Ее молчание он растолковал неверно. Решил, что, должно быть, напомнил об Александре Юрьевиче и их дружбе с дядей Стахом, тем самым расстроив ее. Как это всегда бывает, когда живой испытывает чувство вины перед покойным. Но вариантов у него не было, раз уж пришел. Назар неловко улыбнулся и сказал:

— Если честно, то я по делу. Это касалось вашего мужа и дяди Стаха, а теперь мне необходимо в нем разобраться, потому что есть вещи, которые нуждаются в прояснении. Вы знаете, что Александр Юрьевич владел участком земли в окрестностях Рудослава? Довольно большим, в лесной местности.

Наталья Викторовна растерянно взглянула на Назара и попыталась сосредоточиться. Присела в одно из кресел, стоявших у круглого стола в центре беседки и, показав на соседнее, проговорила:

— Вы располагайтесь. Я, вообще-то, всегда была очень далека от дел мужа. И сейчас… — она запнулась и снова принялась его разглядывать. Раз за разом приходила мысль, что перед ней — отец ее внука. Который не знаком с собственным сыном, но отчего-то явился к ней в дом и расспрашивает о каких-то участках на краю земли. И что ей со всем этим делать — она не имела ни малейшего представления. Возможно, это и стало причиной ее следующего вопроса: — А хотите кофе? Или чаю?

— Воды, если можно. Жарко сегодня… в общем, земельный участок почти в гектар был за ним, он смежный с идентичным, принадлежащим господину Шамраю. Точно ничего не припоминаете?

Нельзя припомнить то, о чем никогда не знал.

В суете о напитках, Наталья Викторовна пыталась решить, как ей поступить, чтобы не испортить всего в очередной раз.

— А может лимонаду? — спросила она Назара, когда домработница поставила на столе поднос с двумя кувшинами и стаканами. — Светлана Николаевна сама делает. Мила… — она снова запнулась, сделала глубокий вдох и ринулась в свою собственную пропасть. — Понимаете, Назар. Я, действительно, никогда ничего не знала о делах мужа. Не знаю о них и сейчас. Александр Юрьевич давно решил, что все оставит дочери. Я думаю, это правильно. Миланочка разберется что и как.

Миланочка разберется…

Назар внимал словам этой немолодой ухоженной женщины, стараясь даже не шевелиться и дышать потише, будто бы четырехлеткой приоткрыл бабкину скрыню и разглядывал ее сокровища, боясь и в руки взять — еще разобьет, накажут же. И в то же самое время слышать имя Миланы ему было почти что больно. Через четырнадцать лет вернуться к тому, с чего начинал — глупо, наверное. Если бы только она тогда не исчезла… или если бы он отыскал ее капельку раньше, чем перестал быть ей нужен… А теперь-то что? И что он здесь делает?

В душе что-то вставало на дыбы при мысли, что опять совершает глупость, но ведь он так давно хотел узнать… родила ли она тогда. Все ли с ней хорошо. Счастлива ли. Должна была, ведь ее мечта исполнилась, но счастлива ли она за той улыбающейся оболочкой с рекламы духов посреди города между Дворцом спорта и ТРЦ Лемюэл.

— То есть Александр Юрьевич завещал свое состояние Ми… вашей дочери? — внезапно охрипшим голосом уточнил он и потянулся к лимонаду, быстро наполнив им оба стакана, забыв спросить Наталью Викторовну, как-то автоматически.

— Да, — кивнула она. — Возможно, она что-то и знает про землю. А если нет… ну, адвокат подскажет.

— А она… с ней можно как-то связаться? Это очень важно.

Наталья Викторовна снова задумалась. Отпила лимонад, пытаясь упорядочить все «за» и «против». В конце концов, пришел же он в ее дом. Наверняка знал, куда идет. К кому. Не мог не знать. И Милана не против его фотографии в комнате сына. А если и правда то, о чем он хочет поговорить, — важно? Вот пусть Милана и решает.

— Я могу дать вам ее телефон, — сказала Наталья Викторовна и потянулась к трубке.

Эти несколько секунд, что она молчала, он почти не дышал. Думал, что ничего не будет, ничего не почувствует, ведь давно уже пережито, но оказалось — нет. Незакрытые гештальты иногда догоняют, а закон бумеранга работает. Новый вздох он смог сделать лишь тогда, когда Наталья Викторовна действительно стала искать контакт дочери, а он понял, что это все всерьез, взаправду.

— Буду благодарен, — сумел выговорить Назар более-менее спокойно, хотя у самого вспотели ладони, и с этим он тоже не понимал, что можно поделать. Запоздало нашел и собственный агрегат и добавил: — Записываю.

Записать — записал. Допил напиток, не чувствуя вкуса, но понимая, что холод его жа́ра не остужает. Распрощался. Когда шел от беседки к воротам, неожиданно наткнулся взглядом на странное сооружение на одном из деревьев, старом и раскидистом каштане. Как гигантский скворечник, если представить себе, что птенец может быть размером с человеческого карлика. Или, может быть, ребенка. Ну да. Просто дом на дереве. Что-то снова шевельнулось в нем навстречу этой халабуде — простейшей, на нескольких деревянных сваях для устойчивости, с лестницей, невысокими перилами вокруг площадки наверху, окружавшей сам «домик». И скошенной ярко-синей крышей с дверцей внутрь такого же цвета. О подобном, наверное, все дети мечтают. Назар не мечтал, ему в голову не приходило, они просто детство провели на деревьях, на греблях среди камыша, в плёсе и на бабкином огороде. У кого какое детство.

Чей это домик? Миланы? Или…

Назар мучительным усилием отогнал от себя эту мысль, слишком несвоевременную, загонявшую снова туда, откуда он с таким трудом выбирался, и вместе с тем понимал, что делает этот выбор сам — выбор узнать.

После ее последнего звонка он остыл быстро. Ночь переночевал и понял, что в нем фонит одно ее слово «люблю», больше ничего. Ни прошлого, ни будущего, ни настоящего. Только «люблю», какое-то отчаянное, будто бы умоляющее, чтоб пожалел. Через день на стену полез, а через два — начал звонить. Но трубку она сначала не брала, потом стала недоступна. О том, что добавила его в черный список, он догадался спустя неделю.

Утверждала, что беременна от него — и отправила в ЧС. И это доказательство было помощнее любого теста. Два месяца он трахал ее без продыху, а потом потребовал доказать отцовство. Даже если она и правда ему изменила — какова вероятность, что этот ребенок не его? Мизерна.

И он — гондон ничем не лучше своего папаши, который бросил мать. Но у того, по крайней мере, была семья, была причина. А у Назара — только ревность и уверенность в том, что это его предали. И страх, что ему снова будет так же больно. Быть гондоном — полбеды. Быть трусом — это уже реальная проблема. А выходит, в нем всего этого говна через край.

Тогда Назар еще верил, что сможет все это как-то исправить, даже если у них с Миланой уже ничего не получится после того, как он ее послал. И предпринимал то, что было в его силах на тот момент. Помчался в Кловск, по адресу, который она оставила ему когда-то и где он однажды уже побывал. Ловить флэшбэки, но, вопреки его ожиданиям, поймал он самого себя на малодушии. В той квартире Милана уже не жила, открыла ему незнакомая женщина и сказала, что уже несколько недель тут обитает. Как еще ее найти — Назар не представлял, но все же продолжал искать варианты. Был отец-депутат. Александр Брагинец, член провластной партии, пятый в партийном списке. Он про него читал потом, чтобы понять, можно ли попытаться связаться с Миланой через ее семью, но там тоже ничего не получилось. Тогда он был совсем никем, чтобы получилось.

Никем он был и для того, чтобы на его просьбу проверить, нет ли в списках студентов по специальности «Право» Миланы Брагинец, отзывались в деканатах большинства столичных вузов, куда он пытался сунуться. В некоторых за бабки методисты соглашались помочь, вот только Миланы в тех вузах не значилось. В иных — посылали прямо: информация о частных лицах посторонним не разглашается. Ему тупо не везло.

Еще знал, что у нее друг — Олекса. Фамилии Олексы она никогда не упоминала, зато упоминала, что у него есть парикмахерская. Обойти все кловские парикмахерские казалось ему идеей дикой, но даже это он пробовал сделать. Так прошла зима, он метался несколько месяцев. А в марте Назар уехал в Левандов. И попробовал выбросить из головы все, что случилось, принять свалившуюся на него свободу и, наконец, попытаться жить дальше.