Фредерик всегда смотрел на меня с отеческой теплотой, поэтому еле уловимая тревога во взгляде мужских глаз, уже прилично обложенных со всех сторон возрастными морщинами, сразу вызвала во мне насторожённость. Я всячески старалась выветрить из головы любые нехорошие подозрения, пока радостно шагала ему навстречу, собираясь загадать желание, которое обязательно сбудется. Через год.

Всего четыре строчки глупой песни и улыбка потерялась на моем лице. Это был не тот торт. Совсем не тот. Какой-то пышно-розовый крем, свежие ягоды по кругу и ни единого намёка на карамель и орехи. Я вглядывалась подавленным взглядом в сладкую массу, ощущая на себе взгляды десятков гостей, обступивших меня по кругу.

– Ну же, Эмили, загадывай желание и задувай.

Я перевела взгляд на Оливию. Двумя пальцами одной руки она держала наполненный шампанским бокал на тонкой длинной ножке. Совсем не к месту я подумала, что этот бокал она будет цедить весь праздник, потому что потерять лицо и предстать перед гостями в недостойном свете для неё страшнее, чем увидеть плюс на весах. В ободряющем жесте она немного склонила голову вперёд. Но так должно было казаться со стороны. На самом деле её нервировала задержка. Её вообще нервировало всё, что было не по её плану.

Внутри снова начала нарастать злость и агрессия. Почему у меня такие родители?! Я согласилась на всё! На это платье! На дурацкие туфли! Даже на Карлу, которой вообще не должно здесь быть! Я все время безукоризненно следую всем их деспотичным правилам, а они не могут выполнить всего одно моё желание! Торт. Это же такой пустяк! Разве нет?!

– Это не тот торт.

Судя по лицу моей матери, произошёл ядерный взрыв, не меньше. На секунду на её лице отразился приятный шок. Что, не ожидала? Но она достаточно быстро взяла себя в руки и улыбнулась той очаровательной улыбкой, которая без проблем сможет разъесть железо. Может, все кругом и думали, что она очаровательна. Я видела лишь раздражение, хорошо скрытое от других под маской фальшивых ужимок.

– Ну что ты, милая.

От её наигранного скрипучего смеха мне свело челюсть.

– Конечно же, это тот торт. Ты, наверное, забыла, что решила в этом году попробовать что-то новое. Ты сама его выбрала.

– Я его не выбирала. Это не тот торт.

Откуда во мне взялось столько смелости, я сама не понимала. Но как только я сказала эту фразу, тут же пожалела. Вокруг воцарилась оглушающая тишина, разбавленная лишь этой идиотской музыкой, играющей из колонок. Даже плейлист был не мой. Здесь всё не моё. Вся моя жизнь будто принадлежало другому человеку.

Я скользнула взглядом по гостям. Нахмуренные брови и плотно сжатые губы отца, сожаление на лице Стеф, наглая улыбка Карлы, говорящая о том, что эта новость приукрасится в разы и разлетится по школе со скоростью метеорита. И наконец, Эйден.

Я не могла объяснить, почему мой взгляд остановился именно на нём.

Невозможно было понять, о чём он думал. Глаза всё так же закрывали очки, губы больше не улыбались, и вся остальная мимика лица была спокойной и нечитаемой. Мне стало стыдно за то, что не смогла сдержаться. Со стороны я сейчас выглядела, как избалованная принцесса, которой не угодили, и она решила устроить спектакль на ровном месте.

– Эмили, – натянуто выдавила моя мать, в душе, скорее всего, желая меня утопить. Она больше не притворялась хорошей. Глаза прищурено и зло смотрели на меня, требуя немедленно прекратить пререкаться и сделать так, как она хочет.

И я сделала. Закрыв глаза, я загадала абсолютно другое желание и, набрав в грудь побольше воздуха, махом задула все семнадцать свечей.

Пусть они все исчезнут.

Майами. Пригород Авентура. Семь лет назад.

Эмили.

– Что за поведение, Эмили?!

Утро выдалось ожидаемо отвратным. Вчера я совершила непростительный поступок, равносильный похищению десяти младенцев. После задувания свечей сразу же свалила к себе в комнату и не выходила до сегодняшнего момента. Гости разошлись поздно, и только по этой причине мне не влетело ещё вчера. Мама, разумеется, выкрутилась и придумала легенду о моём плохом самочувствии, переходном возрасте, скачках настроения или любую другую чепуху. И теперь дополнительно затраченная на ложь энергия должна вдоволь компенсироваться мстительным обругиванием меня.

Поэтому сейчас я стояла на открытой террасе перед круглым обеденным столом и восседающими за ним двумя разъярёнными родителями. Хотя, не совсем так. Один был разъярён, второй сидел с каменным, нечитаемым лицом.

– Ты опозорила нас перед всеми этими людьми! – нервно трепыхала крыльями носа Оливия. –  Что они подумают о нас? А я тебе скажу что! То, что у нас абсолютно невежественная дочь, раз позволила себе устроить скандал из-за какого-то торта!

И это она называла скандалом?!

– А если мы не можем справиться с собственным ребёнком, то какие вообще можно с нами иметь дела?!

Из её рта продолжали вылетать неприятные и очень абсурдные, по моему мнению, слова.

«Интересно, она сама осознаёт какую ерунду говорит? Скорее всего, нет».

Опустив глаза в пол, я носком туфли выводила непонятные узоры по деревянным лакированным доскам, стараясь не прибегая к помощи рук, заткнуть себе уши, отключить слух и не реагировать на то, что говорит женщина, родившая меня, как она любит утверждать, в страшных муках.

Наверное, пару лет назад я ещё надеялась на то, что всё может измениться. Что если я буду послушной отличницей, свободно говорящей на трёх языках, родители оттают и проникнутся ко мне хоть небольшой любовью. Но каких бы успехов я не добивалась, реакция всегда была одна – мало, недостаточно, можно лучше. Я не могла вспомнить, чтобы на этом безупречном лице хоть раз отразились любовь или нежность. Эти чувства легко распознать. Так смотрели на меня только Кэти и Стефани.

Сестра не переставала твердить, что ничего не изменится. Что нужно просто потерпеть и дождаться выпуска. А дальше свободное плавание, в котором всегда будет предоставлен выбор: видеть это холёное, намазанное дорогущими кремами лицо или нет.

У меня имелись подозрения, что, если бы не я, Кэти давно разорвала бы все отношения с семьёй. По её словам, мы не всегда жили богато. Отец был из семьи среднего класса, в то время как семья матери в социальной иерархии занимала место на пару уровней ниже. Это сложно представить, но Оливия долгое время работала обычным продавцом в магазине и занимала в три раза больше пространства, чем сейчас. Я не помнила этого времени, потому что была совсем маленькой. Но помнила Кэти. Как и помнила то, когда всё изменилось.

Отец всегда был очень амбициозным человеком, и, спустя несколько лет упорного труда, добился того, что его компания получила обширное признание на строительном рынке. Мама же просто села на всё готовое и очень быстро вжилась в образ непревзойдённой леди. Мониторила журналы мод, посещала светские рауты, салоны красоты и создала образ настолько реалистичный, что каждая курица из её нового окружения верила в то, что она грациозно выползла из утробы сразу с укладкой и в трусах от Chanel. И она так глубоко срослась со своим пьедесталом, что ни за что не позволит себе вылететь из круга знатных дам и вернуться к той жизни, о которой она очень не любила вспоминать. Диагноз Кэти: закомплексованная женщина с психологическими проблемами, вечно боящаяся социального осуждения. Она не общалась со своими родителями и запрещала мне, потому что они, видите ли, не того статуса.

Мои единственные бабушка и дедушка жили в Окленде в скромной квартирке, и я имела представление о их внешности только благодаря фотографиям, присланным сестрой. После переезда в Чикаго Кэти восстановила с ними связь, и каждый раз, когда она приезжала к ним в гости, они передавали мне привет. Через год я обязательно последую её примеру и встречусь с ними лично.