— Ты, надеюсь, простил её? — продолжил потрошить душу сопровождающий. — Если нет, то самое время. В любом случае, скажи ей, что счастлив и благодарен за всё, что она для тебя сделала. Отпусти её с миром и награди покоем.

Бред. О каком покое шла речь? Может ли быть что-то более будоражащее, чем эта встреча? Как нож в сердце и провернуть. Ро не понимал, что ему делать и как себя вести. Войти к ней и смотреть, как она рыдает и тянет к нему тонкие руки? Или как смиренно уставилась в потолок, читая тихую молитву? Броситься к ней и крепко обнять, прижимая, как она должна была держать когда-то, не позволяя чёрствым сородичам отобрать? Присоединиться к чтению молитвы, глуша ядовитую горечь? Шутить, улыбаться? Солгать, что всё не напрасно? А может расшибиться о стену или выйти в окно? Даже попытка обойти вышколенную пограничную стражу, рискуя всем, что только осталось, казалась не такой безумной и разрушительной, как эта долгожданная встреча.

— О чём думаешь? — спросил капитан, взирая на опустошённое лицо кадета.

Ро думал о том, что он плохой сын, пусть, справедливости ради, она не самая лучшая мать. Но он её любил со всеми её причудами, подгоревшими пирогами, ушлыми дружками и фальшивыми письмами.

— Вам никогда не нравились мои мысли, — вздохнул воспитанник и постарался затолкать щупальца своих терзаний как можно глубже в пучину души.

— Некоторые из них я до сих пор нахожу блестящими, — не согласился сопровождающий, имея в виду решение задачек и придумки по тактике.

— Возможно, я ещё сумею вас удивить, — проворчал Ро и отстал на пару шагов, чтобы спастись от гнетущего внимания.

Со всеми необходимыми бумагами на воротах их не задержали. Офицер имел множество причин здесь находиться, а солдат в форме выпускника кадетского корпуса расценивался обычным сопровождением. Хотя всё и было наоборот.

Ро нервозно поглаживал рукоять рапиры, которую теперь имел право носить сутки напролёт, не снимая и не сдавая в оружейную, как раньше после тренировок. А шерстяной котан, надетый по погоде, теперь не был опостылевшим серо-коричневым, а сменился не менее скучный — серо-зелёный. Свидетельство позора оставалось на месте — на левом плече. Ровный лоскут красной ткани с обмётанными краями, повязанный вокруг руки. Начищенные ботфорты и пряжки на новенькой портупее — такой, что можно будет ещё долго подгонять под себя. К пятнадцати Ро значительно вытянулся, но уже было понятно, что по меркам алорцев рост у него будет средний. А вот в ширину ему ещё расти и расти, избавляясь от подростковой изящности. И всё же в нём уже отчётливо угадывался ладный мужчина с широкими плечами и правильной осанкой. Год-другой, и сам себя не узнает.

В довольно худом заплечном мешке тряслись сухари и походные галеты, набранные в дорогу и про запас, а в потайном кармане, старательно пришитом изнутри, пряталась бумага с печатью. Если не будет иных идей, придётся подделать выездной пропуск и надеяться, что не придерутся. Только бы отделаться от надзирателя.

Капитан и его подопечный шли по чистой улице. Каждый смотрел в сторону, молчал и думал о чём-то своём, но оба знали, что это последний день, проведённый вместе. Возможно, они давно надоели друг другу, особенно за последние полгода. Чем ближе распределение, тем больше внимания выпускникам. Наставники знали их сильные и слабые стороны, фокусировались на первых, но не забывали и о последних. Кадеты готовились уже не по общему плану, а так, чтобы войти во взрослую жизнь с прилежным соответствием той роли, которую им уготовили командиры. Будь то пехота, артиллерия, флот, инженерное дело, разведка или что-то другое.

Ровные прямоугольные здания украшали стройные колонны, но на этом красо́ты городка заканчивались. Белый камень казался блёклым серовато-жёлтым в тени Багрового хребта, а принесённая ветром глиняная крошка скапливалась между плитами под ногами и смотрелась не иначе, как грязь. Всё вокруг — жилые дома, поделённые между общинами. Женщины и мужчины сами выбирали с кем жить и спать, сбиваясь в небольшие, а иногда и многочисленные группы. Внешний порядок нарушали лишь крики малышей, гонявшихся друг за другом вокруг постамента. Совсем крохи, но уже через год-другой их отдадут на воспитание государству. Сыны и дочери солнцеликого должны работать и пожинать плоды своих трудов, а не возиться с обузами. Алуар обо всех позаботится: взрослым — дело, время и силы, детям — опеку и кров.

Знал бы Ро о том, что жить можно иначе, если бы родился под знаком Колласа, а не в комнатушке с резными ставнями в одной из таверн страны гроз? Да какая теперь разница. Он уже был таким, каков есть, и ничего с этим нельзя было сделать.

— Поднимемся в форт? — внезапно предложил капитан.

Ро уставился на него удивлённо-растерянно, а потом поднял взгляд на высокую крепость.

— А туда разве можно?

— Мне — можно, — улыбнулся капитан и зашагал в сторону раздольного изгиба гор. — Идём. Вид тебе точно понравится.

Это было невероятным подарком! Ро обожал высоту и красивые виды, а также нуждался в поводе отвлечься от панических мыслей. И вместе с тем то была возможность окинуть взглядом Оплот и линию защиты и прикинуть, как лучше устроить побег.

До крепости вымостили широченную дорогу, постепенно взбирающуюся вверх и переходящую в ступени. Выше громоздились двойные ворота, обступаемые сторожевыми башнями. Укрепления прилегали к скале и взбирались на соседнюю, а с той доставали до следующей и вырастали смотровой площадкой, сейчас заслонявшей солнце. Форт не охранял город с запада или юга. Он выдавался на северо-востоке, взирая в сторону ближних соседей. Алуар с Халасатом не враждовали, но дружить и торговать надёжнее и приятнее с теми, до кого долетает пушечный залп.

Офицера и солдата пропустили после недолгого разговора. Их провели по ряду площадок, предназначенных для посадки дирижаблей, и представили коменданту. Тот оказался довольно молодым мужчиной, выпустившимся из восточного кадетского корпуса больше десятка лет назад. Званием он превосходил капитана, но встретил, как старого друга, и увлёк беседой едва ли не на полчаса. Роваджи молчал, стоя смирно, но жадно рассматривал всё, до чего доставал взгляд. Наконец, их пригласили подняться на смотровую вышку.

Первым потрясением стал необычайно длинный балкон, тянущийся вдоль дальней стены и немного нависавший над широкой расщелиной, отрезавшей форт от горного массива. До сыпучих выступов красноватого камня было футов восемьдесят, не меньше, и только на повороте крепости около сорока. Внизу пропасть сужалась и щерилась острозубой пастью. Здесь было меньше всего караульных, так как с северо-востока единственным налётчиком мог стать разве что ветер. Дальше только горы взбирались и опадали, скрывая горизонт.

За поворотом начиналась лестница на смотровую вышку. Каждый шаг заставлял голову кружиться сильнее, а сердце выстукивать бойкий ритм. Вот где было особенно холодно, но внутренний жар справлялся с погодой.

На самом верху с гладкого квадрата футов двадцати в длину и ширину открывался вид на весь мир. Запад представал ровными степями, на юге расползался дымчатый лес. Весь восток ржавел рыжими горами с редкими вкраплениями серых камней. Север прятался за изгибом хребта, но уже отсюда угадывались далёкие тучи, вечно сгущавшиеся над страной гроз. Ро понадеялся разглядеть шпиль, о котором только слышал, но в душе понимал, что столица Халасата находилась слишком далеко.

— Это тебе не седьмая казарма! — громко, почти крича, произнёс капитан.

Ветер уносил слова, и офицер подошёл ближе. Коменданта рядом уже не было. Гостей оставили на площадке: деться им отсюда некуда.

— Что, дух захватывает?

Роваджи кивнул, улыбаясь приятнейшей жути, что ощущается только на невероятной высоте.

— Впервые я побывал здесь, когда мне было года на три больше, чем тебе. Едва не влюбился и не решил остаться, но уже тогда знал, чему посвятить жизнь.

— Вы про бесконечные нотации? — разразился усмешкой кадет.