– Вот так оно и получилось, дорогой Евгений Маркович… Погорели мы. И все перевернулось у меня, – печальным голосом ответил Шелков, когда они кончили обниматься. На глазах его тоже блестели слезы – Как-то я весь в делах, в заботах был и даже вам письмеца-то никакого не отправил. А откуда узнали вы, что горе у нас? Вернее, откуда Настасья Петровна проведала?

– Ей Анатолий сказал, – Кивнул купец в сторону сторожа, грубо вытирая мокрые глаза. – А уж ему, видать, кто-то из деревенских, мимо проезжавших, брякнул. В общем, сам знаешь, с какой скоростью разносится людская молва.

Тут на улицу выскочила и купчиха – Настасья Петровна, – и сразу же узнав Николая, бросилась к нему в объятия. Евгений Маркович даже немного отступил, давая им вдоволь наобниматься.

– Родненький наш! Светленький наш! Николушка! – принялась целовать Настасья Петровна Шелкова. Николая сей душевный порыв эмоциональной супруги Евгения Марковича, однако, смутил, но все же он не решался останавливать ее и вынужден был позволить ей уже до конца излить все свои теплые материнские чувства. – Да как же так-то?! Да сирота! Да бедненький мой! – она тоже принялась рыдать, но, в отличие от своего мужа, делала это достаточно громко.

– Да будет, будет, Настасьюшка Петровна, – ласково пытался утихомирить ее Шелков. Хотя внутренняя боль также побуждала его раскричаться и разрыдаться в голос, однако воспитание не позволяло ему столь сильно ставить эмоции выше разума. – Как-нибудь уж я теперь… Уж я как-нибудь.

– Ну нет, мой дорогой, не «как-нибудь»! – слегка даже повысила тон купчиха. Темно-зеленый оттенок ее кружевного платьица понемногу утешал Шелкова, поэтому он иногда старался бросить на него изрядно нуждающейся во спокойствии взгляд. – Мы уж с Евгением Марковичем поможем тебе хоть немного, – заявила Настасья Петровна, даже не спросив о согласии касательно сего заявления супруга. – Рассказывай, куда едешь сейчас? Тебе же есть, у кого пока остановиться?

Евгений Маркович, очевидно, уже привыкший за долгие супружеские года к столь бойкому характеру жены, предпочел молча постоять рядом, давая ей возможность всласть наобниматься, нацеловаться и наговориться с Николаем. Насчет помощи Шелкову он не возражал. Да и не имел такой возможности при всем своем «мягко-легковатом» характере.

– Еду теперь я к дядюшке единственному, Владимиру Потаповичу, в Петербург. Более родственников у меня нет, только вот кровный брат отца моего. Маменька за время до смерти велела письмо ему послать с просьбой, чтобы принял он меня к себе, пока я сам на ноги не встану. – Затем Николай указал рукой на Дуняшу: – Вам я девицу сюда привез. Решил, что вы не откажет ей в крове, а она вам за это доброю работницей будет. Это дочь нашей кухарки Аксиньи. У нас ведь много и крестьян погорело. И вот Дуняша тоже сиротой, без матери, на пятнадцатом году жизни осталась.

– Ох, бедное дитя тоже, – запричитала Настасья Петровна. – А красавица-то какая! Да иди же ты сюда, не бойся. – Настасья Петровна оглядела с ног до головы кухаркину дочь.

Дуняша подошла к купчихе. «Все-таки женат он! И трудно было сказать барину мне об этом?!» – подумала она.

– Говори же, что ты умеешь делать? – задала Дуне вопрос купчиха, ласково глядя на нее, однако же обнимать и расцеловывать, как Николая, не стала.

– Готовить разные блюда, вышивать, уборкой заниматься, читать, писать, считать, – ответила Дуняша, опустив свои кругленькие глазки. – Меня маменька и Прасковья Алексеевна учили. Благодаря их милости и умею все.

– О-о-о, ну что ж, это превосходно! – воскликнула Настасья Петровна и просияла легенькой улыбкой.

– И что же? Ты нам ее отдать решил? – уточнил Евгений Маркович. – На время ли, пока не обустроишься или насовсем?

Николай задумался. С одной стороны, ему хотелось бы ответить, что на время, что как только на ноги встанет и хоть что-то наживет – заберет ее к себе в работницы. Однако, с иной стороны, казался ему ход сих действий не совсем порядочным. К тому же он не питал сомнения насчет того, что Дуняше будет действительно хорошо у Шаронских. Да и каким будет это новое нажитое имущество Шелкова? Скверная однокомнатная квартирка, ветхий прогнивший домик с дырявой крышей? И будет ли оно вообще? Все же Николай желал Дуне лучших условий пребывания. А потому, немного помолчав, ответил:

– Уж насовсем примите.

– Можно и насовсем, – кивнул Евгений Маркович. – Ты пойди, дитя, сейчас в дом, Акулина тебе покажет твое новое место, – добродушно обратился Шаронский к Дуняше.

Дуняша послушно поклонилась, не глядя на нового хозяина.

– Акулина! – крикнул Шаронский. – Поди сюда!

Во двор выбежала полноватая баба средних лет и поклонилась:

– Чего изволите, батюшка?

– Отведи-ка Авдотью в дом, покажи ей все, – спокойно велел барин.

– Слушаю-с, Евгений Маркович, – покорно протараторила баба. – Идем, моя дорогая, – позвала она к себе Дуняшку.

Дуняша лишь бросила последний взгляд свой на Николая и, вероятно, сама не зная, что именно она желает передать им, пошла за Акулиной.

– Ну а вы что же, Николай Геннадиевич? Пойдемте-с, откушаете у нас, – пригласила Шелкова Настасья Петровна.

– О, нет. Сердечно благодарю вас! Мне надобно поспешать уже. В короткий срок хочу товары распродать. Да и в Петербург мне надобно как можно скорее, нет времени в гостях рассиживать.

– Ну дела купеческие – они такие, – ласково улыбаясь, согласился Евгений Маркович. – Сейчас. Вы погодите минутку.

На какое-то время он зашел в дом, но вскоре вышел с нежно-бежевым конвертом в руках.

– Вот, это от нас с Настасьей Петровной. На первые два месяца вам точно хватит. – Протянул он конверт, в котором, нетрудно было догадаться, находились денежные средства.

И хотя Шелков долго отказывался от денежной суммы, Шаронские все равно буквально заставили принять их помощь. В итоге горячо поблагодарив, снова разобнимавшись и расцеловавшись, Николай попрощался с дорогими людьми, и вновь отправился с мужиками в путь.

До «перевалочного» городка Николай, как и полагал, добрался, когда было уже далеко за полночь. В то время на спящих улицах уже вовсю кричали немыми голосами огней уличные фонари, в закоулках изредка лаяли бездомные собаки, и все дома с крепко закрытыми дверьми и окнами покойно стояли, оберегая безмятежные сны находящихся внутри людей. Николай решил разместиться в одной из тамошних гостиниц, оплата за проживание в которой была предоставлена и за комнаты для приехавших с ним рабочих. Благо, та денежная сумма, которая у него на тот момент была, позволяла ему на все это растранжириться. Лошадей же пока разместили неподалеку в конюшне, к счастью, оказавшейся полупустой, опять же не задаром. Однако старый конюх то ли по добродушию своему, то ли от нетрезвости своей взял с барина достаточно малую сумму за временное содержание скотины – всего пятьдесят копеек, что очень даже было на руку Шелкову. Ну а крупные вещи были помещены в гостиничную кладовую, где они должны были находиться до отбытия на рынок. Кладовая сия была надежно заперта на ключ, который все время хранился у управляющего гостиницей.

Если бы в тот момент Николаю некто задал бы вопрос о том, что теперь, когда все и всё более-менее расположились, он желает делать, то, вероятно, с большей охотой он бы ответил, что не то, что желает, но даже намерен он надеть ночную рубаху и скорее повалиться на эту жесткую, но такую манящую кровать, что была в его номере. Тем более что в последнее время спал он изрядно мало и скверно. Однако сейчас он, сам скорее всего не ведая почему, решил рассмотреть те небольшие изделия, которые ранее охотно велел перенести в свой номер. Вероятно, сделал он это все же потому, что не совсем доверял управляющему, так как гостиница сия была далеко не для высокородных господ, а значит и здешние служащие были немного сомнительными для Шелкова. Поэтому он таки попросил уставших рабочих помочь ему донести все некрупные вещи, а их было немало, в отведенный номер, а после, отпустив их наконец спать, принялся осматривать товар. Тарелки из дерева и стекла, ложки, вилки, маленькие чашечки, лоханки, матрешки, колобашка с медвежьей головой… Николай на миг задержал на сей вещице заинтересованный сонный взгляд. Он тут же взял ее в руки.