«Ты сам это выбрал, — читалось в его глазах. — И теперь ты умер. Умер для меня навсегда».

«Разве может умереть тот, кто не жил? — ответили офицеру дерзкий взгляд и вскинутый подбородок. — Вы правы, капитан. Моя жизнь теперь в моих руках, и лишь я решаю, как ею распорядиться».

Красный лоскут, сорванный с плеча, затрепетал на ветру, а стоило разжать кулак, — унёсся вверх и в сторону, совершая неистовые кульбиты. Вместо тысячи ненужных слов, вместо громких проклятий, вместо любых оправданий, вместо ответа на главный вопрос.

С охранных башен что-то кричали, суетились люди. До беглеца дошло, что минуты его сочтены. Однако между ним и непреступной крепостью простиралась пропасть, и на эту сторону не было ни дороги, ни моста. Горы умели убивать не хуже людей, но Ро встрепенулся и побежал. Он бежал и карабкался. Петлял, спускался, поднимался. Ему хотелось таращиться в небо, выискивая погоню, хотя и не верил, что кто-нибудь снарядит дирижабль. А если и так, то попробуй найди одного вертлявого юношу в извилистых шрамах Багрового хребта.

А когда Ро остановился и упал на колени, не замечая удара из-за плотной кожи ботфортов, взор его заполонили слёзы, потому что только теперь он осознал, что натворил.

Он не считал, сколько дней бродил по горам, но каждую ночь ему снился один и тот же сон. Ему снилось, как мать, обессилевшая от болезни, взволнованно приподнимается на локтях, чтобы взглянуть на того, кто пришёл навестить её. И как тускнеют прежде лучистые глаза, видя, что это не её выросший мальчик. И как она испускает дух в одиночестве и горе. Ро просыпался и безмолвно орал в ладонь, но это не приносило ему облегчения. Тогда он вставал и шёл, голодный и замёрзший, и особо не расстраивался, когда не удавалось раздобыть что-нибудь поесть. Это было наказанием и поводом надолго занять мысли.

Качка

После визита к алорцам день был обречён без права помилования. Нужно было уйти вчера, когда предлагали. Лучше подохнуть без сил в переулке, чем терпеть бессмысленные нескончаемые унижения. Оставалось только забиться в кресло и тихо всех ненавидеть.

Суетливый Даут сновал по приёмной и поглядывал на бездельника то с завистью, то с осуждением. Задирать его уже не хотелось. Сам выбрал незавидную долю: вытирали ноги все, кому не лень. В этом он, конечно, был намного предусмотрительнее Ро, которого этими ногами только и делали, что пинали.

Колдун взбежал в кабинет и унёс с собой клеймящее давление, однако оставил в гнетущем ожидании. Больше он не станет возиться с дерзким дурнем и избавится при первой возможности.

Сидеть и помалкивать — дело нехитрое. Кресло мягкое, жаровня дышит жаром, разве что вида никакого. В приёмной окна находились настолько высоко, что забраться на них можно было лишь с помощью лестницы. Сквозь них струился неяркий свет, а за ними метались снежные хлопья. Завернуться бы в одеяло и проспать весь отпущенный век, да неустанно скулил желудок. Он вечно хотел есть и постный вид хозяина не разделял. Сейчас он не отказался бы и от паршивого рыбного супа.

Серьёзно! Не было вещей загадочнее халасатского рыбного супа! Если прочие похлёбки готовили и подавали как положено, то эту превращали в какой-то бессмысленный ритуал. Сначала юшку процеживали и разливали по пиалам, затем мягкие куски речной рыбы избавляли от костей и клали на блюдо. Туда же попадала варёная морковь, а вот луковицу всегда выбрасывали, заменяя свежими тонко нарезанными кольцами. Всё это посыпали щедрым слоем специй и ели исключительно руками, попутно запивая бульоном. Ро постоянно занимал себя рассуждениями, почему же эту странную уху в разборе всё равно называли супом.

Внезапно в приёмной появился незнакомец. Поднялся он настолько бесшумно, что Ро вздрогнул, когда тот заговорил.

— У себя?

— Наверху и очень-очень желает тебя видеть! — бойко закивал Даут, а потом понизил голос и недвусмысленно повторил: — Очень-очень.

То был халасатец: рослый для своего вида, но, пожалуй, пониже Ро на два-три пальца. Неопределённого возраста, но точно старше тридцати. Быть может сильно потасканные сорок. Обветренное лицо поросло щетиной, да уже практически бородой. Выглядел мужчина словно с дороги: потрёпанный, на сапогах засохшая грязь, в волосах и бороде влага и пыль — те лежали невпопад без укладки и масла, одежда практичная и не очень-то чистая, кожаная куртка потёрта настолько, что давно потеряла цвет, пара ножей на поясе, меч за спиной. Ни платков, ни поясов, ни украшений. Выходца из страны гроз в человеке выдавала лишь загорелая кожа с узнаваемой золотинкой.

— Ну, раз очень-очень — потом поболтаем, — усмехнулся незнакомец и тихим неторопливым шагом поднялся по лестнице.

Не успел он скрыться, как раздались лай и крики.

— Здорова, Бродяга!

— На место, Пройдоха!

Последний принадлежал сиду, судя по интонации, так и не подобревшему. Тот продолжил что-то говорить, но голос его так же резко оборвался.

Со вздохом Ро счёл, что получил дополнительную отсрочку. Пока о нём вспомнят, он успеет подохнуть сам. Например, от тоски или голода. Покачав головой, он водрузил локоть на подлокотник и уткнулся губами в кулак. Рука еле заметно пахла апельсином. Ро сначала удивился, а потом вспомнил про мыло и тихо застонал. На улице жилось несладко, но там он всегда сам решал куда пойти и что делать. А если чего-то не доставало — добывал. Это было честнее и понятнее, чем сидеть где-то на краю мира и ждать, когда же спихнут за этот самый край.

— Держи, — это был Даут с миской какого-то варева в руках.

Он озирался на лестницу, словно боялся, что его кто-нибудь увидит. Ро нахмурился и принюхался. Походило на рагу.

— Не знаю, что решил на твой счёт Рамиф, — бросился оправдываться прислужник. — Но куда бы он тебя не отправил, не хочу, чтобы ты шёл туда голодным. Поешь горячего, чтобы были силы.

Растеряно, Ро принял миску, поковырял в ней ложкой, рассматривая корнеплоды, кусочки мяса и грибы, а когда поднял взгляд, Даута уже не было рядом. Стало до невероятного стыдно. Желудок потребовал заглушить совесть тем же способом, что и голод, и Ро умял обед с такой скоростью, словно то был судьбоносный забег.

Полегчало. Вообще стало как-то всё проще и веселей. И алорцев послал, куда следовало, и колдуну показал, что тот не всевластный. А то, что теперь за всё это прикончат — за всё хорошее в жизни всегда приходится платить. А такие радости ни за какие деньги не купишь.

Облизав начисто ложку и отставив тарелку, Ро поднялся, расправил плечи и пошёл платить по счетам.

Рамиф расхаживал по кабинету башни с бокалом вина, и Ро подивился, почему ещё с лестницы не услышал разговора.

— … на твоё усмотрение. А вообще… — это раздалось внезапно, стоило перешагнуть с последней ступени на ковёр. Колдун повернул лицо к вошедшему и скривился. — Кстати, вот и он.

Небритый незнакомец взглянул на Ро и склонил голову набок в хмуром сомнении.

— Роваджи?

— Он самый, — подтвердил Рамиф.

— Ты не говорил, что он алорец. Я их на дух не выношу, — со сдержанным возмущением заявил незнакомец.

— Ох, поверь, он тоже! — заулыбался колдун и упёр свободную руку в бок.

Халасатец с ухмылкой покивал, будто что-то понял. Он направился к лестнице и задержался наверху, чтобы протянуть новичку раскрытую ладонь.

— Ристан.

— Ро.

Мужчина стал спускаться, пёс с надеждой поглядывал то ему во след, то на юнца, с которым коротал ночь, а Рамиф уже сел за стол, даже не смотря в их сторону.

— А что мне…

— Иди за мной, — подсказал Ристан.

В приёмной наставник перекинулся парой слов с Даутом, раздобыл красное яблоко и, похрустывая, осмотрел подопечного с ног до головы.

— Кто такой? Откуда?

— Разве рыжий тебе всё что надо не рассказал? — раздражённо воззрился на него Ро.

— Хочу послушать тебя, — пожал плечами Ристан. — Где служил? Почему сбежал? Чего ждёшь от жизни?