Двое деревенских мальчишек, дочерна загорелых, босиком, с простенькими, вырезанными из тальника удилищами, подошли, глазея на машину, яркую палатку, на спиннинги с блестящими катушками… Подошли, робко поздоровались, опасливо косясь на Сеньку.

С мальчишками Сенька знакомился быстро и относился к ним доброжелательно. На этот раз он слишком долго обнюхивал их, и я, боясь за гостей, прикрикнул:

— На место!

Он подчинился с неохотой и ушел под машину обиженный. Но через минуту выскочил оттуда — шерсть на загривке дыбом, горло подергивается в грозном рычании. Никогда я не видел его таким сердитым.

— Сенька! Ко мне! — но он не послушался и бросился мимо нас по тропе.

— Это он на нашу собаку, — пояснил один из мальчишек. И точно, из-за поворота вышла большая и лохматая, какого-то неопределенного цвета собака. Шла она медленно, еле переставляя лапы. Шерсть висела сосульками.

— Отчего она у вас такая? Уж не бешеная ли? — заволновался я.

— Не-а! Старая сильно. И не ест ничего.

И хотя объяснение было не очень вразумительное, я успокоил-ся. Угостил мальчишек конфетами, оторвал им японской лески, показал новую польскую лодку, но краем глаза не переставал следить за Сенькой. Уж очень странно он повел себя с нашими гостями. Не обидел бы… Но Сеньке было не до мальчишек. Он целиком занялся собакой. Он не давал ей приблизиться к нам, прыгал перед мордой, рычал, лаял.

Собака тоже показывала зубы, и хотя была больше Сеньки, нападать боялась. Она несколько раз пыталась пробиться к своим хозяевам, и каждый раз получала такой яростный отпор, что, наконец, отступила и улеглась прямо на тропе. Сенька присел неподалеку и, поглядывая на непрошеную гостью, громко лаял:

— Гав-гав! Разлегся тут… Убирайся отсюда!

Мальчишки побыли с час и ушли. Сенька далеко проводил их, не переставая лаять. И даже когда вернулся и обнюхал то место, где лежала эта, так не понравившаяся ему собака, вновь встопорщил шерсть на загривке и зарычал.

— Хватит тебе, — успокаивал его я. — Ну, прогнал… Ну, хватит. Вечером мы уехали домой. А через неделю Сенька заболел, стал вялым, отказался от еды, глаза у него воспалились и покраснели. В начале болезни мы пробовали лечить его домашним способом — насильно поили молоком, промывали глаза слабым раствором борной кислоты. Ничего не помогало. Сенька сильно похудел, рыжая, прекрасная шерсть потемнела и свалялась космами.

Мы вызвали врача. Он глянул на моего друга и выдохнул:

— Чумка. В народе ее называют собачья смерть. Ничего нельзя сделать. Где-то он заразился…

И я вспомнил нашу последнюю рыбалку, мальчишек, собаку, на которую так лаял Сенька. Наверно, он чувствовал, что она больна, и старался не пустить ее к нам, не зная, что люди этой болезнью не болеют. Оберегал нас, а сам вот не уберегся.

Мы с Игорем повезли Сеньку в ветеринарную лечебницу. Он лизал нам руки, словно прощаясь, и язык у него был сухой, шер-шавый. Игорь плакал. Я сам не мог сдержать слез. Врачи делали все, но спасти Сеньку не удалось.

Так не стало Сеньки. Он был самым породистым из всех непородистых собак. Он был верным другом…

Его звали Топ, и ему было уже восемь месяцев. Нескладный щенок, крупный, веселый, очень любопытный, и окрас он имел, как говорилось в родословной, кофейно-пегий, в крапе.

Старый хозяин-пенсионер, бывший прокурор, не рассчитал свои силы. Он надеялся вырастить и воспитать еще одну охотничью собаку — вот эту. Но заболел и понял, что заболел надолго.

Откровенно говоря, покупая Топа, я надеялся, что уж кто-кто, а прокурор привил ему дисциплину и послушание. Потому как за себя в этом деле поручиться не мог. Очень уж неравнодушен к своим питомцам. По этой причине с дисциплиной у них не всегда получалось.

Но надеялся я напрасно. Топ был избалован донельзя. Единственная команда, которую он выполнял, — «Ко мне!», да и то лишь потому, что рассчитывал получить лакомство и ласку.

Топ охотно запрыгнул в мою машину и устроился на заднем сиденье, весело поблескивая глазами. А его старый хозяин плакал. Он отворачивался, но слезы были видны. Я понимал его.

Собака мне понравилась, дома я все уши прожужжал о ней и в мыслях уже считал своей. Закрыв машину, я спросил хозяина, сколько же она стоит, потому как от этой темы он все время уклонялся, и это меня весьма беспокоило.

— Восемьдесят рублей я платил за месячного щенка, — сказал хозяин и, страшно стесняясь, поспешно добавил: — Это цена питомника.

— Понятно. А всего сколько? — настаивал я.

— Сказал же — восемьдесят рублей, — внезапно рассердился он. Я растерялся:

— Но ведь вы семь месяцев его кормили, ухаживали за ним…

— Он был членом нашей семьи. А за это денег не берут. Так у нас в доме появился новый член семьи — курцхаар Топ, короткошерстная немецкая легавая.

Не успел я проехать и двух кварталов, как Топ забеспокоился. Поднялся на заднем сиденье и уткнулся мордой в стекло. Я с опаской поглядывал на него в зеркало. Молодой-то он молодой, да как бы по молодости не цапнул сзади. Пасть у него — ого! Потом спрашивай о возрасте.

Но мои опасения оказались напрасными, доехали мы благополучно. Заслышав шум машины, к воротам вышли мать, сын, соседи. Я открыл дверцу, взялся за поводок. Топ, пригнув голову и поджав свой куцый хвост, нехотя вылез. Встречающие молчали, внимательно разглядывая пятнистое, нескладное существо, и на их лицах явно проступало разочарование. Я хотел вступиться за Топа, но он вдруг бросился в сторону, вырвав из моих рук поводок.

У калитки сидел соседский кот и смотрел на нас. Топ, отвернув голову, косил глазом на кота и мелко-мелко дрожал. Это была первая в его жизни охотничья стойка.

Кот не стал дожидаться, что будет дальше, юркнул под калитку. Топ — за ним. Ну, куда такому большому под калитку?… И тогда он без всякого, казалось, усилия (я потом не раз удивлялся его прыгучести), перемахнул через высокий забор, и уже с огорода донесся басистый, призывный лай.

Мы зашли во двор. Топ прыгал у лестницы, ведущей на чердак, поднимался на три-четыре ступеньки и скатывался вниз, не отрывая глаз от чердачной двери, из которой нахально выглядывал кот. Кот не убегал, но и слезать не хотел. И правильно делал. К кошачьему племени Топ был беспощаден, и позже не один кот поплатился жизнью за свою медлительность или безрассудство при встречах с ним.

Соседи расходились, и я ясно слышал, как один из них сказал:

— Вещь какую купить, я понимаю. А за собаку деньги платить, да еще такие… Зачем? Вон их сколько по улице бегает. Мало одной — поймай две…

Второй поддержал:

— Это все от жиру. С ума сходят люди.

Рос Топ весело. Его красивые, коричневые глаза горели азартом. Команды он понимал быстро, но и непоседа был страшный. Однажды я заметил, что он очень неохотно стал отдавать поноску — кусок ненужной кожи или утиное крыло. Заброшу подальше:

— Топ, ищи!

Топ бросается сломя голову выполнять команду, и не было случая, чтобы он не нашел брошенный предмет. Схватив его своей широкой пастью, галопом мчится ко мне. Но, не добежав нескольких шагов, вдруг останавливается, широко расставив лапы, пригибает голову и, лукаво блестя глазами, смотрит на меня.

— Подай, — приказываю я. Топ стоит, как изваяние.

— Подай!

Тот же результат. Но стоит мне двинуться к нему с протянутой рукой, как он делает прыжок в сторону и опять становится в стойку. Приходится брать в руки прут, и только тогда, с виноватым видом, но все-таки нехотя, он отдает поноску.

Я никак не мог взять в толк, кто мне его портит? Пока однажды вечером мать, глядя в окно, не сказала:

— Запалил мальчишек Топ.