— Пора вставать! — громко сказал Этвуд. — Уже половина десятого. Я велел Джованни принести завтрак к десяти.

— К одиннадцати, — запротестовал Джеймс из-под одеяла, однако Этвуд был неумолим.

— К десяти. Я уже проголодался.

Невнятное бормотание носило явно протестующий характер.

Этвуд всегда предпочитал грубой силе дипломатию.

— А вишневого джема ты хочешь? — коварно вопросил он, прекрасно зная, что Джеймс, которого вообще-то никак нельзя назвать гурманом, обожает вишневый джем.

Расчет оправдался — Джеймс высунулся из-под одеяла и с живейшим интересом спросил:　

— Ты заказал к завтраку вишневый джем?　

— Дже-м, Дже-м, дже-мо-ежка! — проскандировал Этвуд. — Я купил вчера банку вместе с фруктами, пока ты спал. Эту банку ты получишь только в том случае, если встанешь немедленно.

— Это меняет дело… сейчас я оденусь. Дай твою бритву, пожалуйста, я потом куплю в городе.

Ровно в десять Джованни принес завтрак вместе с сообщением о неожиданном появлении синьора и синьоры Берни. Это известие явилось неприятным сюрпризом для Джеймса, твердо рассчитывавшего, что они будут единственными хозяевами всего пляжа; когда же выяснилось, что супружеская чета заняла соседний коттедж, Джеймс заявил, что это просто возмутительно. Этвуд примиряюще сказал, что между коттеджами растет очень плотная стена деревьев и кустарника и соседи им не помешают, на что Джеймс хмуро ответил, что лучше б этих соседей не было вовсе. После завтрака он расположился в шезлонге под натянутым метрах в пяти от воды тентом, а Этвуд отправился выяснять, есть ли моторная лодка и где здесь подходящие места для плавания с аквалангом. Вернувшись, он сказал, что Гросси, отец Джованни, вел себя довольно странно.

— Что значит странно?

— Когда я произнес слово «акваланг», он так дернулся, будто его змея ужалила, и стал с жаром убеждать меня, что с аквалангом здесь делать совершенно нечего. Послушать его, так во всем Средиземноморье нет такого скверного места для подводного плавания, как эта бухта.

На пляже они пробыли до полудня (из соседнего домика никто не показывался), а когда подошли к своему коттеджу, из-под навеса, являвшегося как бы продолжением крыши, метнулось какое-то крупное темное животное, опрокинуло один из легких плетеных стульев и скрылось в кустах. Шедший первым Джеймс от неожиданности отпрянул назад.

— Это собака, — спокойно сказал Этвуд.

— Ничего себе собака, размером с теленка! Только ее здесь и не хватало. Сначала соседи, а теперь еще и собака!　

Джеймс невзлюбил собак и предпочитал держаться от них подальше после того, как при съемках эпизода, в котором он убегал от собаки, четвероногий партнер прокусил ему руку. Подозвав оказавшегося поблизости мальчика, Джеймс весьма энергично выразил свое недовольство тем обстоятельством, что собака не привязана и бегает где вздумается. Джованни ответил, что своей собаки у них нет, но он знает, про какую собаку синьор говорит: эта собака ничейная и порой забегает сюда; перспектива встречи с дикой собакой понравилась Джеймсу еще меньше. Разговор о собаке был прерван шумом мотора.

— Сюда едет еще кто-то, — констатировал Этвуд.

— Еще кто-то?! Это уж слишком! — взорвался Джеймс. — Меня уверяли, что здесь не будет ни души. Безобразие!　

С этими словами он стремительно направился к подъехавшей машине; Этвуд, помедлив, пошел следом и, приблизившись к четвертому, если считать с их края, коттеджу, возле которого остановилась машина, с удивлением услышал голос Джеймса, звучавший, вопреки его опасениям, мягко и приветливо.

— … тоже первый раз. Вам здесь понравится, красивая бухта и пляж отличный.

Обогнув кустарник, Этвуд понял причину этой неожиданной доброжелательности: Джеймс разговаривал с молодым человеком, сидящим в инвалидной коляске. Вновь прибывший, Витторио Ольми, обладал тонкими чертами лица, грустными светло-карими глазами и чуть вьющимися на концах русыми волосами; верхняя часть его тела и руки с красивой удлиненной формы кистями были прекрасно развиты, а ноги тщательно закрывал плед.

Крепкий мужчина лет пятидесяти с заросшим черной бородой лицом и глубоко посаженными темными глазами, с помощью Джованни вносил в дом вещи.

— Странно, что он сюда приехал, — сказал потом Этвуд. —  Что он тут будет делать?　

— Ему хочется быть таким же, как все... Я пообещал вечером зайти, он приглашал. Одному в таком положении тоскливо… Видел слугу? Мрачная личность.

Этвуд устроился на веранде, а Джеймс вынес из дома и поставил под навес кресло-качалку, он покачивался, потягивая холодный коктейль. На ведущей к коттеджу дорожке появился высокий и широкоплечий мужчина лет тридцати; коротко постриженные светлые волосы торчали ежиком, а короткий нос, в форме которого было что-то неестественное, наводящее на мысль о полученной травме, и приплюснутые уши придавали ему сходство с боксером.

— Добрый день, — приветствовал он Джеймса.

— Добрый день, — не слишком любезным тоном отозвался Джеймс.

— Мы с вами соседи, — продолжил тот, не заметив или не придав значения холодности оказанного приема. Он махнул рукой в сторону своего домика. — Мы с женой поселились рядом с вами. — Он сделал паузу, однако Джеймс промолчал, ибо то, что ему хотелось сказать по этому поводу, было лучше вслух не произносить. — Я зашел попросить сигарету. Ужасно хочется курить, а Нелли уронила мои сигареты в воду. Нелли — это моя жена. Извините, я не представился: Бат Берни.

В ответ Джеймс нехотя назвал вымышленную фамилию, под которой записался здесь, поставил недопитый коктейль на стол, поднялся, буркнул, что сейчас принесет сигареты, и направился в свою комнату, оставив Берни снаружи. Получив сигарету, тот поблагодарил и ушел, а Джеймс, помня, что сладкое успокаивает, достал уже начатую банку вишневого джема, тщательно намазал толстый слой на тоненький кусочек хлеба, предусмотрительно отложенного для этой цели во время завтрака, положил хлеб на тарелку, закрыл банку и отнес обратно на веранду. Сказав Этвуду, что коктейль очень неплохой и он зря отказался, Джеймс пошел назад под навес.

— Проклятая тварь! — негодующе воскликнул он, едва переступив порог.

В ответ раздалось глухое рычание. Этвуд выскочил наружу: очень крупная черная собака подбирала что-то с земли. Подняв голову, пес снова предостерегающе зарычал.

— Эта тварь сожрала мой джем! — возмущался Джеймс, благоразумно держась у самой двери.

Подобрав широким розовым языком последние крошки, собака нырнула в кусты.

— Безобразие! Она теперь все время будет здесь шнырять? Ничего себе удовольствие — ждать, что эта громадина вот-вот выскочит из кустов!　

Взбешенный Джеймс отправился к дому Гросси и напрямик высказал ему свое мнение о возможности отдыха в условиях, когда повсюду натыкаешься на одичалую собаку, которая к тому же таскает со стола еду. В ответ посыпались многословные заверения, что с этим будет покончено и синьору больше незачем волноваться.

Когда Джованни принес обед, Этвуд поинтересовался, откуда взялась эта собака.

— Она ничейная. Осенью прибежала откуда-то и осталась. Я хотел взять ее себе, но папа не разрешил. Сказал, слишком большая, много еды надо. В деревне ее гоняют, даже застрелить пытались. Рыбаки считают, что она таскает рыбу. Может, и правда таскает, надо же ей что-то есть.

— А она кого-нибудь покусала? — небрежно осведомился Джеймс.

— Рыбака одного. Он утверждал, что она первая бросилась, но я не верю. Наверно, он ее ударил. Я-то не боюсь, но папа говорит, что она совсем дикая стала.

Джеймс нахмурился, а когда мальчик ушел, раздраженно произнес:　

— Только этого и не хватало! Эта мерзкая собака… — Он осекся, уставившись на открытую дверь: в двух метрах от порога стояла собака.

— Сиди, она в дом не войдет, — сказал Этвуд, взял с тарелки кусок холодного языка и пошел к двери, на пороге он остановился и спокойно протянул руку с мясом вперед.

Пес настороженно следил за каждым движением.