— Да так, — сказала она. — А ты?

— Хорошо, — сказал я.

— Знаешь, зачем тебе звоню?

Пришлось снова гадать. К сожалению, угадать было нетрудно. Милка — это мать Бориса.

— Хм, думаю, насчет Бориса? — пробормотал я.

— Так где он? — спросила она. — Что с ним?

— Что с ним… Ну… А, собственно, что с ним? — я впал в оцепенение.

Посмотрел на Саню, как будто прошу о помощи.

— Где он? — спросила Милка.

— Послушайте, он же в Ираке.

— Э-э. Это я знаю. Но он вообще не дает о себе знать, — сказала она, словно извиняясь от его имени. А потом послышались всхлипывания. Таким же тоном, как будто рассказывает мне что-то постыдное, она продолжала: — Он у нас единственный такой безобразник. Не знаю, что с ним делать.

— Да? — спросил я. Я и не знал, что у нас с Милкой столько общего.

— А тебе он пишет? — спросила она.

— Пишет, пишет, — я почувствовал, что будет лучше её утешить. — Пару дней назад прислал текст.

Она думала, что он мне посылает письма, как солдаты из армии, и спросила: — Что пишет? Всё хорошо?

— Да, да, всё нормально, — а что еще я мог ей сказать.

— А сейчас он где?

— В Багдаде.

— Не нужно мне было его туда отпускать, — сказала она покаянно, и снова послышались всхлипывания.

— Ну, послушайте… — сказал я.

И весь как-то сжался и оцепенел.

— Бедный мой сыночек, — продолжала Милка, всхлипывая… У меня было предчувствие, что её всхлипывания — это тактическая завеса, за которой последует атака. — Не нужно тебе было посылать его туда…

— Не надо так, тетя Милка! — сказал я. Дышать мне становилось всё труднее, я удерживал последний оборонительный рубеж. — Он меня просил об этом, я ему и не предлагал, и не посылал насильно…

— Знаю, знаю, — сказала Милка, отступая.

Спинные мышцы у меня свело. Было необходимо предотвратить её новую атаку.

— …Кроме того, у меня из-за него были проблемы, — сказал я назидательным тоном. — Он пишет… не так, как нам нужно.

— Так он же сумасшедший! — воскликнула Милка.

Такого я от неё не ожидал. Потом она перешла на доверительный тон: — Поверь мне, он ненормальный!

— Да-а?

Она продолжала с горечью: — Мне так стыдно. Люди меня спрашивают… Он вообще не дает о себе знать.

Тут она замолчала. У меня было огромное желание её утешить, и я принялся защищать этого негодяя.

— Может быть, он не может с вами связаться. У вас имейл есть? — брякнул я.

— Что?

— Имейл.

Теперь, как мне показалось, она решила, что и я ненормальный.

— Нету, откуда мне его взять, — сказала она. — Но он мог бы позвонить по телефону. Мобильный-то у него, наверное, есть.

— Да там они не работают, — мой голос дрогнул от такого вранья. — Может, он действительно не может позвонить, там такой хаос.

— Значит, ты думаешь, что всё в порядке? — спросила она устало.

Хм, хаос и всё в порядке, ну еще бы, подумал я. Тем не менее сказал: — Во всяком случае, должно быть в порядке. Всё это совершенно нормально.

Она еще раз вздохнула, словно махнув на всё рукой, и сказала: — Ладно. Тогда… Извини. Знаешь, мать — это мать, матери не безразлично.

— Знаю, тётя Милка, что тут поделаешь… Ну, хорошо… Созвонимся.

Проклятие, и зачем я только сказал это созвонимся, подумал я, кладя трубку. Что я имел в виду!? Что будет продолжение? И тут же почувствовал себя как в сетях какого-то душещипательного сериала. Я видел тьму идиотских сериалов.

Саня смотрела на меня.

— Он что, даже с домом не связался? Даже из Багдада?

Я вздохнул. — Может, у него потеря памяти, такое часто встречается в мыльных операх.

— Катастрофа, — сказала она.

— Милка, — сказал я.

— Понимаешь, есть «кул» люди и «хот» люди! «Кул» люди дают тебе жить, не мешают, а те, которые «хот», — не дают… С ними всё становится коллективным! Откроешь им маленькую дверку, а в неё вваливается их миллион…

— Ладно, просто сейчас не думай об этом, — сказала Саня. Она одевалась, собиралась уходить. — Может, он завтра даст о себе знать.

— Сначала появился этот Борис, теперь извольте — его мамаша. Наверняка их и еще наберется. Мы «кул» люди, которые живут в «хот» стране, и в этом наша проблема.

— Да, это так, — сказала она, смотрясь в зеркало.

— Не успеешь оглянуться… А ты уже участник коллективной драмы!

Когда у меня сдают нервы, я всегда вместо того, чтобы взбелениться, начинаю философствовать. Это мой особый способ освобождения от эмоций.

— Этот болван вообще не выходил на связь со своей старухой, поди знай, какая между ними кошка пробежала, и вот теперь… Знаешь, что она говорит? Говорит: «Ты не должен был его туда посылать». Понимаешь? Как будто я призвал его в армию и отправил воевать! — Тут я посмотрел по сторонам, как будто хотел установить, нет ли у меня двойника. — Твою мать, что же я — грёбаный Джордж Буш?!

— А она это сказала в том смысле, что тебя обвиняет, или же…

— Да нет, просто по ходу дела ляпнула… Я думаю, она знает… Знает, что он приезжал меня просить.

— Да веди себя так, как будто этого не слышал. Она это действительно просто ляпнула. Знаешь, как матери причитают: «Ох, вот если бы было не так, а так», «Ох, если бы ты меня тогда-то и тогда-то послушалась»… Они всегда хотели бы вернуть время назад. Так же сказала бы и моя старушка.

— Этого я и боюсь, — сказал я.

И закурил сигарету.

— Ты не знаешь Милку, — добавил я.

Саня посмотрела на часы и сказала: — Слушай, не волнуйся ты так… Ведь пока ничего не произошло, правда?

— Да, — сказал я. — За исключением того, что они меня втягивают в своё дерьмо… И сейчас я должен стать частью их безумия.

— Не должен.

— Как же, блин, не должен! Разве ты не видишь, я совсем свихнулся!

Она скроила недовольное выражение лица.

Я ходил туда-сюда и затягивался дымом, словно его глотаю.

Потом с бешенством выдохнул и потряс головой. Встал перед закрытым окном, как будто я на трибуне, и поднял руки: — Почему у меня в жизни ничего не получается, почему?

— Э-эй, успокойся…

— Ничего, ничего!!! Моя жизнь ни на что не годится! — Я был охвачен пессимизмом. И с наслаждением вытряхивал из себя эти фразы. — Всё на хер испоганено! И всё надо послать на хер! Всё! Всё! Не жизнь, а дерьмо! — Это был такой момент, когда ты совершенно не хочешь, чтобы кто-нибудь тебя разубеждал, а она разубеждала: «Нет, это не так…» — И тут я посмотрел на неё и из упрямства сказал: — Неужели?! А почему мы не идем смотреть ту квартиру? Может быть, объяснишь?

Она бросила на меня удивленный взгляд. — А какая тут связь…

— Есть связь! Есть! Всё со всем имеет связь! — я изрыгал бешенство.

— Я не успела, — сказала она. Потом вдохнула, будто у неё нарушился ритм дыхания. — Ты считаешь, что я не хочу…

— Ничего я не считаю! — сказал я.

Я отошел от окна и сел. Я смотрел в сторону, но чувствовал на себе её взгляд.

Повернулся к ней. Теперь она смотрела куда-то в сторону, как будто изучает состояние лака на паркете.

— Сорри, — сказал я.

Она посмотрела на меня через плечо.

Я сделал какое-то движение руками в воздухе, как плохой дирижер. — Всё это сводит меня с ума, прости.

— Но больше не вытряхивай такое на меня, — сказала она как бы с пониманием, но при этом подводя черту.

— Не буду, — сказал я. И добавил: — Действительно, нехорошо получилось. У тебя генеральная и вообще…

Я поцеловал её плечо.

— Хорошо, — сказала она, но мое прикосновение проигнорировала. — Мне пора.