— Она говорила, что будет звонить им сама?

— Нет, не говорила, поэтому я был неприятно поражен, увидев одного из них, Ли.

«Вероятно, утром в четверг Луиза звонила Патрику, что­бы поговорить насчет Ли и Уиллиса», — подумал Бэрридж.

— В четверг, когда вы уже приехали, я позвонил Луизе домой — ее там не было, — а затем к Гловеру. Я бы согласился на что угодно, только бы она отказалась от своего намерения, однако переговорить с ней мне так и не удалось. Я представил, как через несколько часов она укажет на меня и воскликнет: «Вот убийца Роджера!» — и мне стало жутко. Я понятия не имел, как она что-то узнала, но не сомневался, что она, подобно Ли и Уиллису, считает убийцей меня. Меня охватил такой ужас, что я совсем потерял голову. Мне казалось странным то обстоятельство, что Луиза не пыталась меня шантажировать. Более всего она любила деньги, и ей было выгоднее заставить меня платить за молчание, чем открыто обвинить в убийстве. — Пальцы Патрика нервно теребили гу­стую шерсть сенбернара. Ник шумно вздохнул, сел и положил большую голову на постель. — Самое ужасное заключалось в том, — сделав над собой усилие, продолжил Патрик, — что я сам сомневался в своей невиновности. С Роджером нас было трое, а когда он упал, рядом стоял я один. Веревка была очень прочной, толстой и совсем новой, оборваться она не могла, а перерезать ее, кроме меня, было просто некому. Я много раз старался в деталях вспомнить предшествующие его крику события, однако вместо этого передо мной с каждым разом все более четко возникала картина, как я достаю из кармана нож и перерезаю веревку. Эта навязчивая картина становилась все реальнее, я никак не мог от нее избавиться и скоро совсем перестал понимать, что было, а чего не было. Особенно после смерти Луизы. Если рассуждать логически,то ее тоже убил я, потому что ее заявление грозило мне разоблачением. Когда она умерла, я решил, что я маньяк. Знаете, как лунатики, — они ходят по крышам и потом не помнят этого, а я убиваю и тоже не помню. Потом умерла Камилла. Я не очень-то верил в ее самоубийство, а вы еще принесли адресованное ей письмо… Вы, наверно, приняли меня за сумасшедшего, когда увидели, как я перепечатываю это письмо? Понимаете, я хотел вспомнить, печатал я его раньше или нет. Я думал, что если сделаю все точно так же, то обязательно вспомню. Но я так и не вспомнил… Тогда мне стало казаться, что я не помню потому, что боюсь вспомнить. Я читал о подобном. Защитная реакция… Если бы я вспомнил, что действительно убил Роджера, я бы покончил с собой.

— Напрасно вы себя мучили. Жаль, что вы не были со мной откровенны.

— Когда вы приехали, я сначала хотел все рассказать, но побоялся, что вы мне тоже не поверите. С какой стати кто-то должен мне верить, если я сам себе не верю? Мне даже казалось, что я и на вас набросился, чтобы убить.

— А я-то терялся в предположениях, чего вы тогда так испугались!

— Я испугался самого себя, испугался, что у меня начинается приступ безумия. Поэтому я страшно обрадовался, когда получил письмо, где мне назначили встречу. Я был готов сколько угодно рисковать своей жизнью, только бы убедиться, что сам никого не убивал! А когда я услышал, как Уиллис рассказывает вам о гибели Роджера и говорит, что он разбился, потому что я перерезал веревку, я пожалел, что не пришел на эту встречу один. Тогда все было бы уже кончено…

— Вы приехали раньше, чем мы договорились.

— Я хотел вам помочь. Получалось, что вы рискуете, а я явлюсь, когда все будет уже кончено. Мне надо было с самого начала идти туда первым вместо вас, но я знал, что не смогу выстрелить…

— Патрик, у вас были какие-нибудь предположения о том, кто автор письма?

— Абсолютно никаких, о Ли с Уиллисом я совсем не думал.

— Вы слышали их рассказ с самого начала?

— Когда я подошел, Ли рассказывал вам, как ему позвонила Луиза.

— Значит, вы не знаете, что у Уиллиса другая фамилия. — И Бэрридж рассказал о мотивах, побудивших Кроуфорда скрыть обстоятельства гибели Роджера, а затем сказал: — Если я спрошу, почему вы женились на леди Камилле, это будет слишком большой бесцеремонностью с моей стороны?

На тонком лице Патрика появилось болезненное выражение.

— Камилла… я женился на ней из-за денег. Все состояние Роджера перешло ко мне по завещанию, которое он составил пять лет назад. Если бы он успел на ней жениться, деньги достались бы ей, и если бы Роджер перед смертью имел возможность распорядиться ими, он тоже наверняка оставил бы ей по крайней мере половину. А еще мои сомнения в своей невиновности… Мне казалось, что я не имею права на деньги Роджера. Я поехал к Гилслендам, чтобы отдать Камилле то, что должно было принадлежать ей, но, когда познакомился с ней и ее родителями, понял, что моя затея обречена на провал: они ничего не возьмут. Чувствовал я себя ужасно. Мало того, что я подозревал себя в убийстве Роджера, так я еще и владел его состоянием, в то время как женщина, которую он любил, осталась практически без всяких средств к существованию. Я все думал, как бы уговорить Камиллу принять от меня деньги, но так ничего и не придумал. Обстоятельства гибели Роджера лишали меня возможности сказать, что такова была его воля и я поклялся ее исполнить. Роджер погиб слишком внезапно и перед смертью не мог ничего мне сказать, Камилла это знала. Под конец я пришел к выводу, что существует только один способ избавить ее от нужды — жениться на ней. И я женился…

По тому, как он это произнес, Бэрридж понял, что брак с Камиллой стоил Патрику очень дорого: он любил другую.

— Простите, мне не следовало спрашивать.

— Нет, отчего же… Когда ее убили, а я потом тоже получил письмо, я написал завещание в пользу Гилслендов, так как считал, что деньги Роджера принадлежат ей, а после нее они перешли бы к ее родителям. Гловера я упомянул в завещании для того, чтобы он не думал, будто я что-то имею против него после показаний на суде. Он в этом не виноват.

— Патрик, если позволите, я задам вам еще один бестактный вопрос, относительно мисс Олбени. Вечером, а вернее, ночью, уже около часа, она была у сэра Роджера. Я шел по коридору и видел, как она выходила оттуда. Она была так одета… словом, у меня возникло впечатление, что… — Бэрридж замялся.

— Что она хотела остаться у него на ночь? — прямо сказал Патрик. — Это вполне вероятно, она же просила меня поменяться номерами.

— Скажите, такой шаг был для нее необычным или в порядке вещей?

— Если говорить откровенно, моральные принципы у Луизы полностью отсутствовали, однако она была слишком умна, чтобы действовать с Роджером так прямолинейно. Нет, она не должна бы идти к нему. Странно, что пошла…

— А если бы это был ее последний шанс?

— Тогда да. Луиза использовала бы все возможности, не упустив ни одной, даже самой ничтожной.

— В тот вечер Роджер впервые сказал вам, что собирается жениться?

— Да.

— Мог он сказать об этом мисс Олбени раньше, чем вам?

— Исключено! О таких вещах сначала говорят близким людям, а Луизу Роджер вообще не относил к их числу, он ее недолюбливал, хотя старался не проявлять свою неприязнь открыто. Вы думаете, она все же знала, раз пришла к нему? — сообразил Патрик. — Но откуда?

— Дайте мне еще немного времени, чтобы обдумать кое-какие детали, и я вам все расскажу. Да, забыл вам сказать: Кроуфорд и Ли находятся в вашем доме. Я ранил Кроуфорда и потом убедил поехать сюда, поскольку нежелательно, чтобы он с огнестрельной раной обращался к другому врачу. Надеюсь, вы не считаете, что я позволил себе лишнее?

— Мистер Бэрридж, я заранее согласен со всем, что вы находите нужным предпринять, — серьезно ответил Патрик, а затем добавил: — Хотя, но правде говоря, они не те люди, которых мне хотелось бы видеть в своем доме. — После паузы он искоса посмотрел на Бэрриджа и спросил: — Почему вы не поинтересовались, для чего я просил у Роджера деньги?

— Наверно, такой вопрос был бы вам неприятен.

— Лучше уж я скажу правду, а то вы невесть что будете думать. Деньги понадобились мне для Джеммы. Вы видели ее фотографию, помните? — Бэрридж кивнул. — Она никогда не брала у меня денег, так как знала, что своих у меня нет, а деньги Роджера она не взяла бы ни за что на свете. Мы собирались пожениться, как только я закончу Оксфорд, но однажды я рассказал ей историю своего отца, и Джемма вообразила, что из-за нее это повторится со мной. Она решила, что Роджер будет против нашего брака и оставит меня без средств к существованию, если я поступлю по-своему. Разумеется, Роджер никогда бы этого не сделал, но мне никак не удавалось рассеять ее нелепое заблуждение. Она со мной не спорила, просто уклонялась от разговоров на эту тему, оставаясь при своем мнении, и упорно отказывалась познакомиться с Роджером. По-моему, она боялась, что Роджер будет держаться с ней свысока и я тогда окажусь перед необходимостью выбора между ней и человеком, от которого зависит мое благополучие. Если бы она жила в Лондоне, я все-таки как-нибудь познакомил бы их, но мы виделись урывками, когда она приезжала сюда или я — в Эдинбург. При таком положении вещей Джемма категорически отказывалась от моей помощи, хотя деньги были ей очень нужны: она жила с матерью и та была тяжело больна. Тайком от Джеммы я договорился с ее близкой подругой Анной Эверард, чтобы она дала мне знать, если дела станут совсем уж плохи. Положение осложнялось тем, что Роджер оплачивал все мои счета, а наличных денег у меня было не так уж много. То есть достаточно для меня, но не достаточно, чтобы оплатить счет из больницы, куда положили миссис Кембелл. Договориться, чтобы счет выписали на мое имя, я не мог: Роджер подумал бы, что я болен, и обязательно стал бы выяснять, что случилось. Конечно, следовало сказать ему правду, но мне тогда было неловко просить деньги для девушки, которую он даже не видел. В результате я дважды просил у Роджера деньги, не объясняя зачем, хотя во второй раз сделал это напрасно. Едва он дал мне чек, как Анна позвонила снова и сообщила, что операцию отменили. А в первый раз я сказал Джемме, что деньги мои, что я их выиграл. Потом Джемма отвезла мать на консультацию к доктору Кромбергу, который считается признанным авторитетом в своей области, и он сказал, что без операции она умрет. Об этом сообщила Анна, она разыскала меня и позвонила в отель. Я пожалел, что вернул тогда Роджеру чек, но делать было нечего, пришлось снова обратиться к нему. Что из этого вышло, вы уже знаете. На следующий день, по дороге к пещерам, я сознался Роджеру, для чего просил денег. Он знал о Джемме, то есть знал, что это моя девушка, и видел ее фотографию. Говорил, что она выглядит симпатичной. Когда я объяснил, почему Джемма отказывается приходить к нам домой и как обстоит дело с ее матерью, Роджер сказал, что мы оба ведем себя как неразумные дети. Сказал, что он, разумеется, оплатит лечение миссис Кембелл, а я должен привести к нам Джемму, и он постарается доказать, что не является таким извергом, как она считает. Потом… когда он уже умер, я договорился с Анной, что буду посылать ей деньги для Джеммы. Отец Анны адвокат и раньше, когда был жив мистер Кембелл, вел его дела. Анна уговорила отца представить дело так, будто это доходы от капитала, который мистер Кембелл в свое время вложил в прогоревшую фирму, якобы восстановившую теперь свое положение. Джемма ничего не смыслила в делах, и обмануть ее было очень просто — она поверила. Это было все, что я мог для нее сделать. Сам я прекратил с ней всякую связь, так как был не в состоянии объяснить, почему женился на Камилле, — для этого пришлось бы сказать, что я считаю себя убийцей.