Светящий в окно комнатки лунный свет обнимал все пространство, и Николай тут же узнал свое незаконченное изделие. Медвежья голова глядела на него вырезанными добрыми глазенками. Сильное желание поскорее завершить работу ревностно брало главенство над сонливостью, а потому Николай скорее стал искать какой-нибудь ножичек. Он принялся аккуратно перекладывать вещи, надеясь найти то, что так ему тогда было необходимо. Шелкову понадобилось минут таки двадцать, чтобы прийти к выводу, что никакого ножичка в привезенных вещах нет, а потому он решил пойти спросить его у мужика, что дежурил за стойкой на первом этаже, главной задачей коего являлось раздавать ключи и поддерживать порядок в гостинице. Собственно, он и являлся управляющим.

Тихо, будто боясь разбудить всех постояльцев, Шелков спустился вниз к ключнику, внимательно смотревшему на него в непонимании, что он может в сей час требовать, и почти шепотом обратился:

– Милейший, а не найдется ли у тебя ножичка? Пусть хоть самого малого. Я был бы тебе весьма признателен. Мне тут, можно сказать, не почивается никак, решил вещицу одну достругать. А ножичка-то и нет.

– Родной мой, господин хороший, ну какой ножичек вам понадобился ночью? Знаю я вас. То шалости, хиханьки да хахоньки, а потом и смерти. И городовой потом к нам будет ходить да во всех этих темных делишках разбираться, – спокойным, но в то же время настойчивым тоном проговорил ключник.

Николаю очень не понравился его ответ и отношение к нему, как к простолюдину. Одно дело, когда его принимали за равного себе люди из его деревни, которые немало сделали для него, другое же дело, этот ключник, который сам не имел высокого статуса, но позволял себе вести диалог с купцом подобным образом.

– Да какой городовой, какие «темные делишки»? За кого вы меня принимаете, милейший?! – возмутился Шелков и теперь стал говорить более ощутимым тоном.

Худенький ключник слегка погладил свои темные усы и немного кашлянул.

– Вы бы все-таки спать заставили себя пойти, а уж утром и спрашивали то, что надобно. Право, ступайте лучше, господин хороший, – не унимался мужик.

Шелков широко распахнул изумленные глаза.

– Он мне еще отдавать приказы вздумал! – на этот раз почти прокричал Николай. – Да знаешь ли ты с кем беседу ведешь? Да после такого неуважения!..

– Если мои глаза мне не изменяют, то вы, вероятно, приказчик, а может даже и из крестьян зажиточных. – Мужик осмотрел Шелкова от сапог до локон, давая понять, что одежда на нем отражает далеко не высокий статус. Ключник сделал это специально демонстративно, пытаясь показать, что открыто тыкать на провинциальность гостя он не собирается, исходя из своего, по крайней мере, превышающего Шелкова положения, но указать ему таким образом где его место он считал должным. Управляющий давно привык слышать различного рода угрозы в свой адрес, особенно от «маленьких людей», недовольных чем-либо в его гостинице, а потому у него на все эти конфликтные провокации давно уже была заготовлена схема общения. Шелков, хоть и был человеком не высокомерным, тем не менее, исходя из своего положения и происхождения не привык вести беседу в подобном ключе, а потому собеседник становился все более неприятен ему.

Хорошенько уже разгневавшись, Николай глубоко вдохнул и на выдохе раздраженно заговорил в полный голос:

– Да знаешь ли ты, почему я вообще в твоей лачужке нахожусь?! Да я сын самого прославленного в округе купца – Шелкова Геннадия Потаповича! Да известно ли твоей дурьей башке, что погорело все имение мое и родители мои, и много рабочих наших?! Да известно ли тебе, что я уже вторые сутки мучаюсь от мысли о том, что на моих глазах покинули меня два моих рая?! Да известно ли тебе, что, испросив у тебя этот несчастный ножик, я отвлекся бы на работу, и, может, мне хоть немного стало бы легче?! Да известно ли тебе, что в твоих руках, можно сказать, капля спокойствия моего, стоит только лишь тебе переступить через упрямство?! И было бы мне, действительно, хоть немного, но полегче! Неужели трудно тебе взять и переступить через упрямство?! Отвечай, неужели так трудно?! – Николай чуть было не вцепился ключнику в горло, однако внутренний голос принуждал его оставаться сдержанным хотя бы в телесных порывах. Он нервно и часто дышал и даже не думал успокаиваться, желая, чтобы ключник наконец все осознал и одумался.

– Это никак не оправдает вас в случае того, что, предположим, я дам вам этот дурацкий нож, и вы в таком состоянии, исходя из всего того, что вам пришлось пережить, как вы утверждаете, пойдете и прирежете им любого постояльца, не закрывшего на ключ свой номер, – мужик продолжал говорить как можно спокойнее, будто бы даже не взяв во внимание того гневного порыва Николая, который Шелков несколько минут назад вылил на него. – Настаиваю – ступайте спать. Уж рассвет занимается. Хотя теперь я не уверен, что и утром смогу дать вам то, что вы так нагло от меня требуете. – Управляющий протяжно и демонстративно зевнул, нарочно не прикрывая рта.

– Так, значит, да?! – крикнул Шелков. – Ну и ладно! Пошел ты! – Он ударил кулаком об стол и направился по извилистой лестнице в свой номер. По пути Шелков ворчал что-то себе под нос и даже один раз споткнулся, совсем не глядя под ноги. Он был глубоко оскорблен тем, что приняли его за простолюдина, хоть в человеческом отношении он и не любил считать себя выше тех же крестьян. Тем не менее, привык он вести беседы спокойно, со взаимным уважением, взаимным слушанием, как и полагается всякому уважающему себя и других человеку. И того же он всегда неосознанно требовал по отношению к себе от окружающих. Происшедшая же ситуация повергла его в смятение, разгневала, опустила, унизила. Он совершенно потерялся и от того, что не смог добиться над нею контроля, разозлился. Ему также было обидно и то, что не был оценен его гневный душевный порыв, куда вылил он всю боль, не получив в итоге не то, что желаемую вещь, но даже и капли сострадания. Поднимаясь по деревянной лестнице, Николай чувствовал себя обиженным ребенком, которому только что не дали требуемой игрушки, и это ощущение еще больше удручало его.

– Что это было, мой хороший? – уловил Шелков женский голос, все еще поднимаясь по лестнице, но уже скрывшись из виду управляющего. Голос женщины был обращен к ключнику, и Шелков тут же остановился.

– Да какой-то умалишенный, дорогая моя. Ерунда… Ты испугалась? – отозвался ключник.

– Если честно, то да, очень. Как громко кричал этот кретин, – голос женщины звучал нежно и трепетно. Даже невинно.

Николаю стало интересно, кем она приходится ключнику. Неужели это жена его? По голосу было отчетливо слышно, что она в два-три раза старше.

– Любовь моя, не переживай. Он, очевидно, болен. Представляешь, равнял себя тут до самого купца Шелкова. Впрочем, ну его. Сейчас я приду к тебе. Я так устал за сегодня всех этих олухов и невежд распределять по номерам. – Мужик зевнул и, слышалось Николаю, вышел из-за стойки.

«Очень интересно», – проговорил про себя Николай, немного спустившись, так, чтобы ему были видны эти люди, но, чтобы им не был виден он сам. Заприметил купец, что женщина действительно была намного старше этого ключника. Возраст ее на вид составлял лет пятьдесят пять – шестьдесят. Она была в шелковом ночном платье, спальных широких туфельках кремового цвета. Лицо ее, белее декабрьского снега, в целом выражало еще вполне солидную жизнь. Волосы ее были убраны назад, в пучок. Ее пухловатое тело немного покачивало то ли от того, что ее только что разбудили, то ли до сна она приняла несколько рюмочек вина, а скорее всего, и то и другое.

Через тонкие деревянные балясины лестницы Шелков смог разглядеть, что ключник приблизился к этой женщине и, бесцеремонно взяв за талию, потащил ее, посмеиваясь и что-то бормоча, в одну из комнат на первом этаже, собственно откуда эта «Венера» и выбралась. Дверь в комнату они так за собой и не закрыли, вероятно, полагаясь на то, что в столь поздний час по постоялому дому уж никто бродить не станет, или же просто они были так увлечены плотской связью друг с другом, что им было просто-напросто не до таких пустяков.