Ничего не изменилось, стало только более ценным в общем итоге всех прожитых лет.

Как кусочек зеленого янтаря в пальцах. Сейчас этот янтарь был обрамлен в золотой ободок перстня, словно бы сотканного из переплетенных между собой блестящих проволочек, похожих на ветви дерева. И казался ему самой жизнью.

С того дня, как они с Данилой и Миланой вместе побывали в Чудо-парке, Шамрай не находил себе покоя. Он чувствовал, что лед тронулся, чувствовал, что Милана постепенно оттаивает. Чувствовал, что какая-то безымянная часть ее начинает потихоньку тянуться к какой-то безымянной части его. На то они и безымянные, что никак не поймешь, не увидишь, не потрогаешь. Все ускользало, как и покой, и сон. Медленно, бесконечно тягуче. И мучило его то, что нельзя прикоснуться, убедиться, что ему не кажется, что не обманулся, что правда они стали на полшага ближе. Потому что каждый из них сделал движение друг к другу.

А спустя несколько дней открыл портмоне, а там сережка ее — из множества переплетенных золотых цепочек. И его прошибло, отыскал кусок янтаря, что всю жизнь хранил, да так вместе и снес к ювелиру, попросив ни много, ни мало — сделать кольцо, которое напоминало бы зеленый лес. Чтобы вот то, безымянное, что в них тянулось друг к другу, обрело наконец воплощение. Его камень, ее металл. Вместе они могут же быть… прекрасны? Вместе они могут создать что-то новое, чего не было раньше?

Теперь вот он сжимал янтарный перстень во время перелета из Кловска в Балтию. Крутил, разглядывал, поглаживал подушечками, очерчивал рисунок в его середине. И думал о том, как вернется домой, а Миланы дома не будет, потому что она собирается в Милан, пока он мчится к Балтийскому морю. И снова возвращался к вопросу: на черта ему все это нужно, если нет ее? Все эти годы он куда-то стремился, чего-то добивался, за чем-то бежал лишь по одной-единственной причине: чтобы хотя бы немного подтянуться к ней, даже если они никогда не увидятся. Чтобы быть кем-то, а не шестеркой Стаха. Чтобы быть.

Лишь с годами Назар стал понимать, что и для себя тоже. В конце концов, это приятно — иметь приличное жилье, хорошую машину, офис в сердце страны и счет в банке с внушительной суммой, росшей год от года. Это приятно, когда тебя не стыдятся близкие, когда не нужно думать, где еще подработать и что бы продать для лечения слабенького ребенка. Когда не нужно пахать ночами на клондайке или сторожем с обязанностями грузчика в супермаркете.

Но зачем ему этот офис и этот счет в банке, когда Миланы нет? Когда вся жизнь — это забег на дистанцию, в которой конечной точки и не видать, а он все же бежит. Просто по принципу «пан или пропал». Ведь там, в самом конце, может оказаться она.

Им нужно поговорить. Им все-таки нужно поговорить, вот что. Пусть он обещал Наталье Викторовне, но мир, стоящий обеими ногами на вранье, слишком хрупок, чтоб устоять. Он все ей расскажет, с самого первого дня, как увидел ее. Не сможет она его не понять — всегда понимала, даже когда он совсем не стоил ее понимания. И теперь поймет. И его ревность, и его дурость, и то, почему у него есть сын от бабы, с которой никогда не было отношений.

Назар усмехнулся: и правда, мужик с прицепом. Смешно-то как.

Самолет тряхнуло. Заколбасило. Назар сжал в ладони перстень покрепче, а после отправил его в карман пиджака. Пристегнулся и откинул голову на спинку кресла.

«… we are approaching an area of turbulence…» (Мы приближаемся к зоне турбулентности — англ.)

Ха. Да он в ней живет. Выживает, привык. Выживет и дальше.

Потом была машина до гостиницы, поселение, душ, кровать. Остаток ночи на сон и перечитывание их с Миланой бесхитростного диалога. Потом офис, куда уже должны были подъехать и Ларя с юристами для подписания договора. И где совсем неожиданно не оказалось дорогих партнеров.

«Господин Янсонс в лаборатории, у него подозрение на вирус, — виновато улыбаясь, объявила секретарша, встречавшая их чуть ли не на пороге, — это все так внезапно произошло, мы не успели предупредить. Но подписание бумаг сегодня совершенно невозможно, и господин Янсонс приносит вам свои самые искренние извинения. К сожалению, если тест будет положительный, то встреча не состоится в ближайшее время».

«И чё нам делать?» — вскинул глаза на своего начальника Ларя.

«Подождем уже, что там с тестом, и поедем домой, Ларь», — усмехнулся Шамрай.

В конце концов, пускай юристы решают, а почта работает исправно. Да и наобщаются они еще с Янсонсом — теперь Назару придется часто мотаться. По крайней мере, первое время. И как разорваться между Кловском и работой, между семьей и проклятым сланцевым газом — Назар решит позднее.

Сейчас… сейчас у него абсолютно свободный день, а завтра… Шамрай замер с ручкой в руках над очередным пакетом доков и выдохнул.

А завтра он полетит в Милан. К черту этих товарищей балтийцев, но благослови господь того, что подкинул вирус заказчику! У него даже чемодан толком не разобран, подхватил — и айда, вперед.

Он полетит в Милан к Милане. Они увидятся. Они поговорят. Они просто побудут вместе. Он наконец сделает то, что давно должен был. Бросит нахрен все и поедет к ней. Он когда-то не решился, так, может, пора начинать решать?

Остаток дня и был посвящен решению оперативных задач. Позвонить Дане, узнать, как проходят эти дни недели высокой моды, когда и где можно встретить мать, чтобы не мешаться ей под ногами или хотя бы у нее нашлось свободное время. Более подробно расспрашивал, где она остановилась. И вызвал тем самым здоровое сыновье любопытство.

«Тебе зачем? Ты к ней поедешь?» — с тихой, осторожной восторженностью уточнил Данила.

«Да у меня тут все сорвалось и образовалась свобода, а я ни разу в Милане не бывал, было бы здорово с мамой пересечься», — легкомысленно ответил Назар. Выкатывать ребенку все свои планы разом было недальновидно. А вдруг еще ничего не получится? Но ребенок у них с Миланкой был прохаванный. Потому, будто бы знает куда больше, чем ему положено, Даня протянул ухмыляющееся:

«Ну да, коне-е-ечно!»

И Назару ничего не оставалось, кроме как попросить:

«Ты только ничего ей не говори, ладно? А то сюрприз испортишь».

«Да что ты будто я маленький! Конечно, не скажу! Па, а это… ты ее любишь, что ли, да?»

Назар задержал дыхание, давая себе секунду, чтобы успокоить сердце. Не успокаивалось. И сообразив, что не дышит не только он, торопливо проговорил:

«Конечно, люблю».

«Вау! А она?»

«А ее мы торопить не будем, лады? Не вздумай ничего сболтнуть, Данька! Я тебе потом все обязательно расскажу, а сейчас… зыбко очень».

«Что значит — зыбко?»

«Ну это когда трясина под ногами, любой шаг может быть последним, утянет на дно. Ну неустойчиво, непонятно совсем».

«Нифига себе, — ошалел от количества полученных знаний, как полезных, так и не очень, их с Миланой отпрыск и тут же добавил: — Но ты точно расскажешь?»

«Точно. Так что там мамина гостиница? Узнаешь?»

«А, да! Спрошу как-то незаметно».

«Дань! Только совсем невзначай!»

«Слушай, мне всю жизнь не разрешали завести енота, ходить на яхте в шторм и еще кучу всего. А теперь у меня есть Грыць и я почти убедил ее, чтобы мы следующим летом поехали в Грецию и я бы как раз прошел практику по яхтингу. Да и на острова этой зимой мы летим не просто так, смекаешь? Я умею разговаривать с мамой. Невзначай — мое второе имя!»

«Нечаянно» — твое второе имя. Нечаянно получился, а такой умник. Этого Назар, конечно, не сказал, но про себя искренно и легко поржал, чувствуя, как душу все еще непривычно, хоть и не впервые заливает теплый свет, о существовании которого он узнал в ту минуту, когда Даня заговорил с ним в больничной палате. В тот день в его жизни произошло самое настоящее чудо. А Назар только сейчас был в состоянии это чудо осознать. Растерянность, злость и боль отступили давно. Остался только вот этот теплый свет, который поселился внутри и час от часу, как сегодня, разливается по его нутру и делает немного счастливее.