— Огромное тебе спасибо. Я совершенно забыл, что принадлежу к рабочему классу.

— Да я, собственно, уже всё придумал, — утешил он меня. — Осталось еще нанять кого-нибудь, чтобы всё дизайнировать…

— Ага, какого-нибудь рабочего-дизайнера, — сказал я. — Тебе ещё потребуется и рабочий-фотограф…

Старый даркер оставался серьезным: — Ты бы мог, если захочешь, съездить туда, к ним, типа осмотреть место… За всё это мы можем требовать денег, у меня самого просто нет времени на поездку. Да и лучше, если поедет кто-то другой, как я уже сказал, пусть видят, что в дело брошена целая команда…

— Маркатович! — Я посмотрел на него так, будто собираюсь треснуть его пепельницей.

— Ладно, ладно, просто я хотел сказать…

Тут у него зазвонил телефон. Это была жена, Диана, он сказал ей, что кое о чем договаривается со мной, о некоторых делах.

Он пытался говорить успокаивающим тоном, словно качаясь на волнах оптимизма, который распространялся и на его оценку того, что он отправится домой «примерно через полчаса»… Не знаю, то ли она заснула посреди его рассказа, то ли прервала разговор. Во всяком случае, он посмотрел на мобильник удивленно.

Когда-то, раньше, его жена обязательно передала бы мне привет. «Привет тебе от Дианы», — сказал бы Маркатович, закончив разговор. Но он больше так не говорил.

У меня было впечатление, что она считала нас с ним алкоголиками. Кто его знает, может, она думала, что я на него вредно влияю.

— Пойду в туалет, — сказал Маркатович.

Он долго не возвращался, а вернувшись, сказал: — Знаешь, у меня есть немного кокса. Хочешь, поделюсь?

— Ну-у, не знаю, — смутился я.

У меня в этом деле не было большого опыта.

Еще совсем недавно вокруг нас кокса не было. Однако вот, похоже, мы шагаем вперед… Да и вся страна сейчас строит, развивается.

— Знаешь, пожалуй, не сейчас, — сказал я, — утром у меня редколлегия…

Тут мне пришло в голову, что я мог бы угостить Саню и всю компанию после премьеры, поважничать.

Он под столом протянул мне пакетик, и я сунул его в карман.

Чувствовал я себя как-то странно.

— А ты давно этим балуешься? — спросил я его.

— В последнее время редко, только когда атмосфера соответствует.

Я посмотрел по сторонам. Особой атмосферы не заметил.

— Не беспокойся… Это же не героин, — сказал Маркатович.

— Ну нет, хорс я бы никогда не взял, — тут же согласился я.

— И я, — сказал Маркатович. Потом кивнул и скроил такую физиономию, как будто вспомнил что-то трагическое.

Я тоже кивнул.

Какое-то мгновение мы чувствовали себя парнями, вставшими на правильный путь.

Тут Маркатович заговорил о бирже… Нагнулся ко мне… И сказал, что я мог бы для его издательства написать пособие для начинающих, как играть на бирже, какие-то основные вещи, потому что он знал, что я немного занимаюсь игрой с акциями. Принялся уговаривать меня, говорил о том, что нам в Хорватии этого не хватает, потому что люди у нас вялые, у них в головах всё еще живет социализм… Зато у тебя полно новых идей, подумал я.

К счастью, у меня осталось впечатление, что эти идеи он и сам не принимает всерьёз. Некоторое время он оживленно распространялся о них, а потом больше и не вспоминал.

— Я подумаю, — сказал я.

Официантка, молодая, тонкая в талии, как раз подошла к нашему столику. — Пожалуйста, пиво, — сказал я.

— А мне — кофе, — сказал Маркатович. Потом будто что-то вспомнил и добавил: — Нет, нет, лучше виски… И пиво.

— От кофе будет плохо, — принялся он оправдываться. — Нельзя мешать кокс с кофе…

Эти каждодневные бесчисленные чашки кофе его убивают, это было очевидно. Лицо у него стало опухшим, и, как ни удивительно, он приобрел пивной живот. Выглядел он, по моей оценке, гораздо старше меня, хотя познакомились мы с ним на одном давнем приемном экзамене по экономике, ровесниками, только что отслужившими в ЮНА.

Если взглянуть назад, это была, я бы сказал, довольно фатальная встреча.

На том приемном экзамене мы как-то сразу с ним сошлись, и оказалось, что и его и меня на этот факультет заманили наши старики, хотя мы оба имели склонность к философии и искусству. За то, что я поступлю на экономический, мои дали мне взятку в виде хай-фай системы «Сони», это было тогда последним достижением техники, с двойным кассетофоном, а Маркатовичу его старики купили ни много ни мало новый «Юго-45». Но и ему и мне важнее всего было оказаться в большом городе, рядом с концертами, клубами, мувингом…

Еще на приемном вся остальная компания обсуждала, где бы устроиться на работу после факультета. Большинство метили на государственную службу, а более продвинутые были сторонниками предпринимательства и риска, чего, по их мнению, у нас будет становиться всё больше. Мы подались в стан готовых рисковать… Хотя они довольно неохотно приняли нас в свои ряды. Им казалось, что риск быть с нами слишком велик, потому что в их обществе мы с Маркатовичем даже сами себе казались крупными проходимцами, о чем, учась в школе, вообще не подозревали… А более крутые парни до факультета и не добрались — первые из рокеров слишком рано где-то застревают, становятся пушечным мясом субкультуры.

Сейчас же мы выступали за креативный бизнес, делали вид, что восхищаемся Биллом Гейтсом и другими типами, похожими на него, ссылались на их цитаты и тем самым приводили в замешательство уравновешенных студентов-экономистов… Маркатович утверждал, что прочитал в «The Economist», что Билл Гейтс работает над комбинацией компьютера со стиральной машиной, чтобы таким образом компьютер пришел в каждый дом, что другие считали невозможным. Весь 1990/91 учебный год он восхищался этой идеей и даже обрел кое-каких сторонников, главным образом среди студенток.

Правда, наше дерзкое поведение вызывало относительный интерес только в первом семестре, пока зубрилы не сплотили ряды. Вскоре нас объявили бесперспективными, главным образом из-за того, что девчонки охотно сидели с нами в студенческом буфете в подвале. Мы наслаждались этой двусмысленной популярностью бездельников, которым, как с упоением шептались будущие помощники директоров, вскоре придется плохо. Но мы тот курс кое-как домучили, а страна в это время стремительно приближалась к войне.

Мы всё еще были послушными сыновьями наших родителей, считали, что старшие знают, куда нас ведут. А потом действительно началась война. Хотя всё это назревало достаточно долго, все были изумлены. И стало трудно сохранять концентрацию для учебы. Более того, конец лета мы с Маркатовичем провели в военной форме, из-за чего немного опоздали к началу третьего семестра, но благодаря чему приобрели репутацию еще более крутых, стали, так сказать, героями. Мы перешли на второй курс на оснований свидетельства об участии в боевых действиях, ведь преподаватели смотрели на таких студентов сквозь пальцы.

В те времена я видел, как рушится мир, как не остается ничего, что продолжало бы прочно стоять на своём месте, как бледнеют авторитеты, как все расступаются перед нами. Мы поняли, что принадлежим к поколению, которое обладает моральным преимуществом, так как защищает всех этих стариков, привыкших к стандартам социализма. Они были растеряны, они хлопали нас по плечу, как будто бы за что-то благодарили. Мы не скрываясь презирали социализм, и в этом они с нами соглашались. Мы презирали весь их жизненный опыт, и в этом они с нами тоже соглашались. Мы, по сути дела, презирали их жизни, они соглашались с нами и в этом. Чтобы еще сильнее подчеркнуть, что будущее принадлежит нам, мы презирали и всё то, что еще вчера было их ценностями. В этом они тоже с нами соглашались.

Маркатович теперь приходил на занятия в маскировочной куртке, я свою надевал тогда, когда мне нужно было получить какую-нибудь подпись. Наша самоуверенность выросла, мы презирали всех и каждого на факультете, невероятно заносились и в основном проводили время в буфете, напиваясь там, как взрослые и разочарованные мужчины, которых в самом начале жизни охватила тоска… Война продолжалась, а мы в том 1991/92 учебном году как бы еще изучали экономику, правда внизу, в подвале, попивая пиво прямо из бутылки и пугая окружающих нас на факультете людей своим субкультуральным бунтом, которому война обеспечила неожиданное алиби. Нас развлекало то, что нам никто не перечит, хотя мы были обычными придурками… Я как-то раз при нём именно так определил нашу ситуацию, и он засмеялся… Напившись в буфете, он подходил к кому попало и спрашивал: «Почему меня никто не одернет, ведь я обычный придурок?» На нём была та самая военная форма, и, задавая этот вопрос, он болезненно улыбался.