Капитан распахнул глаза, но тут же сощурил с улыбкой. Ладонь хлопнула воспитанника по плечу. Ро воззрился на неё с сомнением, не сразу распознав добродушный жест.

— Если хотели спихнуть меня вниз, то не стоило так заморачиваться, — придумал он ехидный ответ.

— Какой же ты несносный, Роваджи. Но я верю в тебя.

Эйфория развеялась, словно её унесло с вышки и бросило в пропасть. Опомнившись, кадет принялся высматривать все подступы к форту и городу. Однако хватило и полминуты, чтобы осознать невозможное.

— А где же мост? Или дорога?

Крепость стояла в тупике на извороте хребта, и оба выхода вели обратно в Оплот.

— Это не перевалочный пункт, — с еле заметной заминкой пояснил капитан. — Эта расщелина тянется до Тенистой пади, а за ней, как видишь, горы на мили вперёд. Самая восточная дорога на Халасат далеко на Западе. Когда-то здесь был тоннель, но его завалили с обеих сторон.

Услышанное Ро не понравилось. Вместо головы у него закрутило желудок.

— То есть как? И какой смысл тогда в этой крепости⁈

— Посадочная станция для дирижаблей. Её построили почти сто лет назад на случай, если придётся противостоять Северу. Ну и корабли, конечно, иногда на север летают. В основном для переговоров. Потому-то на карте Оплот и отмечен, как один из путей. Забавно, но он настолько выдаётся за линию границы, что обычно рисуется на самом краю карты, а изгибы хребта несложно принять за дорогу. Однако отсюда в Халасат не попасть. Без разрешения на полёт, корабля и экипажа.

Капитан смотрел на воспитанника очень внимательно, ловя каждую искру тревоги и отрицания.

— Ты ведь подумывал сбежать, верно? Может и не планировал, но мысль такая в голове жила? — его осуждение сменилось куда как более давящим снисхождением. — Роваджи, я слишком хорошо тебя знаю. Слишком хорошо. Потому и поехал с тобой. Не только поэтому, конечно, но кто, как не я, должен оказаться рядом в этот момент?

Ответить было нечего. В шахматах Ро всегда побеждал, но в жизни — никогда. Он почувствовал себя мальчишкой, которого поймали с поличным, схватили за ухо и тащат в умывальню, чтобы проучить розгами. Нет, хуже. Мальчишкой, которому в лицо заявляют, что это забота и благо, а потом на глазах у взвода секут плетью до жгучих кровавых полос, которые навсегда зарубцуются шрамами. Но лучше бы его нещадно побили, чем показали мечту на ладони, а потом бросили под ноги и растоптали.

— Я не могу тебя переделать, но могу уберечь от глупости и непоправимой ошибки, — с ложным пониманием продолжил капитан. — Поэтому сделаем вид, что этого разговора не было. Прямо сейчас мы пойдём в храм, ты крепко-крепко обнимешь мать и навсегда простишься с ней и со своим прошлым. Оно тянет тебя на дно, но ты способен карабкаться. Сегодня ты оставишь детство здесь и отправишься в восточный гарнизон, чтобы стать достойным человеком. И чтобы я мог тобой гордиться.

Глотку раздирало, словно в ней застряла горсть ржавых булавок, но Ро собрал волю в кулак и заставил голос звучать ровно:

— Вы просто придумали себе великое дело, чтобы тешило гордость. Вам плевать на меня. Всегда было.

— Это не так, — с грустью, но твёрдо отрезал капитан. — Я лишь хочу, чтобы ты поступил правильно. Иначе погибнешь или будешь мучиться всю оставшуюся жизнь. И не будет лекарства от этого яда.

— И почему же вам решать, что правильно, а что нет? — всплеснул руками Ро, уже не в силах говорить сдержанно.

— Потому что я старше и мудрее, — как нечто очевидное ответил офицер. — Я повидал жизнь, а ты нет. И то, что сделала с тобой мать, почти не истребимо. Она избаловала тебя. Воспитала во лжи и соблазнах. Сделала слабым. Но я знаю, что ты можешь стать сильным. Четыре года я делал, что мог, чтобы из тебя получился мужчина. Готов ли ты теперь им стать или продолжишь хвататься за чужие иллюзии? Вот главный вопрос. Я верю, ты дашь на него верный ответ. Идём. И следи за лицом. Мужчина не позволяет себе слёз и истерик. Ты мне потом ещё спасибо скажешь.

Хотелось спихнуть капитана с площадки в качестве заслуженной благодарности. Они были уже не в кадетском корпусе, но старший по званию мог безнаказанно отвесить затрещину рядовому за малейшее неповиновение, да и за просто так. А Ро… Ро не хотел зла капитану. Просто не хотел его никогда больше видеть. Он опустил взгляд и пошёл следом.

— Все вы — моя ответственность, — полилась очередная тирада. — Так заведено у нас в Алуаре. Старший офицер не просто командир. Я желаю каждому из вас только добра. И особенно тебе, сбившемуся с пути ещё в самом его начале.

Всё сильнее и сильнее Ро мечтал исчезнуть, испариться. Выхватить рапиру, бросить на камни и высказать капитану всю свою ненависть, а затем потребовать, чтобы его казнили, но ни в какой восточный гарнизон он не поедет. Мысли резали его разум, сердце и душу. Слишком много чувств, которые невозможно было унять. Проще перемахнуть через перила и разменять жизнь на несколько мгновений полёта. Последнего, но свободного.

— Твоя жизнь теперь в твоих руках. Лишь тебе решать, как ею распорядиться. Но, поверь мне, только честь и чистая совесть — залог счастья, — как будто нарочно усугублял капитан. — Запятнаешь их и познаешь настоящее пекло, а погасить его будет нечем.

Пошатываясь, Ро с трудом спускался по бессчётным ступеням. Вниз. В ловушку. В мир, где у него никого не останется. Где он сойдёт с ума от ненависти и отсутствия любви. Где от него будут ждать неистовых стараний, чтобы просто назваться приятелем. Где за один стол сядут только такие же полукровки, но и они вскоре отстанут, поняв, что он приносит одни неприятности тем, что так и не научился любезничать и подхалимствовать. Этот день не был началом новой жизни. Он был началом конца. Грандиозными похоронами всего любимого, что ещё оставалось.

Капитан говорил что-то ещё, ступая по бесконечному балкону. Ро не слушал, не слышал, отстал. Не смотрел на удалявшуюся спину и котан, развевавшийся на ветру. Как не смотрел по сторонам, чтобы не видеть ни форта с его строгостью камня, ни пропасти с её вольностью и высотой. Раздавленный, он обернулся. Горы вдалеке казались мягкими в перинах тумана. За ними тучи и дожди, но также жаркие жаровни, разноцветные стёкла, шумные ярмарки, бисты, нарядные палантины, тысячи угощений, сотни дорог.

Жизнь против смерти — единственный повод бороться. Единственная ставка для самого отчаянного вызова.

Шаг. Ещё шаг. Потом он перетёк в бег — лёгкий, затем стремительный. Тот, кто рождён летать, однажды выпадает из гнезда. Кому-то суждено разбиться, но только взмахивая крыльями, можно взмыть вверх. Ветер дул в спину, подгоняя, подбадривая. Он нашёптывал, как хорошо летать. Воздух, попадая в лёгкие, обращался в огонь. Ещё нигде и никогда Ро так хорошо не дышалось.

Близился край и конец всему, а может быть и начало. Правая нога оттолкнулась и обогнала левую, колени подлетели к груди, руки загребли по воздуху. Так плавают, а не летают! Что ж уж теперь, ведь крыльев и перьев у человека не было. Ро не смотрел вниз, чтобы не терять равновесие. Только вперёд. Туда, где нависали над пропастью небольшие сыпучие выступы. Они казались такими далёкими, недостижимыми, но становились всё ближе и ближе. Совсем близко. Мгновение. Сердце дрогнуло и разорвалось. То было неправдой, но Ро отчётливо услышал хлопок. Испуганный, ослеплённый рыжими лучами, бьющими в глаза, он не мог озираться и летел на камни. Столкновение. Руки уцепились за твёрдое так крепко, что никакая сила не смогла бы отодрать от скалы спятившего и бросившегося со стены кадета. Больше не кадета! Но это он осознал только когда сделал очередной вдох. Осознал и тут же забыл. Ноги заскользили в пропасть. Жадно глотая воздух, Ро быстро пришёл в себя и, подтягиваясь, вскарабкался по скале на целых восемь футов, прямо на заветный выступ. Колени задрожали, сердце было не унять, из лёгких вырывались то хрипы, то смех. Безумство. Вот что это было. Безумство!

Отдышавшись, Ро обернулся. Не так уж далеко, чтобы отчётливо видеть, но совершенно недостижимо для человека, как бы ловко и хорошо он не прыгал, на повороте балкона стоял капитан. На лице у него остывал ужас, обращаясь маской мрачного разочарования.