После того, как опаздывающие разойдутся по классам, лучи утреннего солнца упадут длинными полосами на баскетбольные ворота в дальнем конце спортивной площадки. До самого прихода учителей в аудиториях будет стоять невообразимый гвалт орущих во все горло и скачущих учеников.

Привычная мне еще буквально двадцать с лишним дней назад рутина теперь представлялась событием из далекого прошлого.

– Джон Ван, кажется, опаздывает? – произнес шеф, подходя ко мне.

– Ему вообще не стоит доверять.

– Ну, не знаю. Ты все время так говоришь о нем. Я понаблюдал за ним несколько дней, лично мне он показался неплохим парнем. Он, конечно, немного грубоват на язык. Но ведь не всегда грубияны – плохие люди.

– Ха, вы сейчас защищаете Ван Досу, а точнее Джона Вана?

Мне стало обидно до слез.

– Да нет же, никого я не защищаю. Просто говорю о том, что увидел и почувствовал.

– Вот только не надо делать вид, что все знаете. Бесит страшно!

– Ну да, тебе, конечно, лучше знать. Кажется, ты говорил, что у тебя есть бабушка? Ты вроде ни слова не спросил о ней у Джона. Можно ведь как-то ненавязчиво поинтересоваться. Например, задать наводящие вопросы, мол, какая у тебя семья.

– Бабушка меня совсем не интересует. Она ни разу не вышла искать меня, когда мне приходилось сбегать из дома от пьяного отца и ночевать под открытым небом. Ее даже не интересовало, жив ли я или замерз от холода, когда убежал из дома зимой в одних тапках. Помню, как выскочил на улицу в жуткий мороз, тогда еще в новостях трындычали, что такое критическое похолодание случилось впервые за десять лет. Всю ночь валил густой снег, и бешено дул ветер. Я пытался хоть как-то согреться, прижавшись к чужому забору, когда меня начал одолевать страх, что я окоченею до смерти. Но я не решался вернуться домой. Отец мог запросто избить меня как собаку. Я думал тогда, что лучше: умереть от побоев или от холода, но так и не смог выбрать. Меня, десятилетнего пацана, пугало и то и другое. И знаете, что я тогда решил? – Я вопросительно посмотрел на собеседника.

– И что же ты решил?

– У наших соседей была собака. Забор вокруг дома они не возвели, но в углу участка стояла собачья будка, служившая границей между улицей и соседским двором. Эта собака, смесь чиндо[13] и какой-то длинношерстной породы, на всю округу славилась своим злобным нравом. Даже у случайных прохожих, ничего не слышавших об этом чудище, дрожали поджилки от одного ее вида, когда она скалила острые зубы и угрожающе рычала, морща нос.

Перед моим мысленным взором отчетливо проступили сцены той ужасной ночи с метелью – словно это случилось вчера.

– Я на четвереньках заполз в собачью будку. Подумал, что это лучше, чем околеть от холода, – настолько невыносимо было его терпеть. И знаете что? Эта свирепая собака совершенно спокойно смотрела на меня, непрошенного гостя, забравшегося в ее конуру. Я ведь ожидал, что она сразу кинется рвать меня зубами. В ту ночь я спал в будке, а собака с безучастным видом простояла до утра на улице в страшную метель.

– Ну и чудеса. Неужели собака пожалела тебя?

– Это до сих пор загадка для меня. Спустя какое-то время после того случая ее выкрали. Хозяин говорил, что, наверное, это дело рук торговцев краденными собаками. В таком случае она погибла и, скорее всего, ее продали на мясо. Я ревел весь день. Ведь в ту ночь собака отдала мне все, что имела. Впервые кто-то поступил со мной вот так. Да и я никогда в жизни не плакал, горюя о ком-то.

За рассказом я и не заметил, как на мои глаза навернулись слезы. В памяти всплыл профиль собаки, покорно пережидающей метель.

– Да, наверное, так оно и было. А отец только тебя выгонял из дома? А твоего брата?

– Думаю, неприязнь отца к Ван Досу не была такой сильной, как ко мне. Даже приходя домой пьяным, отец редко придирался к нему. Я один был козлом отпущения что для отца, что для бабушки.

Ачжосси медленно кивал головой. Я не мог понять, что означают его кивки. То ли он понял теперь, почему я не интересуюсь бабушкой, то ли сочувствовал, что в меня летели все шишки, – но его отношение меня в любом случае не волновало. Ведь, что бы он ни сказал, вряд ли куда-то денется тот тяжкий ком обиды и боли, глубоко въевшийся в мою душу. Я и при жизни никогда не просил кого-то понять меня, а сейчас – и подавно.

– Джон Ван что-то сильно опаздывает.

При этих словах шефа я увидел вдали брата. Тот шел с невозмутимым видом, неся на плечах теплых солнечных зайчиков. Он был в своем репертуаре, его нисколько не волновало, опоздал он или нет.

Брат выглядел сильно уставшим. Под глазами образовались темные круги, а губы были сильно обветренными. Чем же он занимался вчера ночью, что так плохо выглядит?

– Джон, поставь карточку «Зарезервировано» на столик в самой глубине зала. Напиши имя «Нана», – попросил шеф.

– Хорошо.

Брат без лишних слов написал на карточке «Зарезервировано. Нана» и поставил на самый дальний столик, что было совсем не в его духе. Уж лучше бы он ворчал, мол зачем давать три миллиона и при этом оказывать такой почетный прием?

К двенадцати часам начали подтягиваться посетители. Кажется, за несколько дней мы успели приобрести в округе репутацию приличного местечка.

Шеф занимался стряпней и при этом постоянно выглядывал в зал. Он с нетерпением ждал человека по имени Нана, но тот не появлялся. Лицо шефа становилось все тревожнее и тревожнее.

Закончилось обеденное время, было уже три часа дня. После окончания ланч-тайма поток посетителей почти прервался.

– Может, позвонить? – обратился к Ачжосси брат.

– Нет, подождем еще немного. Не нужно торопить. – Шеф, не в силах скрыть обеспокоенность, вытянул руки ладонями вниз, как бы призывая самого себя успокоиться.

– Не знаю, что это за человек, но выглядит все очень странно. Я бы на его месте прибежал с восходом солнца. Можно подумать, что три миллиона – цена бродячей собаки и просто так на дороге валяются. Я как-то продал собаку, поэтому хорошо знаю. Когда мне было пятнадцать, я украл соседское злобное чудовище и продал торговцам. Какими же они оказались скупыми, дали мне, можно сказать, копейки. Я тогда впервые узнал, что цена за собак такая мизерная.

Я чуть не завопил во весь голос, пока брат рассказывал эту историю. Если бы Ачжосси не удержал меня за руку, я бы кинулся на него и свернул ему шею.

Я вспомнил собаку, которая с невозмутимым видом мужественно противостояла метели. Узнала ли она перед смертью человека, укравшего ее и отдавшего торговцам? Наверняка узнала. Потому что видела его каждый день, утром и вечером.

Из глубин души вихрем поднялось незнакомое чувство:. пронзительнее, чем грусть, но тягостнее, чем боль. Меня слишком душили эмоции и слезы.

– Скотина! – Я пронизал брата ненавидящим взглядом.

В другое время он назвал бы меня придурком и покрутил пальцем у виска. Но сейчас он выглядел явно уставшим и никак не отреагировал.

– Куда ты потратил деньги, вырученные за собаку? – спросил я сквозь зубы. Хотя спрашивать было бесполезно.

– Я, собственно, по поводу акции… – В ресторан именно в тот момент, когда брат шевелил губами, раздумывая над ответом, вошла высокая женщина с длинными волосами.

– Вы Нана? – быстро переключился на нее брат.

– Да.

В тот миг, когда женщина произнесла это слово, лицо нашего шефа настолько угрожающе исказилось, что невозможно передать словами.

– Шеф, она пришла, пришла.

– Поздравляю вас. Пожалуйста, присядьте вон туда, за тот столик. Мы оставили его свободным специально для вас. – Брат с наигранным радушием указал на зарезервированный столик.

– Ну что вы, не стоит так беспокоиться…

– Очень даже стоит. Ведь вы выиграли приз в три миллиона. Что и говорить, такие деньги на дороге не валяются, как бездомные дворняги.