На кухне Норов попробовал устроиться с чашкой кофе на высоком табурете, но острая боль в ребрах заставила его снова встать и выпрямиться.

– Болит? – с беспокойством спросила Анна, заметившая его гримасу.

– Не очень. Пройдет.

Через минуту на кухне появился Гаврюшкин, а за ним и Ляля, в пуховике, накинутом поверх ночнушки. Она поеживалась от холода.

– Я тоже кофе хочу! – буркнул Гаврюшкин, ни на кого не глядя.

Анна молча сделала большую чашку и ему. Гаврюшкин уселся на табурет, шумно отхлебнул и сморщился.

– Горько! А сахар есть?

– Нет, – ответил Норов. – Там, в вазочке – шоколад.

– Я не ем сладкого.

– Тогда зачем тебе сахар?

– Как ты сюда добрался? – спросила Анна мужа. – Разве самолеты еще летают?

– Чартером. До Ниццы чечены подбросили. Помнишь, мы с ними в прошлом году в Москве в ресторан ходили? Они с Каримовым работают…

– Каримов – это который сенатор, миллиардер? – вмешалась Ляля. – Мы с Вовкой тоже с ним обедали в «Президент-отеле». Умный мужик, импозантный такой, одевается стильно. Только, когда нанюхается, дурной становится, прям наглухо крышу сносит. А с другой стороны, может себе позволить, – денег-то у него хватит любой скандал замять. У него ж тут вилла в Ницце, он ее за сто сорок миллионов евро купил.

– За сто двадцать, – поправил Гаврюшкин.

– Вилла – роскошная! Я, правда, сама там не была, мне Вовка ее издали показывал…

– Ты будешь чай? – перебила Анна, включая чайник. Тема чужого богатства ее, в отличие от Ляли, не занимала.

– Можно, – согласилась Ляля. – Хоть согреюсь, а то тут теперь такой сквозняк, караул! Пашк, тебе правда нужно бровь зашивать, там прям мясо видно!

– А ты не смотри, – посоветовал Норов.

– Она права, – начала было Анна.

– Не права, – упрямо мотнул головой Норов.

– Он решил сюда перебраться на время эпидемии, – продолжил свое Гаврюшкин. – Каримов-то.

– Ну, правильно, а че в России торчать? – вставила Ляля. – А есть чем зашить, Паш?

– А чеченов своих вперед послал, чтобы они к его приезду все приготовили. Вот я с ними вчера и проскочил. Утром в Москву, а вечером – во Францию. Одним днем управился. До Ниццы долетели, там я у них «мерс» взял и сюда. Всю ночь гнал.

Последняя фраза прозвучала упреком Анне.

– Как же тебя не остановила полиция? – спросила она.

– Так они мне пропуск электронный сделали, дипломатический, из нашего консульства, прямо на телефон прислали.

– Российского дипломата и без пропуска видно, – заметил Норов. – Кто еще ночью в балаклаве по Франции на «Мерседесе» гоняет?

– Отвянь, Нор!

– Как ты меня нашел? – спросила Анна.

– Нашел вот…

– Ты за мной следил?

– Ниче я не следил!..

– Ты следил! – Анна была возмущена. – Как ты мог?!

– А ты как могла?! – парировал Гаврюшкин.

Вопрос, между прочим, был не лишен оснований. Анна не нашлась что ответить.

Одним из самых верных показателей народного обнищания является проституция. Чем беднее население – тем она выше. В девяностых годах прошлого века борделей, именуемых массажными салонами, в России было больше, чем булочных, но и они не вмещали всех особ женского пола, нуждающихся в заработке. Проститутки десятками выстраивались вдоль оживленных трасс; выходили на дороги и в городах. Конкуренция между ними была страшная, доходило до драк. Салоны нуждались в рекламе. Серьезные общественно-политические издания размещать их объявления отказывались, и они тащили их в газету Норова.

Набранная средним шрифтом, реклама массажных салонов занимала не меньше двух полос и не только обеспечивала постоянный приток наличных, но способствовала росту популярности газеты: братва и таксисты начинали чтение именно с этих объявлений; ими же, как правило, и заканчивали.

Мамок и сутенеров в рекламном отделе знали в лицо и по именам. Денег им всегда было жалко, и они норовили рассчитаться бартером, хотя бы частично. Коробейников и его ребята пользовались бесплатными услугами девочек, но Норов от этих развлечений уклонялся; он с юности не испытывал удовольствия от заученных ласк. А уж о том, чтобы не заплатить женщине, в его случае не могло быть и речи.

Содержатели притонов, всегда отличавшиеся чрезвычайной сообразительностью, быстро поняли его запросы и стали предлагать ему не профессионалок, а любительниц, – девушек, избегавших работать в салонах из страха огласки, но нуждавшихся в деньгах и не возражавших против тайных нечастых встреч с солидными нежадными мужчинами. Такой контингент мамки называли «чистенькими». В основном это были студентки, приехавшие в Саратов из сел и пригородов; продавщицы и официантки. Очень много было молодых учительниц и медсестер, которым платили гроши. Большинство из них было замужем или имело постоянных партнеров.

От профессиональных проституток они отличались и внешне, и манерами. Богатым сексуальным опытом они не обладали, оказавшись в постели с малознакомым мужчиной, смущались. Многие даже не решались просить потом деньги.

Норов был с ними деликатен и щедр. Перед тем как везти девушек к себе, он проводил с ними вечер в ресторане, чтобы они успели немного привыкнуть, и его охрана доставляла туда пышные букеты роз. Кроме цветов, он обязательно делал им подарки: духи или мелкие ювелирные украшения, а утром незаметно совал в их сумочки по две стодолларовые купюры, что существенно превышало тогдашние тарифы в провинции. Если девушка не производила на него впечатления, он просто давал ей сто долларов, и водитель сразу после ресторана отвозил ее домой.

В постели он был бережен, никогда не принуждал женщин к тому, чего они не хотели. Порой ему удавалось доставить удовольствие партнерше, в таких случаях он был так рад и горд, что платил вдвойне.

Глядя на распухавшее лицо Норова, Анна не находила себе места.

– Послушай, ты понимаешь, что может начаться заражение?! – не выдержала она.

– Хорошо. Принеси, пожалуйста, перекись и пластырь.

Пока Анна искала то и другое, Норов включил холодную воду и сунул лицо под струю, чтобы промыть рану. Потом он велел Анне покрепче промокнуть ее салфеткой и обработать перекисью. После этого она, следуя его указаниям, порезала пластырь мелкими полосками и, соединив края раны, заклеила ее вдоль и поперек сеточкой. Ссадина на скуле была не такой глубокой, но Анна, на всякий случай, таким же образом обработала и ее.

Прижимая к лицу пакет со льдом, глотая горячий кофе и кутаясь в халат, Норов исподволь рассматривал Гаврюшкина. За годы что они не виделись тот набрал килограммов двадцать, раздался в плечах и спине, разбух в животе, огрубел и начал лысеть на темени. Он все еще оставался красив и моложав, но печать брюзгливости, которой отмечены физиономии российских чиновников, портила и его черты.

– Че уставился? – с вызовом осведомился Гаврюшкин.

Норов не стал отвечать, просто отвел взгляд. Анна избегала смотреть на мужа. Неловкость испытывали все четверо.

– Может, покушать хочешь? – обратилась к Гаврюшкину Ляля.

– Можно. Только что-нибудь легкое, – ответил Гаврюшкин.

– Совсем диетическое, – пообещала Ляля, открывая холодильник.

Норов усмехнулся, удивляясь про себя его способности испытывать голод в такую минуту.

– Че щеришься? – тут же вскинулся Гаврюшкин.

Норов вновь не ответил.

– У чечен обратный рейс на послезавтра заказан, – проговорил Гаврюшкин, обращаясь к Анне. – Надо на него успеть, иначе застрянем неизвестно, насколько.

– Вы в Москву, да? – встрепенулась Ляля. – Ой, а возьмите меня с собой!

Ей никто не ответил.

– Где Левушка? – спросила Анна Гаврюшкина.

– У моей мамы,

– Почему ты не отвез его к моим родителям?

– А почему ты своей маме доверяешь больше, чем моей? – с обидой возразил он.

– Что ты ему сказал?

– Что мы с тобой скоро прилетим, а че еще? Что ты к чужому дядьке от него сбежала? Знаешь как он обрадовался, что мы скоро вернемся?! Прыгал даже! Он уж подарок тебе приготовил, своими руками сделал… не буду тебе говорить, он не велел, после сама увидишь…