Девица сидела, обхватив свои худенькие кукольные ножки не менее худенькими и кукольными ручками, опустив прелестные глазки, как дитя, которого кто-то посмел обидеть. Черные атласные ленты, умело вплетенные в русые косы, печально лежали на ее хрупких плечиках и будто бы грустили вместе с нею.

Шелков до сих пор не мог поверить в то, что эта его тихая и смирненькая Дуняшка, голосок которой нежнее весеннего ветерка, сейчас огрызнулась ему суть затравленная собака. Ранее, она никогда и не за что не позволила бы себе подобное вытворить. Ему понадобилось еще определенное количество времени, чтобы в полной мере осознать, что эта же самая забитая кухаркина дочь сейчас спрыгнула с телеги и помчалась куда-то в лесную чащу между елями и березами, все дальше и дальше от взора Шелкова. Николай тут же остановил свою телегу, вслед за ним и крестьяне начали сдерживать лошадей. Мужики стали переглядываться.

– Ну что у вас там, барин?! Куда это она?! – крикнул Шелкову ничего не понимающий Игнат, который, по всей видимости, хотел уже поскорее расквитаться с этим делом, несмотря на то, что сам вызвался сопровождать барина.

– Сейчас… Сейчас я разберусь со всем, ждите! – нехотя ответил Николай и, спрыгнув с телеги, побежал за Дуняшей.

Она укрылась под стройными молодыми березками, далее бежать не стала, облокотившись об одну из них, девица горько начала рыдала. Ей, вероятно, необходимо было выпустить из себя так долго таившиеся в душе эмоции.

Шелков вмиг настиг ее и постарался проанализировать и оценить ситуацию. Если бы не тот озлобленный ответ Дуняши, что ранее вылила она на Николая, барин тут же подлетел бы к ней и начал бы прижимать к себе и пытаться успокоить. Однако после сего неожиданного поворота он будто был даже несколько сдержан по отношению к девице, впервые он задумался о том, знает ли Дуняшу на самом деле. А посему с объятиями решил повременить.

– Будет тебе, Дуня, будет. Что это ты вздумала-то, а? – в своем вопросе Шелков пытался казаться как можно серьезнее, однако сердце у него по-прежнему разрывалось от сей картины.

– Как это: «Будет тебе»?! – сквозь рыдания проговорила Дуняша, и закрыла свое красное личико руками. – Разве это вас везут на потеху к новому хозяину?!

Она подняла на Шелкова алеющие девичьи глаза, в которых не было ни капли страха, только лишь мелькала нарастающая злость и требовательное ожидание для спокойствия ее нужных слов.

Ошарашенный тем, что крестьянка уже во второй раз позволяет себе подобные выплески ярости с ним, Николай вначале немного помолчал.

– Ну не волнуйся ты так, Авдотья, будь благоразумной, – спокойно, но в то же время серьезно проговорил он. – Евгений Маркович – человек добрейшей души, порядочный. Не понимаю к чем ты устроила эту бестолковую сцену. Были мы с отцом много раз у него в гостях. Люди его вполне себе не обижены, накормлены, согреты. А ты еще и в кухне работать будешь. А уж то, как ты стряпаешь… Точно похвалой не обделит тебя Евгений Маркович.

– А вон жена-то хоть есть у этого вашего Евгения Марковича? – промычала вопрос Дуняшка, опасаясь, что новый хозяин будет при любой возможности приставать к ней. А мысль о том, что он может быть женат мало-помалу взращивала в душе ее росточек успокоения. Будь он женат, она могла бы постараться полюбиться хозяйке и доверительно к ней приблизиться, создавая себе как бы некое покровительство, защиту.

– Почему тебя это так интересует? – Шелков понимал, что задает очевидный вопрос, однако не мог демонстрировать даже и грязной мысли об этом человеке, поскольку действительно хорошо знал его и был уверен в нем, так же как и в том, что на кисти у него пять пальцев.

– Ох, не притворяйтесь, барин! – Махнула маленькой ручкой Дуняша и пуще залилась слезами. – Если ни вы, ни Геннадий Потапович не позволяли себе предаваться сами понимаете какому греху, то уж, кроме вас, найдется много поганых людей на белом свете, которые, кажется, только этим и живут.

Вскоре она начала потихоньку униматься. Должно быть, ей стало стыдно за свой душевный порыв. Немного еще всхлипывая, она вытерла лицо рукавом платья, что подарила ей Фекла, так как в своем платье Дуняше уже было стыдно даже выйти на улицу.

– Я ручаюсь, я клянусь тебе, Дуняша, что никакой подобный срам не коснется тебя! – заявил Николай и теперь уже осторожно, словно боясь напугать, приблизился к ней. – Если будет так спокойнее, я дам тебе адрес моего дядюшки, где пока буду находиться. Пиши, рассказывай все: и как ты поживаешь, и что творится, и как Евгений Маркович. Обо всем пиши. – Николай старался как можно более успокаивающе смотреть на Дуню, теперь уже смягчив тон. – Не бойся. Это милосердный, обходительный, в конце концов, набожный человек. Никакой беды не случится с тобой.

Дуняша, возможно уже от безысходности, поверила ему, по лицу ее видно было, что она все больше успокаивается.

Какая-то нежность и трепетность пронзила сердце Шелкова по отношению к этой беззащитной, но такой смелой девушке. Если бы он мог, то непременно увез бы ее с собою, но дядя его и так проживал в небогатой квартире, а комната для прислуги его была ничтожно мала, да и второй услужливый нахлебник явно был бы там излишним. Все это четко держал в своей голове Шелков и как бы не желала душа его-не мог пойти даже супротив сих мыслей. Однако, только сейчас Николай обратил внимание на то, какие прекрасные у Дуняши глаза, какие красивые темно-русые прямые локоны, какой прелестный носик. Да и вся она показалась ему в те секунды такой милейшей и одинокой, что так захотелось защитить ее от всех, приласкать, еще более утешить.

Она смотрела на него с какой-то слабой надеждой и доверием. В какое-то мгновение Шелков уловил секундную улыбку на крохотных розовых губах. И не в силах преодолеть этого странного чувства, которое граничило между отношением к ней, как к сестренке и как к милой девушке, Шелков приблизился к ней и, понимая, что она вовсе не против нарушения своего личного пространство, прижал ее к себе нежно, впиваясь в губы поцелуем. Сиреневый платочек упал с ее плеч. Но это лишь подчеркнуло их великолепную изящность и хрупкость. Девица немного вздрогнула, но отталкивать Николая не стала. Напротив, Дуняша сама прижалась к нему и, слегка дрожа, ответила на поцелуй. Казалось, в тот момент они стали настолько близки друг другу, что были подобны двум молодым деревьям, тесно сплетенным своими корнями. Прижимаясь и не разрывая поцелуй, они словно лечили таким образом самих себя и друг друга. Ни Николаю, ни Дуне совсем не хотелось завершать этот момент первого поцелуя. Шелков ласково обнимал ее и успокаивая поглаживал по спине. Она же просто сильно прижималась к нему, как будто бы телом прося, чтобы он никому не давал ее в обиду, не отпускал. Однако вскоре Николай все же вынужден был прервать сей романтический момент.

У Дуняши вновь сделалось алым и уже смущенным лицо. Она подняла глаза на Николая. Он понимал, что так много времени терять уже было нельзя, и несмотря на то, что Дуню оставлять ему крайне не хотелось, выхода иного тогда он не представлял, а к Евгению Марковичу нужно было успеть до вечера.

– Идем, Дунь, – нежно проговорил Шелков и, удовлетворившись кивком Дуняши, отправился с нею к телеге. Назад они вернулись очень и очень быстро, не перекинувшись по пути ни словечком.

– Где же ж вы были-то!? Мы тут стоим, ожидаем вас, а вас все нет и нет! – воскликнул недоуменный Игнат. Другие мужики тоже были не особо довольны неожиданным поворотом: все норовили поскорее отвезти барина и воротиться в деревню, к своим делам. Однако каждый молчал, большинство только тяжело вздыхали.

– Поедемте-поедемте, братцы, – быстро проговорил Николай и, помогая Дуняше влезть на телегу, забрался сам и тут же крикнув: «Но! Пошла!» – поехал. За ним, переглядываясь и шушукаясь, последовали другие.

Погода в то время была все еще, на удивление, достаточно приветлива. По дороге то и дело встречались камни и выбоины, а потому телегам раз за разом приходилось подпрыгивать, переезжая через них. Для некоторых товаров: стеклянной посуды, глиняных кувшинов и тому подобных вещей, требующих бережного обращения, – была совсем не желательна такая ухабистая дорога. Это приводило к еще большему раздражению мужиков, ведь теперь вместо того, чтобы покойно дремать, им приходилось пристально контролировать, не выскочили или не повредились ли те или иные товары из телеги во время тряски.