— Гр-р-р! — зарычала она, встопорщив шерсть на загривке. Тут уж не до нежностей. — Грав! Грр-ав! Не трожьте! Это мой хозяин! Это дедушка моего хозяина! — залаяла Гроза.

Ночные собаки остолбенели — какая-то Шавка на них рычит?! Дедушка же, воспользовавшись замешательством в собачьей стае, побежал к воротам, оставив Грозу одну. Скорее всего он и не узнал ее. Разве можно в тощем, с поджатым хвостом и выступающими из шкуры ребрами чучеле да еще с окровавленным обрубком вместо уха узнать ладную, с лихо закрученным хвостом Грозу.

Ночные собаки замешкались лишь на мгновение и тут же бросились на дневную собачонку. Каждая старалась первой укусить Грозу, поэтому они мешали друг другу.

Гроза, воспользовавшись свалкой и прошмыгнув между лап высокорослых собак, кинулась к норе. Ей осталось совсем немного, когда ночные собаки, разобравшись между собой, бросились в погоню. Перед самой норой Грозу сбили с ног, и она завизжала от дикой боли, пронзившей все ее тело, когда мощные клыки рвали шкуру ее, мышцы… Но и истекая кровью, Гроза продолжала ползти к норе и даже смогла вползти в нее.

Ночные собаки бесновались у входа, тщетно стараясь подкопать, расширить нору, грызли испятнанный кровью Грозы снег. Гроза же в это время лежала в норе недвижимо, и вместе с кровью, сочащейся из глубоких ран, из нее уходила жизнь. Она этому и не сопротивлялась. Дедушка бросил ее. Бабушке она не нужна. Толику тоже…

Если бы кто-то из хозяев окликнул ее, приласкал… Встрепенулась бы она, стала зализывать раны, останавливать кровь, а так — зачем ей жить… Ни к чему…

Однажды утром хозяин позвал:

Кис-кис-кис!

Кошка поднялась на диване. Потянулась. Зевнула. Бесшумно спрыгнула на пол и поспешила на зов. Подошла, потерлась о ногу хозяина, сладко зажмурилась и тихонько замурлыкала. Хозяин взял ее на руки, осторожно, чтобы не причинить боли и не испугать, опустил кошку в старый мешок, завязал его, вынес из дома и положил в кузов поджидающего грузовика. Машина взревела мотором и покатила вон из города, гремя железом и подпрыгивая на выбоинах.

А хозяин стал собираться на службу. Намылил щеки, шею, подбородок. Глянул в зеркало и твердой рукой повел бритвой по надутой щеке. Острое лезвие с мягким треском срезало щетину, и мыльные пузырьки с еле слышным шорохом лопались. Побрившись, он сполоснул лицо холодной водой из-под крана, промакнул полотенцем досуха, брызнул одеколоном и поморщился от легкой боли. Плотно позавтракал. Вышел из дома и не спеша зашагал знакомым маршрутом, как ходил каждый день уже много лет…

Небо чернело, грозно надвигаясь на землю. Порывы ветра были так резки, что чуть не сбивали с ног кошку. Она торопилась изо всех сил, чтобы успеть найти хоть какое-то укрытие. Впереди простиралось ровное поле, заросшее травой. Ветер свистел, выл, пригибая к земле траву, с громким треском ломая сухие прошлогодние стебли, вздымая пыль. Но вдруг стал затихать, словно откатываться вслед за клубящимися тучами и, наконец, совсем затих. Трава еще облегченно подрагивала верхушками, а молнии уже полосовали черное небо вкривь и вкось, ярко повторяясь в кошачьих глазах. Грохот грома перекатывался из конца в конец этого испуганного мира, все живое спряталось и трепетало, выглядывая из укромных мест.

Страшно было и кошке. На пути ей попалась дорога. По ней бежать было значительно легче, но дорога уходила в сторону от той невидимой линии, по которой кошка стремилась. Поэтому пришлось пересечь дорогу и продолжить свой путь теперь уже по колючей стерне, больно раня лапы.

Первая капля дождя упала на землю тяжело, ясно слышно, за ней вторая, третья… Потом опять стихло все. Кошка уже видела впереди темную стену леса, где можно укрыться от непогоды, но эта стена вдруг помутнела, расплылась и опрокинулась проливным дождем. Дождь больно хлестал по спине, бокам, бил в глаза. Кошка задыхалась, вертела головой, но продолжала бежать, теперь уже тяжело, медленно и все равно прямо — к дому. Она не знала — далеко ли до него или близко, но то, что нужно бежать именно в эту сторону, не отклоняясь никуда, было для нее бесспорным.

Силы уже покидали ее, когда послышался глухой шум сверху. Это струи дождя били в кроны деревьев. Дождь, словно сердясь на возникшую преграду, громко стучал о листья и ветки, разбиваясь в мелкую водяную пыль. Кошка сунулась под густые лапы раскидистой ели, но оттуда грозно хрюкнул барсук. В другое время кошка сразу бы бросилась наутек и не стала связываться с неизвестным зверем, но сейчас она была так измучена, что у нее просто не хватило бы сил для поисков другого убежища. Поэтому и притихла под широкой еловой лапой с самого краю, дожидаясь, когда барсук успокоится. Здесь она была надежно защищена от дождя. Здесь было сухо и можно передохнуть. Но барсук, недовольный соседством, захрюкал, запыхтел и двинулся к кошке. Тогда она тяжело вспрыгнула на ближайшую ветку и по ней перебралась к стволу. Барсук, потеряв ее из вида, успокоился.

Кошка уселась поудобнее и стала облизывать поочередно свои израненные лапы. Делала она это очень тщательно, перебирая языком каждую подушечку, каждый коготок. Затем принялась приводить в порядок шерсть. Она языком сгоняла с нее холодную воду, выбирала колючки, отдирала налипшую грязь. Ей хотелось есть, но искать пищу было опасно, да и больно шевелиться. И она, сжав-шись в комочек, затаилась. Но уши ее непрестанно шевелились, улавливая малейший подозрительный шорох. Кошка готова была в любой момент броситься вверх по стволу или пустить в ход зубы и когти.

Наконец кошка задремала. Дремота была тяжелой, тревожной. Уж очень она устала за сегодняшний день. А может, ее мучили воспоминания? Ведь должны же кошки помнить хотя бы немногое из того, что с ними было? Хотя бы немногое…

Ведь была она когда-то котенком, маленьким, еще слепым. И вместе со своими двумя братьями тыкалась в материнский живот в поисках соска с молоком. Мать — не какая-то там ангорская или сиамская, а обыкновенная домашняя кошка, серая с темными полосами по спине и хвосту, точно такая, как теперь она сама, одинаково облизывала трех своих детенышей.

Через двенадцать дней у котят прорезались глаза, пока еще мутные, неопределенного цвета и немного навыкате. Этими глазами маленькая кошка глянула на окружающий ее мир, который сразу же разделила на постоянный и временный.

Постоянный состоял из двух братьев, которые много спали, а когда не спали, ползали на дрожащих, слабых еще лапах и удивленно таращили глаза, изредка попискивая; небольшой картонной коробки с тряпичной подстилкой, а главное — из материнского тепла, запаха и молока.

Мать впрыгивала в коробку всегда неожиданно, откуда-то сверху, и вместе с ней приходила сытость, а затем и сон под ласковое мурлыканье. Это был замечательный и очень понятный мир.

Временный мир всегда был разным: это и шум за стенкой коробки — иногда громкий, пугающий, иногда еле слышный; запахи, которые проникали сюда сами или которые приносила с собой мать-кошка. Временный мир оставался непонятным и необъяснимым.

Еще через две недели котята подросли и окрепли. Постоянный мир стал им уже тесен. Их начал интересовать другой мир, тот, куда уходила мать и откуда проникали неизвестные шумы и запахи. Маленькая кошка первой вскарабкалась по стенке коробки, но то, что она увидела, так напугало ее, что она тут же свалилась на спины своих братьев. Временный мир оказался огромным, во много раз больше постоянного — привычного. И маленькая кошка до самого вечера не пыталась больше заглянуть в него. Но к вечеру пришла мать, и страха не стало. Насосавшись вдоволь молока, маленькая кошка почувствовала вдруг необыкновенно сильное влечение в мир, который ее так напугал. Она заволновалась, затеребила мать, и та, понимая, что котят уже не удержать в коробке, призывно замяукала:

— Мря-у! Мррря-ууу!