совершенно дикие надежды, многие были искренни, другие, возможно, надеялись на разрешение своих ужасов, фобий и неврозов, своей мегаломании, но вслед за неизбежным разочарованием или крушением они начинали презирать или люто ненавидеть ее.

Сегодня, в 202.. каком-то году, в этом, не очень веселом, а скорее страшном Вавилоне, где еще грохочет старое парижское метро, мне время от времени снится сон, как я бегу из школы проходными дворами с 4-й на 7-ю линию, меня кто-то преследует, догоняет, арестовывает, и я просыпаюсь от чувства невыносимого ужаса.

Когда-то кинотеатр между Большим и Средним на 7-й линии Васильевского именовался «Форум» (ложноклассический стиль, портик с колоннами), и хотя его давно перекрестили в «Балтику», моя тетка называла его по-старому: «Опять в “Форуме” был», – сердито говорила она.

Напротив «Форума» была чебуречная, где страшно вкусные «хазани» из баранины с луком стоили 22 копейки, а не менее вкусные чебуреки – 14. Мы сбегали с уроков и проходными дворами с пятой линии пробегали на шестую; если хватало денег, отправлялись в чебуречную, а если нет, прямо на дневной сеанс за 20 копеек.

«Форум» был неповторим: там многое осталось от старой эпохи – пальмы в кадках, огромные диваны, куда ты проваливался и мог сидеть до начала сеанса с вкуснейшим мороженым. Фойе казалось нездешним: белый мрамор, фонтанчики, лепнина, русалки и амуры, огромные аквариумы, где плавали экзотические рыбки, в огромных клетках щелкали попугаи. Все кино нашего детства мы отсмотрели здесь: от «Графа Монте-Кристо» до «Пепла и алмаза» и «Рукописи, найденной в Сарагосе» и польских «Крестоносцев» – на многие фильмы пускали только после шестнадцати, так что с помощью всяческих ухищрений приходилось накидывать себе годик-другой.

Ностальгия – ужасная вещь, ничто так не искажает прошлое: пытаешься вспомнить одно, а из подсознания выплывает совсем другое. Я хотел воскресить посещения «Форума» в иные времена, лет на 15 позднее, когда кремлевские старцы отдавали концы один за другим. Очередной генсек сменился – поменялся народный юмор: появилась новая наука «андропология», а в магазинах народ расхватывал «андроповку» – отвратительную дешевую водку в зеленых непрозрачных бутылках. В дневное время начали ловить граждан в кино, банях, магазинах, проверять документы.

Я решил вспомнить детство, отправился в кино и купил мороженое в хрустящем стаканчике. После дневного сеанса неожиданно резко вспыхнул свет, в большом зале сидело человек 50, а вдоль стен стояли странные люди. Справа трое с красными повязками на рукавах, слева двое в сером без повязок.

«Прошу всех оставаться на местах», – вежливо-повелительно сказал один из «серых». «Пожалуйста, приготовьте документы».

Народ ошалел: подобное все наблюдали впервые, и сцена живо напоминала французский фильм о временах нацистской оккупации. Все как-то сжались, стихли, потом судорожно стали шарить в сумочках, портфелях и пиджаках. Это и называлось «андропологией». Вопрос был элементарно простым: почему, собственно, рабочее время вы не посвящаете ударному труду…

Добродушный кругломордый «дружинник» с отсутствующим лицом лениво взглянул на мой аспирантский билет, но вдруг подозрительно взглянул на мой портфель и напряженно впился в него глазами… На дворе стоял одна тысяча девятьсот восемьдесят третий год, Большой братишка обшаривал меня своими хитроватыми крестьянскими глазками. Почему я нахожусь в неположенное время в неположенном месте, вместо того чтобы в поте лица своего… На мгновение меня охватил приступ тихого бешенства: эта невинная советская морда нависала надо мной, я был в ее власти! Иногда я носил легкие дымчатые очки на манер Мацека Хелмицкого из «Пепла и алмаза», но в кино я их снимал. Глаза были беззащитны, и я знал, что есть специалисты, которые могут все прочесть по глазам… и портфель попросили бы открыть. К счастью, этого не произошло.

Иначе был бы конец. Настоящий провал, как в дурном детективе, «ошибка резидента».

Итак, нас взяли. В первый раз, конечно, было страшно. Меня кто-то сдал, но кто, я узнал гораздо позднее – и как ни странно – в Париже при довольно нелепых обстоятельствах.

Николай Васильевич был оригинальным человеком, образованным и со своеобразным чувством черного юмора. Он был превосходно одет – тройка, слегка приспущенный темно-красный галстук, на вид – лет сорок. Но главное блеснуть своей эрудицией.