— Нет уж, зайцев там ловят. Груз-то был ценный, гевея! Её плантации недавно неподалёку от порта высадили. Нет, я сделал так, чтобы меня сами на борт затащили. Углядел, как вербовщики пьяного на борт тащат, пошёл за ними. А в кабаке и уселся недалеко от них да начал изображать опустившегося забулдыгу. После пары стаканчиков они ко мне и подсели. А очнулся я уже только на борту.
— Вы рисковали, Юрий! — заметил Артузов. — Вербовщики могли работать не только на португальцев.
— Риск был, но уплыть все равно требовалось. А так я оказался у топки пароходного котла и даже с жалованьем. А в Сан-Паулу-ди-Луанда[2] даже к какому-то чину сводили, он мне временные бумаги выдал. На всякий случай я назвался не своим именем, а Мареком Ковальским из-под Варшавы. Под этим именем до Лиссабона и добрался. Там стал было думать, что делать дальше, да в портовом кабаке увидел наших матросиков. Ну и кинулся к ним. Выставил по стаканчику, поплакался на судьбу… Русские к своим жалостливые, взяли меня кочегаром за койку и харчи, до Риги довезли. Но вот в Риге их старпом, немецкая душа, потащил в полицию, документы восстанавливать.
— Представляете, а там я как раз! Как узнал покойника нашего, обниматься полез. Вогнал местных полицейских чинов в конфузию. Они-то в нем шаромыжника какого-то подозревали!
Из мемуаров Воронцова-Американца
«…Мы тогда болтали с Юрием, а я сидел и думал, что Господь за что-то любит меня, раз так балует. Очередное воскрешение Семецкого не просто сняло камень с моей души. Нет, я радовался, как дитя, что друг жив. Но не в меньшей степени меня радовало, что именно он снова займётся нашей безопасностью. Брат Натальи, конечно, блестящий офицер, но некоторые задачи он просто 'не тянул».
В этом году Беломорская ГЭС наконец-то выходила на полную мощность, а на Юшкозёрской мы запускали первую турбину. Это означало, что мы выйдем на сотню тысяч тонн хлорвинила, сможем начать производить по пятнадцать тысяч тонн электротехнической меди, полторы тысячи тонн алюминия, почти двадцать тысяч тонн тола и около восьми тысяч тонн аммонала.
Если кто не понял, все эти предприятия принадлежали не банку «Норд», а нам с Натальей. То есть, я наконец-то выходил на приличный уровень доходов. Ну, или возвращался к уровню доходов «прорывного» 1899 года. И у меня были большие планы по запуску производства ионисторов.
Нет, в самих ионисторах ничего удивительного не было, выпускать их мог начать кто угодно. Активированный уголь да не очень сложный органический электролит. Сложнее было добиться высокой ёмкости и низкого сопротивления.
Там, в оставленном мною будущем, считали, что ключ и к тому, и к другому — графеновые структуры. Плёнки графена почти плоские, толщиной всего в один атом, поэтому увеличивают в разы «рабочую поверхность», а значит, и ёмкость устройства, при тех же объёме и массе. И во-вторых, они обладают очень высокой электро- и теплопроводностью. И за счёт этого снижают сопротивление элемента, повышая максимум его мощности. Ну и тепло лучше отводят, что тоже повышает рабочие характеристики.
Знание это было бы абсолютно бесполезным, но… Шарился у нас в Карелии один «сумасшедший изобретатель» и «непризнанный гений», который имел завиральную идейку. Мол, шунгит — уникальный материал, содержит природные графеноподобные структуры, потому, дескать, они так уникально всё и фильтруют. И бегал по разным бизнесменам, требуя, чтобы они ему вперёд заплатили сто миллионов долларов, а он им продаст гениальную идею, о том, как эти самые «подобные» правильно окислить и выделить.[3]
Понятное дело, что его отовсюду гоняли. Прогнал, в конечном счёте, и я. Но один момент меня заинтересовал. Ионистор, который этот кадр приволок, и в самом деле имел потрясающие характеристики. Ёмкость — одна двадцатая киловатт-часа на килограмм. Как у свинцово-сернокислого аккумулятора. Но вот мощность — в сотни раз выше.
Разумеется, это могло быть обыкновенным мошенничеством. И кадр мог просто спереть экспериментальный образец в какой-то военной лаборатории, к примеру.
Но я решил попробовать. Раз за разом проводил опыты, и когда замаячил «луч надежды», пошёл простым путём. В разных городах мира для меня нанимали начинающих химиков или физиков, подписывали с ними контракты и привозили ко мне, в Беломорск. И там мы поступали, как это и принято в НИИ. Только наш НИИ был классическим «ящиком». До окончания исследований общение с внешним миром было прекращено, а между собой — строго ограничено.
Каждый в этом «ящике» исследовал «свой участочек». Потом новый этап, и ещё, и снова. Мы уже продвинулись до уровня «половина целевых показателей», но я думал, что нужен ещё год. Деньги на это появлялись. Так что я недрогнувшей рукой планировал потратить как минимум семьсот тысяч рублей. А может быть, и миллион. Или два, если потребуется.
По покупательной способности нынешние два миллиона рублей соответствуют почти четверти миллиарда долларов в оставленном мною будущем. Думаю, если бы там кто-то такие деньги потратил, тоже добился бы результата.
Но… Результат мало получить, его ещё надо сохранить в тайне. Хотя бы год, пока мы не будем готовы снять максимум с выброса ионисторов на рынок. И вот тут-то Семецкий подходил идеально!
Ну а я… Я не просто знал, как увеличить приток юных энтузиастов в Беломорск, у меня было готово для этого очередное чудо…'
Санкт-Петербург, 15 апреля (28 апреля) 1901 года, воскресенье
«Сенсация! Невероятные чудеса науки! Знаменитый Воронцов на вчерашнем заседании ИРТО[4] продемонстрировал парение в воздухе без опор! Чудеса науки и техники! Покупайте газеты!» — доносились с улицы крики мальчишек газетчиков.
— У вас, Юрий Анатольевич, невероятная тяга к эффектным зрелищам. Ну, ладно, открыли вы нечто весьма любопытное! Доложились бы ИРТО, написали статьи в научные журналы… Но зачем превращать это всё в балаганный фокус? Зачем вы свой левитирующий материал раскрасили под восточный коврик? Зачем сверху прилепили фигурку индийского факира? Нельзя, нельзя, голубчик вы мой, превращать храм науки в цирк!
Я лишь ухмыльнулся. Как же, нельзя! Да научные открытия местная публика воспринимает только после того, как мсье Верн объяснит ей в своих романах, «в чем тут прикол». И то — воспринимает это лишь образованная и читающая прослойка. Техническая и научная интеллигенция. Считанные проценты от населения. А мне нужно, чтобы каждый мальчишка услышал, увидел и замер от восторга.
Идеи прогресса, как и любые другие идеи, ярче всего воспринимаются через зрелища!
Тем более, что раскрасить таблеточку ВТСП, то есть высокотемпературного сверхпроводника, было самой малой проблемой. Как и изготовить из пенополистирола фигурку факира. Заказал, заплатил рубль — и к утру готово! И «открывать» там было нечего. С этими самыми ВТСП в моей истории бум случался как раз, когда я школу заканчивал, так что на химфаке МГУ мы много и долго его «варили». И хитрости я помнил. Достать оксиды бария и меди, а также кислород — тоже просто. И жидкий азот в беломорских лабораториях производили, пусть и пару килограммов в день.
Сенсации долго не живут! И верно говорит пословица — «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать» любое, даже самое красочное описание. Я ещё помню, как сам поражался, что таблетка вдруг начинает парить над кольцом из магнитов. Спичкой внизу проводил. Все понимал, но — не верил своим глазам. Так что и тут нужно было обеспечить «доступность шоу» в разных уголках мира! И чтобы всюду рядом со зрелищем звучали слова «Воронцов», «русский Эдисон» (да хрен с ним, если на дело работает) и особенно — «Беломорские лаборатории»! Сюда должны захотеть попасть студенты и учёные со всего мира!
Спрос на зрелища нужно удовлетворять моментально, как только он возник! Вернее, как только я его создал. А значит, мне нужен был источник иттрия — третьего и последнего компонента сверхпроводящей металлокерамики. И у меня он был! В отходах моих предприятий по извлечению тантала. Иттрий часто встречается в тантало-ниобиевых месторождениях в виде примеси. Зато чтобы заставить Байкова наладить выделение этого самого иттрия хотя бы килограммами, пришлось потратить бездну сил. Не хотел он отвлекаться на «всякую ерунду, не имеющую практического применения»!
