Почти все Маллинеры влюблялись сразу, но мало у кого были такие прочные основания. Аннабелла сверкала красотой. Ее мой племянник и заметил, но, подергавшись с минутку, словно пес, подавившийся куриной костью, обнаружил еще и печаль. Когда незнакомка принялась за старый «Панч», глаза ее просто светились скорбью.

 Мордред пылко сочувствовал ей. В приемной зубного врача есть что-то такое, освобождающее, и он решился заметить:

 — Не бойтесь, сперва он посмотрит в зеркальце. Может, ничего не найдет…

 Она улыбнулась, слабо, но все же так, что Мордред немного подскочил.

 — Что мне врач! — сказала она. — Я редко приезжаю в Лондон. Хотела походить по магазинам, а теперь — не успею, поезд уходит в четверть второго.

 Все сокровенное рыцарство выпрыгнуло из Мордреда, словно форель из воды.

 — Пожалуйста, — сказал он, — пожалуйста, я не спешу!

 — Ну, что вы!

 — Совершенно не спешу. Вот, журнал дочитаю.

 — Если вам правда все равно…

 Мордред мог бы сразиться сейчас с драконом или влезть на гору за эдельвейсом, а потому заверил, что только рад служить. Незнакомка вошла в кабинет, сразив его благодарным взглядом, он — закурил и впал в экстаз. Когда она вышла, он вскочил, кинув сигарету в корзинку. Красавица вскрикнула. Он сигарету вынул.

 — Как глупо! — сказал он с неловким смешком. — Вечно я так, все рассеянность… Сжег две квартиры.

 Она удивилась.

 — Совсем? До основания?

 — Ну, что-то осталось… И вообще, они на верхнем этаже.

 — Но сами квартиры сгорели?

 — О, да!

 Она помолчала, как бы о чем-то думая. Потом очнулась и произнесла:

 — До свидания, мистер Маллинер. Спасибо вам большое.

 — Не за что, мисс…

 — Спрокет-Спрокет.

 — Не за что, мисс Спрокет-Спрокет. Какие пустяки! Она ушла, он направился к дантисту, тяжко страдая — не от боли (тот ничего не нашел), а от горя. Посудите сами: влюбился — и никогда ее не увидит! Опять корабли в ночи… Легко представить, что он ощущал, получив назавтра такое письмо:

 «Дорогой мистер Маллинер!

 Моя дочь поведала мне, какую услугу Вы ей оказали. Не могу выразить, как я Вам благодарна. Она любит побродить по Бонд-стрит, а если бы не Вы, ей пришлось бы ждать полгода.

 Вероятно, вы человек занятой, как все в Лондоне, но, если улучите время, посетите нас, мы с мужем будем очень рады.

 Искренне Ваша

 Аврелия Спрокет-Спрокет».

 Мордред прочитал это шесть раз за минуту с четвертью, а потом — семнадцать, помедленней. Видимо, Она спросила его адрес у ассистентки. Поразительно, такой ум! Кроме того, это кое о чем говорит. Дочери не просят матерей пригласить вас, если вы не произвели на них впечатления! Коту ясно.

 Племянник мой кинулся на почту, послал телеграмму и вернулся укладывать вещи.

 Назавтра, в поезде, Мордред слышал, что колеса стучат «Спро-кет, спро-кет». Шепча эти слоги — имени он еще не знал, — он вышел на маленькой станции. Когда он увидел, что Она приехала его встречать, шепот едва не перешел в крик.

 Минуты три, уже в машине, Мордред не мог сказать ни слова. Вот — она, думал он, вот — я, вот, собственно, мы. Опережая события, он чуть не спросил, согласна ли она ехать так вечно, но тут машина остановилась у табачной лавки.

 — Я сейчас, — сказала Она. — Обещала Биффи, что куплю сигареты.

 — Биффи?

 — Капитану Биффену, он у нас гостит. А Гаффи просил чистилку для трубки.

 — Гаффи?

 — Это Дик Гаффингтон. Ну, вы слышали. Чемпион, на бегах.

 — Он тоже у вас гостит?

 — Да.

 — У вас много народу?

 — Нет, не очень. Биффи, Гаффи, Просси, Фредди — он чемпион по теннису, Томми… ах, да, еще Алджи! Вы знаете, охотник, Алджи Фрипп.

 Мордред пришел в отчаяние. Нет, что же это такое? Охотники, чемпионы, какие-то силачи… Хуже киноактеров! Слабая надежда побудила его спросить:

 — Они все с женами?

 — Нет, они не женаты.

 Надежда поперхнулась и тихо умерла. Оставшись один, племянник мой размышлял. Если бы у этих типов, думал он, была хоть какая-то совесть, они бы давно женились. Ну, что это такое? Думают только о себе. Именно это и губит Англию.

 Туг он заметил, что Она вернулась, мало того — что-то говорит.

 — Да? — спохватился он. — Простите?

 — Я говорю, у вас хватит сигарет?

 — Спасибо, вполне.

 — Это хорошо. Конечно, в вашей комнате тоже есть пачка. Мужчины любят курить в постели. Собственно, пачки там две — турецкие и виргинские. Отец положил.

 — Очень любезно с его стороны, — машинально признал Мордред.

 Я очень хотел бы сообщить вам, (продолжал мистер Маллинер), что теплый прием утешил Мордреда. Но нет, он его не утешил. Хотел бы я сказать и о том, что все эти Биффи и Гаффи были плюгавы; но лгать не могу. Кроме того, они явственно обожали Ее.

 А хуже всего был дом, один из тех домов, которые строят человек на двадцать, не считая сотни слуг. Романтик, взглянув на такое жилище, думает о рыцарях, прагматик — о том, во сколько оно обходится. Что до Мордреда, он впал в отчаяние.

 Хорошо, думал он, предположим, я пробьюсь через этих Биффи — но посмею ли я увезти Ее из такого дома? Конечно, и в Лондоне можно что-то снять, но в самом просторном из лондонских жилищ Она будет чувствовать себя как сардинка.

 Вконец исстрадавшись, он ушел к себе часов в одиннадцать. Хозяин его проводил, а заодно проверил, хватит ли у него сигарет.

 — Ах, как вы правы! — приветливо сказал он. — Молодые часто разрушают здоровье ночными бдениями! Что ж, облачимся в халат и закурим, хе-хе? Надеюсь, сигарет тут много. Спокойной ночи, мой мальчик, приятного сна.

 Когда дверь за ним закрылась, Мордред, как он и предвидел, облачился в халат и закурил. Но это не все — он присел к столу, чтобы написать Аннабелле стихи, которые зрели в нем весь вечер.

 Замечу, что мой племянник принадлежал к современной школе. Рифму он не ценил, пел же, чаще всего, трупы и кухонные запахи. Но сейчас, когда лунный свет серебрил его балкон, воображение просто кишело словами типа «кровь», «любовь», «луна» и «она».

 «Синие глаза», — написал Мордред.

 «Нежные уста», — написал все он же.

 «О, синь очей — как синь небес!» Нет, нет.

 «Уста…»

 «Чиста…»

 Чушь какая-то!

 Взрычав от горя, он разорвал листок и бросил в корзину.

 Сияют синие глаза,

 И улыбаются уста

 Пом-пом, пом-пом, пом-пом чиста

 (Гроза? Нет! Не коза же…)

 Глаза сияют синевой

 Уста (О, Господи!)

 Ту-рум, my-рум, ту-рум, я твой

 И тру-ру-ру (а с чем рифмовать?!)

 Хорошо,

 Чиста таинственная синь

 Твоих непостижимых глаз

 Тра-ля, mpa-ля, тра-ля-ля кинь?вынь? Ну, что это!

 Та-pa-pa-pa-pa-ра-ра-раз.

 Он бросил и этот листок, тихо выругался, встал. Ничего не получалось; и он понял, почему. Вдохновение избегает кресел. Побегай, поломай пальцы, повороши волосы. Сперва он думал обойтись комнатой, но лунный свет, струившийся в окно, его приманил. Он вышел на балкон. Темная, таинственная трава была совсем близко. Он прыгнул; и не зря. Ободренная обстановкой, Муза услужливо кинулась к нему. Пройдясь по газону взад-вперед, он шустро начал:

 Сияющая синева

 Твоих божественных очей…

 Придирчиво взвешивая рифмы «жива», «ночей» и «лучей», он внезапно заметил, что невдалеке, чуть повыше, тоже что-то сияет; и, присмотревшись, понял, что горят его занавески.

 Вообще-то он был не очень ловок и сметлив, но здесь — не растерялся.

 — Пожар! — закричал он. — Горим! Из окна кто-то высунулся.

 — Что-что? — спросил капитан Биффен.

 — Горим!

 — Простите?

 — Го-рим! Гвендолен, Оливия, Роза…

 — А, горим! Так-так.

 Тут появились и другие обитатели.

 В последующих событиях, боюсь, племянник мой не слишком отличился. Мы живем в век специализации. Мордред, как мы видели, специализировался на возжигании, а не на тушении огня. Сжигая квартиры, он обычно поспешал вниз и посылал привратника посмотреть, как там и что. Так и теперь, даже под взглядом Аннабеллы, он явственно уступал Биффи и Гаффи.