— Спасибо, — выговорил он. — Я… это… яиц не буду.

 — Как так не будете? — удивилась няня. — Хорошие яички. Не будет он! У меня съедите.

 — Да мне не хочется…

 Хрупкая старушка снова превратилась в грозу Наполеона.

 — Ни-ка-ких кап-ри-зов! Фредерик судорожно хрюкнул.

 — Хорошо, — сказал он, — спасибо, съем яйцо…

 — Два, — уточнила няня.

 — Два…

 Джейн повернула в ране нож.

 — А вот пирога я бы на вашем месте не ела, он очень сытный. Никак не пойму, — сказала она, ломаясь, как взрослая, — никак не пойму, какое удовольствие обжираться! Мы же не свиньи!..

 — Мальчики, что с них возьмешь, — заметила няня.

 — Да, да, — согласилась Джейн, — а все ж неприятно. Глаза у няни сверкнули. Она не любила, когда важничают,

 — Девочки, — заметила она, — тоже не сахар. Фредерик с облегчением вздохнул.

 — Да, — повторила няня, — не сахар. Одна девочка так хотела похвастаться новыми панталончиками, что выбежала в них на улицу.

 — Няня! — вскричала ярко-пунцовая Джейн.

 — Какой ужас! — вскричал и Фредерик. Кроме того, он коротко рассмеялся, ухитрившись выразить этим такое презрение, такое снисхождение сильного мужчины к слабой и глупой женщине, что гордый дух его бывшей невесты возмутился.

 — Что вы сказали? — проверила она.

 — Я сказал: «Какой ужас».

 — Вот как?

 — Естественно. Представить себе не могу более постыдного зрелища. Надеюсь, вас оставили без ужина.

 — Если бы оставили вас, — удачно парировала Джейн, — вы бы не выжили.

 — Вот как?

 — Да. Вы — обжора.

 — Вот как?

 — Да, да, да. Робин-Бобин-Барабек…

 — Детки, — сказала няня, — разве можно ссориться?

 Она взглянула на них тем взглядом, какой вырабатывается за полвека, если проведешь его с капризными детьми, и подытожила:

 — Нельзя. Мистер Фредерик, поцелуйте мисс Джейн. Фредерик заметил, что комната вращается.

 — Что? — выговорил он.

 — Поцелуйте мисс Джейн и скажите: «Больше не буду».

 — Она дразнится.

 — Ай-яй-я-яй! А кто у нас маленький джентльмен? Фредерик вымученно улыбнулся.

 — Простите…

 — Не за что, — отвечала Джейн.

 — Теперь поцелуйте, — напомнила няня.

 — Не буду! — сказал Фредерик.

 — Что?! — Няня погрозила ему пальцем. — Идите в шкаф и сидите там, пока не одумаетесь.

 Мы, Маллинеры, горды. Один из наших предков удостоился при Креси похвал Его Величества. Но Фредерик вспомнил слова брата. Да, сидеть в шкафу — недостойно нас, но лучше ли, если у немолодой дамы будет сердечный приступ? Опустив голову, он пошел в коридор, а там — и услышал, как повернулся в скважине ключ.

 Проведя минуты две в раздумьях, рядом с которыми похмельные мысли Шопенгауэра показались бы мечтами Полианны, он услышал голос:

 — Фредди… То есть мистер Маллинер.

 — Да?

 — Она ушла на кухню. Выпустить вас?

 — Не беспокойтесь, — холодно ответил он. — Мне и тут неплохо.

 Время текло. Через час или через годы дверь открылась и закрылась. Фредерик с удивлением заметил, что он не один.

 — Что вы тут делаете? — неприветливо осведомился он. Джейн не отвечала, но странно крякала. Почему-то, против воли, Фредерик ее пожалел.

 — Ну-ну! — неловко сказал он. — Не плачьте.

 — Я не плачу. Я смеюсь. Жалость мгновенно исчезла.

 — Вам кажется, — спросил он, — что это очень смешно? Черт знает где сидим…

 — Не ругайтесь.

 — Почему? Мало того, что я вообще сюда попал, так еще сиди в шкафу…

 — …черт знает с кем.

 — Этого касаться не будем, — с достоинством сказал он. — Сиди в шкафу, когда можно, к примеру, играть в гольф.

 — Вы еще играете в гольф?

 — Естественно. А что такого?

 — Нет-нет, ничего. Я рада, что вы развлекаетесь.

 — Почему бы мне не развлекаться? Вы что, думаете…

 — О, нет-нет-нет! Я знала, что вам это безразлично.

 — Что именно?

 — Ах, неважно!

 — Вы хотите сказать, что я… гм-м-м-м… мотылек?

 — Конечно. Из самых заядлых.

 — Ну, знаете! Да я в жизни…

 — Вот как?

 — Именно так.

 — Смешно!

 — Что именно?

 — То, что вы сказали.

 — У вас извращенное чувство юмора. То вам смешно сидеть в шкафу, то…

 — Надо же как-то развлечься. Вы знаете, за что меня заперли?

 — И знать не хочу. За что?

 — Я закурила. О, Господи!

 — Что там еще?

 — Кажется, мышь. Как вы думаете, их тут много?

 — Конечно. Просто кишат.

 Он хотел поярче описать их — скажем, шустрые, крупные, коварные, — но тут что-то стукнуло его по ноге.

 — Ой! — воскликнул он.

 — Простите. Это я вас?

 — Меня.

 — А я думала, мышь.

 — Ах, вон что!

 — Больно?

 — Так, не очень.

 — Простите.

 — Пожалуйста.

 — А если бы я попала в нее, она бы испугалась, правда?

 — В жизни бы не забыла.

 — Значит, простите.

 — Да ладно, что там! Какая-то нога, когда…

 — Когда что?

 — Не помню.

 — Когда сердце разбито?

 — Сердце?! Ну, что вы! Я очень счастлив. Кстати, кто этот Диллингуотер?

 — Да так, один.

 — Где вы с ним познакомились?

 — У Пендерби.

 — А обручились?

 — Тоже у них.

 — Вы опять там были?

 — Нет.

 Фредерик фыркнул.

 — Минуточку. Когда вы к ним ехали, вы собирались выйти за меня. Значит, уложились в две недели?

 — Да.

 Тут бы и заметить: «О, женщина!», но как-то в голову не пришло.

 — Не понимаю, — сказала Джейн, предпочитая наступление, — какое у вас право меня осуждать.

 — Кто вас осуждал?

 — Вы.

 — Когда?

 — Сейчас.

 — Я? — удивился Фредерик. — Да я и не намекнул, что вы поступили низко, подло, гнусно, мерзко и непотребно.

 — Намекнули. Вы фыркнули.

 — Если здесь нельзя фыркать, надо было предупредить.

 — И вообще, кто бы говорил! После того, что вы сделали…

 — Я? А что я сделал?

 — Сами знаете.

 — Простите, не знаю. Если вы про тот галстук, я все объяснил: во-первых, его вообще носить нельзя, во-вторых, там цвета чужих клубов.

 — Какой галстук! Я про то, как вы обещали меня проводить и позвонили, что у вас дела, а я по дороге на вокзал зашла в кафе — и что же? Вы сидите с крашеной мымрой в розовом платье.

 — Повторите, — сказал Фредерик. Джейн повторила.

 — Господи! — сказал Фредерик.

 — Меня как по макушке ударили…

 — Постойте! Я все объясню.

 — Да?

 — Да.

 — Все?

 — Все.

 Джейн покашляла.

 — Сперва вспомните, что я знаю всю вашу семью.

 — При чем она тут?

 — Может, вы хотите сказать, что это — троюродная тетя.

 — Ничего подобного. Это актриса. Вы ее могли видеть на эстраде в «Ту-ту!».

 — По-вашему, вы все объяснили?

 Фредерик поднял руку, призывая к молчанию, но понял, что все равно ничего не видно.

 — Джейн, — сказал он тихим, дрожащим голосом, — помнишь, как мы гуляли в Кенсингтонском саду? Такой хороший был день…

 — Не надейтесь меня растрогать.

 — Я и не надеюсь. Я напоминаю, что мы встретили китайского мопса. Мопс как мопс, но ты пришла в восторг. С той поры у меня было одно дело в жизни — найти его и купить. Оказалось, что принадлежит он этой… м-м… даме. Мне удалось с ней познакомиться, я стал ее обхаживать. Тогда, в то утро, она сдалась. Пришлось позвонить тебе, а потом часа два слушать, как в последнем шоу ее оттер комик, представив, что пьет чернила. Ничего, я выдержал, к вечеру привез мопса, а наутро получил твое письмо.

 Молчали они долго.

 — Это правда? — спросила наконец Джейн.

 — Конечно, правда.

 — Посмотри мне в лицо.

 — Какое лицо, тут тьма тьмущая?!

 — Ну ладно. Так это правда?

 — Еще бы!

 — Мопса показать можешь?