Он потом до конца дня сидел на полу посреди бабкиной хаты и переминал в больших пальцах эту сережку, разглядывая ее и не отрываясь. Покуда не стемнело, покуда не стало пора уходить. И ведь не помнил себя, помнил только ее. Словно она поселилась внутри, вцепилась в его душу и не отпускает.

Сейчас это все, растревоженное, просыпалось снова. Иначе, чем в прошлом. С возрастом мы все, наверное, начинаем чувствовать по-другому. Меняется все. Только вот сережка ее в портмоне неизменна. И получается, что всегда с ним. Сейчас он тоже, когда стало тихо, когда остался один, переминал в руках ту самую сережку и не мог от нее оторваться.

Назар поправил золотистые запонки на манжетах кипенно-белой рубашки, из-за бескомпромиссной белизны которой сам казался смуглым, будто цыган. Черный контрастный жилет сидел на нем, как влитой, подчеркивая ширину плеч, мощную грудную клетку и, вместе с тем, узкие бедра. И будто бы делал его еще выше, чем он был. Наз одернул его снизу, а после поднялся взглядом к галстуку-бабочке, поправил и сдернул с вешалки однобортный пиджак с маленькой блестящей буквой М на отвороте.

Когда-то в то небольшое ателье в закоулке старого Левандова приволокла его Даринка, стремясь сделать из него цивилизованного человека, которого не стыдно будет показать в их буржуазно-интеллигентских кругах и где он чувствовал себя примерно как пятое колесо в телеге. Назар очень хорошо помнил, что был за повод — выпускной в университете, когда он защитил диплом и полным ходом занимался регистрацией юрлица по имени «Фебос». А еще поиском помещения, оборудования, рабочих. И ему было вообще не до того. Но Даринка сердилась, ворчала и топала ножкой, провозглашая: «У тебя таких воспоминаний никогда не будет, если сейчас упустишь!»

А ему было двадцать девять лет, и он считал всю эту мишуру глупостью. Ладно его сопляки-однокурсники, которым годов — как было ему, когда он упахивался у дядьки на клондайке. С ними ясно, а ему-то чего? Но Даринку переломить трудно, по характеру они были похожи.

И еще она оказалась права. Воспоминания о нормальном студенчестве не заменит ничто. А нормальное студенчество включает и выпускной после дипломирования. У него и без того не было нормального выпуска из школы, все пересрали Бродецкие. А теперь, так уж вышло, что именно Бродецкие и вытащили его наружу, в настоящий мир, которого он почти не знал.

Назар рос. Росло и небольшое левандовское ателье, превращаясь в популярный бренд. На Армани он так и не перескочил. Часы тоже носил отечественные, а не Ролекс. Хотя и со швейцарской начинкой, да и по виду — не хуже. Именно их, в сдержанном золотистом корпусе, на черном ремешке, он и надевал, еще раз оглядывая самого себя в зеркале. Отбросил назад челку, норовившую упасть на лоб, прошелся ладонью по щетине. Сунул в карман зажигалку, подаренную Даринкой. Из импортного при нем, простом сельском придурке с пионами в клеенке, только эта зажигалка и парфюм. А выглядит как актер какой-то.

Сестра тогда, в прошлом, так и сказала: «Блин, с твоей внешностью только в кино сниматься! Нафига тебе вся эта геология, от отца передалось, что ли?»

«Угу», — брякнул двадцатидевятилетний Назар, неожиданно смутившись. И свалил на гульки.

Сейчас тоже сваливает. И тоже практически на гульки. Марта наблюдала за его сборами из-под стула и скептически хмурилась, иногда подавая недовольный голос. Обиделась. Пыталась драть его брючину, в ответ получила пшик Тома Форда в морду. Повод для страшного разочарования в человечестве в целом и в собственном двуногом сожителе — в частности.

Когда зазвонил телефон, приподняла голову: это еще кто?

А это была Дарина.

— Мы подъезжаем, ты собрался? — тоном, не приемлющим отрицательного ответа, спросила она. Она была старше его всего на шесть лет, и он относился к ней скорее как к другу, что вряд ли могло быть как-то по-другому, учитывая всю их историю. Но когда включала в себе «старшую сестру», Назару хотелось одновременно расхохотаться и подобраться, чтобы немедленно выдать правильный ответ.

Теперь же он бросил мимолетный взгляд на часы. До мероприятия оставался еще примерно час с небольшим, но с кловскими пробками еще добираться и добираться… Дурацкая идея ехать с Дариной и ее мужем, сам бы уже был на полпути. Но что она, что Влад, оба настаивали, что впервые оказаться в столичной бизнес-тусовке ему лучше в их компании. То, что Назар многих знал очно или заочно в силу того, что определенное место в добывающей промышленности его компания завоевала, и что приглашение в «Фебос» прислали отдельное, на его имя, для них аргументами не являлось. Влад работал в руководящей должности на теплоэнергетическом предприятии и был в этой среде более чем своим. Дарина — младшая дочь профессора Бродецкого, доктор экономических наук, ведущий консультант Директората по вопросам экономической политики, тоже лицо желанное на многих мероприятиях. А его сегодня, можно сказать, принимали в закрытый клуб. Потому приходилось с ближайшими родственниками считаться.

— Я же не ты, — ворчливо считался с ними Назар. — Жду вас.

— Ну мы уже во двор заезжаем. Уныло у вас тут, зелени маловато. Лучше бы ты таунхаус брал, чем вот этот скворечник.

— Зато в центре.

— На скорость перемещения по городу это влияет только в случае, если ты на метро. А ты не на метро.

— Ладно, ладно. Выхожу уже.

Назар отключился, глянул на Марту, сердито сверкавшую глазами с той же позиции. И очень строго велел ей:

— Вести себя хорошо, на шторах не кататься. Уразумела?

— Мя! — отреагировала старушка.

— Я недолго, — уже более ласково пообещал кошке Назар и, надев солнцезащитные очки, тоже, впрочем, импортные, выполз из квартиры.

Квартира была не собственная, а съемная. И именно как ко временному жилью Назар к ней и относился, потому как где жить он все еще не определился до конца. Равно как не определился и с тем, готов ли он пожертвовать утренним сном, чтобы успеть на работу вовремя. Со времен трудов у дяди Стаха на клондайках и сторожевания во время студенчества в Левандове, когда на то, чтобы поспать восемь часов, у него уходило до недели, Назар свой сон стал очень ценить. Просыпался рано, ведь организм не переделаешь, но привилегию поваляться в постели или расслабленно пить кофе за завтраком терять был не готов. Потому квартира в центре его вполне устраивала. Но исключительно в этом смысле. А вот простора не хватало. Реки. Леса. Своего двора. Это то, что пришло из детства. Или то, что поколениями польских шляхтичей и рудославских мужиков было сконструировано в нем генетически. Желание жить на земле. На своей земле. Дарина, рафинированная интеллигентка, дитя большого, хоть и старого города, и то предпочитала землю, что говорить о нем?

Их «бентли» уже стоял у подъезда. Сестра с мужем сидели на заднем сидении, за рулем — шофер. Стало быть, его кресло — штурманское. Назар открыл дверцу, плюхнулся рядом и проговорил:

— Ну, здоровьечка вам, родственники.

— И тебе не хворать, — отозвался Влад, солидный дяденька с солидным брюшком и мохнатой, как ее ни стриги, ни причесывай, седоватой шевелюрой. Перекормленный лев. Ему было без малого пятьдесят. На нем нелепо сидел смокинг, но он был из той категории людей, глядя на которых меньше всего обращаешь внимание на костюм. Назар как-то легко нашел общий язык с ним, а возможно, они просто говорили на одном языке.

Даринка же сегодня была под стать своему брату в бледно-розовом шелковом платье в пол, сдержанном, но подчеркивающем ее фигуру с лучшей стороны. Та чуть поплыла после недавних родов, но в целом, для ее возраста и ситуации Дарина держалась. Ей никогда не давали ее лет.

— Отлично выглядишь, — улыбнулся сестре Назар, а она потянулась с заднего сидения к нему, подставляя щеку.

— Ты тоже весьма и весьма, — проворковала она, когда они тронулись.

Дорогой проводили инструктаж, как себя вести на аукционе. Собственно, аукцион в его биографии тоже был первый. Не покладая рук, Дарина лепила из Назара золушку столько, сколько они были знакомы.