Видимо, я слишком серьезно подошел ко всем этим разговорам. Хотя не раз и не два в ходе бесед и допросов проскальзывало что-то, говорящее об их тревоге.

САВЕЛКО: Мне все время казалось — что-то произойдет.

МАКАРОВ: Вам когда-нибудь приходилось бояться, бояться до судорог и потери пульса?

СЕРБИНА: Самое страшное — ждать. Ждать, когда придет твоя очередь.

БИРЮКОВ: Я готов верить в вещие сны. Здесь, на острове, я слишком много о них слышал.

ЛЕВИНА: Все мы втайне знали, что нас ждет что-то страшное. Вам никогда не приходило в голову, что наш мир — карточный домик, тронешь одну карту — и все посыплется…

И говорили они с такой убежденностью… Неужели можно так точно и последовательно все это отрепетировать? А зачем? Улик и так практически нет.

Странный сговор, что и говорить! Не то что нельзя ни за что ухватиться, но даже не чувствуешь, что же главное.

Никто не подтверждал (и не опровергал) рассказ Макарова; никто не услышал ни слова из ночного разговора Сербиной и Георгия; никто не подчеркивал свою, или чью-либо полную непричастность к компрессору — а кроме Марии обращаться с ним умели все, — однако никто не позаботился об алиби на то время, когда стравили баллоны акваланга.

И вообще, получалось так, будто собственные ощущения, все эти тревоги и непонятные страхи волновали каждого больше, чем опасность быть обвиненным в убийстве. Или все они полностью непричастны, или уверены в полной безопасности.

Но тогда… Мне даже стало холодно. Я — человек, далекий от всякой мистики, однако в нынешнем состоянии я готов был поверить, что в нашем тихом Понте Эвксинском завелась некая медузоподобная тварь, перечеркивающая своим существованием нынешнюю классификацию видов; кажется, мог даже поверить, что абсолютно здоровый мастер подводного спорта в тихой бухте пугается собственной тени и умирает от страха.

Поверить во что угодно, но только не в то, что некий преступный гений, сколь бы гениален он ни был, мог заведомо знать, что растяпа-следователь не отправит акваланг Георгия на экспертизу, — иначе почему он ждал ночи, чтобы стравить воздух?

Внезапная тишина прервала мои рассуждения. Какое-то время я лежал неподвижно, пытаясь понять, что произошло.

Наконец вздохнул: просто кончился дождь.

Я выглянул из палатки. Свежевымытые звезды раскатились по небу, и только на юго-западе, там, где волочился между морем и небом хвост грозы, все реже и реже сверкали далекие молнии.

Море утихало.

К шести лагерь был на ногах. Я разбудил Васю. На столе, рядом с пустой консервной банкой и чьим-то ножом, стоял раскрытый железный ящик. Там сидела Сирена — крылатая птица-женщина с умным и хищным бронзовым лицом. Все ее обходили как гадюку в банке: знаешь, что не укусит, а все равно страшно и неприятно.

Со мной никто не хотел встречаться взглядом. Мне казалось, что археологи чем-то разочарованы: тем ли, что я все еще жив, либо тем, что до сих пор не вытряхнул из рукава готовенькую, тепленькую разгадку.

Остров тем не менее показался мне под утренним солнцем маленьким и уютным, как будто и не было прошлой ночи.

Савелко, испросив согласия, распорядился продолжать наземные работы. Лагерь быстро опустел. Мария немного задержалась; я подумал, что она хочет со мной о чем-то поговорить, и на всякий случай отослал Васю. Честно говоря, я сам ждал этого разговора — даже если бы дело свелось только к пересказу очередного сна. Но разговор не получился: Левина, только мельком взглянув на меня, домыла посуду и отправилась к Греческому дому. Начинать же какие-либо разговоры первому мне пока не хотелось.

Одолжив фонари и саперные лопатки, я отправился в пещеру вместе с Васей. Провозились мы там часа полтора, но пробраться в заваленную ее часть так и не удалось. В этой небольшой пещере, совсем не романтичной, было довольно сыро, узкий лаз у потолка над горой обломков был явно мал, а тяжеленные неподатливые плиты полуобрушенного свода решительно действовали на нервы. Пришлось удовлетвориться тем, что я просунул в лаз руку с фонарем и, старательно вывернув шею, увидел только серый тусклый камень.

В десять прилетел вертолет. Вася Рябко все-таки удивительное существо: обеспечил все, что я просил. Даже сверх программы прибыло официальное лицо института. Курчавый аквалангист сказал, что врач и остальные (водоплавающая команда) прибудут следующим рейсом. «Экономия на марше»: вместо одной большой машины дважды гоняют маленькую.

Пока бравый моряк разгружал свой тяжелый скарб и с помощью Васи оттаскивал его от вертолета, мне пришлось познакомиться с официальным лицом.

Звали это официальное лицо Нина Тарасовна, она-то и была заместителем директора. Невысокая, весьма добротно одетая пепельная блондинка моего возраста. Лицо сразу показалось мне знакомым, но где именно и когда мы встречались — сказать трудно. Впрочем, это обычное дело: в Симферополе все ровесники друг друга хоть немного, но знают. Пожалуй, красива — прямой нос, хорошая линия бровей и узких губ, выразительная лепка твердого подбородка.

Интересная — и несимпатичная. На лице — выражение легкого нетерпения и тяжелого превосходства. Такое иногда бывает у старых учительниц. Манеры тоже были под стать — резкие, сухие, властные; весьма неглупа.

Нине Тарасовне вполне хватило получасовой беседы, чтобы испортить мне настроение. Большой опыт владения «ньюспиком», а возможно, еще и выдающееся природное дарование. По нынешним временам я уже, пожалуй, поотвык от бурного потока совковых обкатанных фраз, к каждой из которых придраться трудно, а по всем вместе невозможно ни поспорить, ни понять, что же сие означает. Давно я уже не участвовал в таких «играх». Короче, после того, как Ерина отбыла в направлении Савелко, я вздохнул с облегчением.

Нина Тарасовна привезла на остров еще и привет из моей конторы. В пакете находились письменное заключение судмедэкспертизы, личные дела и характеристики на шестерых археологов и частное послание от милого друга, «надежды и опоры», Саши Дидыча. Послание было недлинное и вполне дружеское: Саша заходил ко мне домой, и он сообщал теперь, что у Татки все хорошо. Меня немного отпустило. Затем уже в благом расположении духа я прочел ту часть письма, в которой Саша радостно отчитал меня за странное поведение на острове (не иначе как Вася по рации наболтал) и посоветовал поскорее вернуться домой. Тем более, что, по заключению экспертизы и предварительным материалам дела, в управлении сложилось мнение: дальнейшее расследование по нашей линии прекратить и квалифицировать смерть Георгия как ненасильственную — «если у следователя Шеремета нет достаточных оснований для продолжения работы».

Не нравится мне, что все советуют вернуться домой. Не люблю я таких советов. С детства не люблю, чтобы все самое интересное происходило без меня.

Тем временем обстановка на небе накалялась, собиралась гроза или даже, судя по размерам туч, небольшое светопреставление. Я и Вася, нехорошо обругав вконец испортившийся климат, решили, что второй вертолет не прилетит. Но все-таки он прилетел.

Боюсь, у меня был не слишком умный вид, когда по трапику на рыжие камни слетела Инга.

Инга… Много чего между нами было неприятного, мучительного, во многом мы не доверяли друг другу, порой даже серьезно считали, что все кончено на вечные времена. Не случайно мы до сих пор не решились съехаться и оформить по закону наши отношения.

И тем не менее я мгновенно забыл, где и зачем я нахожусь, когда она, тоненькая, стройная, в джинсах и облегающей блузке, подошла ко мне вплотную и поймала узенькой горячей ладошкой мое запястье. Прощай, ясная голова…

Впрочем, я забыл о Васе. Друзья — на то и друзья, чтобы объявляться в самое неподходящее время. По доброте душевной, естественно. А у Василия этой самой доброты оказалось столько, что лишь минут через пять мне удалось оттащить его от Инги и упросить заняться делом: помочь аквалангистам разгрузить вертолет. Потом пришлось поработать и мне, и даже Инге — резко хлестнул густой дождь. Мы бросились перетаскивать свой и чужой скарб в палатки. Все забили, пришлось ставить новую. Гремело вовсю, и очень доброкачественный дождь рьяно поливал остров. Море, небо — все стало мокрым и беспросветно серым.